Потерянный взвод - Сергей Дышев

Тушенка вызывала отвращение. Он решил обойтись сгущенным молоком. Патроном пробил два отверстия, жадно присосался к банке. Густая сладкая масса заполнила рот, он глотал ее с наслаждением, ощущая, как она обволакивает язык, горло. Он пил не отрываясь, пока в банке не захлюпало, и долго еще вытрясал из нее последние капли, потом погрузил банку в воду, наполнил и снова стал пить. После сгущенки захотелось приняться за галеты, но он остановил себя и только отломил небольшой кусочек. Прохоров почувствовал, как быстро оживает организм, как восстанавливаются силы. Теперь он снова готов был идти.

«Мы летели в южном направлении, – прикинул он, – значит, двигаться надо на север». Прохоров посмотрел на запотевший циферблат часов, покрутил колесико. Часы стояли. Когда купался, попала вода. Он пожалел, что не сможет ориентироваться по часам.

Какое-то время он шел вдоль реки, слушая, как похрустывает под ногами галька, останавливался, чтобы сполоснуть лицо и напиться. Прохоров торопился, подбадривал себя, словно дорога предстояла недалекая и за ближайшим перевалом откроется долина, а там – родные палатки, модули… Наши!

К полудню мысли его стали путаться, вода не спасала, жаркий блеск ее казался расплавленным металлом. Голова раскалывалась от боли, панаму и каску он потерял в бою. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Прохоров снова спустился к воде, намочил голову и лежал, не в силах подняться. Когда он все же выпрямился, то остолбенел: впереди зеленели поля, будто из миража возникли глинобитные домики, дувалы. Прохоров даже разглядел фигурку в поле. Он испуганно присел и, согнувшись, побежал прочь от реки. За излучиной остановился, пришел в себя. Здесь он невидим. Но любой встречный тут же заметит его, закричит пронзительно, кишлак оживет, загудит многоголосо, выбегут черные люди с ружьями… Прохоров лихорадочно оглянулся: спрятаться негде. Разве что залечь под камни и самому превратиться в камень.

Маленький кишлачок был опасен не меньше, чем безжизненная горная пустыня. Потому что теперь Прохоров – волк, который стороной обходит жилище человека. У него нет ни друзей, ни союзников, и только ночь он выбирает в спутницы. Он смотрит на мир глазами зверя – раненого, затравленного, но еще опасного. Он жил в перевернутом мире.

Когда кишлак остался далеко позади, Прохоров выбрал себе место для отдыха. Под скалой находилась естественная ниша, очень похожая на вчерашнее укрытие. Отсюда он был невидим ни с дороги, ни со стороны противоположного хребта. Он каблуком раздавил скорпиона и лег прямо на землю. Предстояли долгие часы ожидания. Теперь многое становилось на свои места. Он понял, что идти ему можно только ночью и только в редких случаях днем. Он должен остерегаться заминированных троп, ядовитых пауков, змей, камнепадов. Ему грозила смерть от жажды, солнечного удара, голода. Но самой опасной была встреча с человеком, с кочующей душманской бандой, даже с ребенком. Он должен выжидать, рассчитывать каждый шаг, потому что не может превратиться в невидимку или призрак. Он понял, как беспечен был, когда шел среди бела дня совершенно открыто, не хоронясь. Но странно: страха Прохоров не чувствовал.

Однажды Прохоров точно так же испытывал свое терпение. Взводом сидели в засаде. Разговаривать, курить, вставать запрещалось. Ждали машины с оружием с пакистанской границы. Пришли еще ночью, никем не замеченные. Залегли рядом с дорогой за насыпью. И прождали весь божий день. Изнывали от солнца, молили судьбу о клочке тени. Выпили всю воду и страшно мучились от жажды… Но Боев, тогда он еще взводным был, приказал молчать и ждать. И все молчали и ждали. А ночью таки появились духи. Три машины с оружием. Расстреляли почти в упор, сожгли в считаные секунды. Потом шустро прилетели вертолеты, погрузили всех – и домой. В полку баньку устроили, отдыхали… Теперь же – все наоборот. Весь мир в засаде против него.

Пока Прохоров шел, думал только о дороге. Но теперь вчерашний день вновь встал перед глазами. Он наяву видел страшные картины, слышал грохот взрывов, визг пуль, треск очередей: звуки боя, как шквал, поднялись из ниоткуда и обрушились на него. Надрывный непрекращающийся звон поплыл в голове, будто рядом только что рванула мина, как в тумане звучали голоса, раздробленные очередями и эхом, страшные, неживые голоса. Сержант Черняев отдает последние команды, и его сорванный голос заглушает своей мощью торжествующие крики врага. Он уже знает, что уйдет из боя последним, как командир гибнущего корабля. Он готов устроить врагам последний салют. Женя Иванов умирает от ран в своем окопе и уносит тайну о своем друге солдате Прохорове. А рядом – уже окоченевший труп капитана Боева. В его лице застыли печаль и досада, а брови на переносице так и остались сомкнутыми, будто ротный по-прежнему озабочен своей тайной мыслью.

Прохоров видит, как враги кромсают, режут, истязают мертвые тела – тела его товарищей. Белый день становится цвета крови, Прохорова трясет крупной лихорадочной дрожью, он царапает камни, рвет их, будто эта земля и эти камни – причина его ужаса. «Всех, всех порубили, звери, нелюди… Что же теперь будет, что же будет?»

Он катается по земле, а солнце продолжает безучастно палить над головой, жаркое и безразличное. «Никогда ты не дембельнешься, Женька, ты навечно в солдатской форме! И ты, Саня Черняев, и все вы, ребята, Саидов, Птахин, Кругаль… Все вы теперь навечно призванные. Только что я скажу твоей матери, Женя? Разве то, как ты спас меня, а я даже не мог закрыть твоих глаз, потому что глаз уже не было? Не поймет меня она и не простит. Прощают только мертвых. Но к чему им прощенье?»

Он долго лежал в тупом оцепенении, вздрагивал всем телом, как только память вновь бросала его во вчерашнее, потом тяжело вздохнул, сел, огляделся. Стояла нетронутая тишина. Высоко в небе парил горный орел, опалял крылья под солнцем, зорко высматривал горные вершины и, вероятно, давно заприметил маленькую съежившуюся фигурку под скалой.

Прохоров заставил себя не вспоминать, вычеркнуть на время из памяти кошмар вчерашнего дня. Иначе ему не дойти, иначе он сойдет с ума.

Пополудни от скалы упала тень. Она мучительно медленно ползла к Прохорову и наконец накрыла его как покрывалом. Дышать стало легче, голова прояснилась, он откинул в сторону вещмешок, которым укрывал голову, улегся поудобней. Вода во фляге давно кончилась, а рядом голубизной отливала река, до нее было каких-то пятьдесят шагов. Всего пятьдесят – минута, чтобы наполнить флягу и вернуться. Но теперь Прохоров был в десять раз осторожней, расчетливей. Нет, он не пойдет за водой, он перетерпит жажду до вечера, ведь он так много испытал, перенес, значит, вытерпит еще. Он не погибнет из-за пустяка. Он выждет в схроне столько, сколько нужно.

Прохоров вздохнул, улегся и снова забылся в коротком сне. Он несколько раз просыпался, вяло отмахивался от серых зудящих мух, воспаленными глазами ощупывал верхушки гор, берег реки и снова погружался в дрему. Сон его был чутким и настороженным. Один раз он проснулся от запаха дыма, который ветер принес со стороны кишлака.

Когда сгустились сумерки, Прохоров выскочил из своего укрытия, согнувшись, пробежал к реке, упал на сырые камни и долго пил воду. Он вытер с лица холодные капли, почувствовал, что сразу отяжелел, размяк. Потом вернулся на свое место, неторопливо собрал консервы, патроны. Он подумал, что жажда отупляет человека гораздо быстрей, чем голод, и представил, как его загустевшая и обезвоженная кровь медленно, тягуче пульсирует в капиллярах головного мозга, как затухают удары сердца и тело его постепенно засыхает под солнцем на середине пути к перевалу. Коричневая мумия скалила зубы.

Когда совсем стемнело, Прохоров отправился в путь. Он стороной обогнул кишлак, долго шел по воде, пока очертания дувалов и полей не исчезли в темноте. Звезды мигали ему с высоты, он ориентировался по ним. Путь лежал на север. Дорогу освещала луна, ее желтый осколок полоскался в воде. Под ногами Прохорова похрустывал гравий, и он старался ступать как можно осторожней. Время от времени приходилось останавливаться, чтобы поправить автомат, вещмешок и перевязь. Рука болела, но уже привычной ноющей болью, к которой он притерпелся.

Через два, а может, три часа Прохоров понял, что русло реки неуклонно поворачивает вправо. Он остановился в раздумье. Если идти вдоль реки – отклонишься от курса, а кроме того, впереди – сплошь кишлаки, густонаселенная зона. Но сколько можно протянуть без воды, если двинуть напрямик через горы?

Так ничего и не решив, Прохоров осторожно опустился на карачки и стал пить воду. Сейчас он остро почувствовал привкус глины, но вода не теряла от этого своей живительной силы. Прохоров, подобно пустынному верблюду, запасался влагой впрок… Плохо только, что он в мокрых ботинках и натер себе мозоли. Вставать не хотелось, ноги саднили. Упасть бы и лежать долго-долго, слушать, как тихо шелестит река, следить, как вокруг камней появляются маленькие завихрения, а у берега колышется островок пены. Ни души. Какая сила подняла бы его ввысь, перебросила через горные хребты, через кишлаки и душманские заслоны, перенесла в долину? Там он был бы спасен, прямиком двинул на огни, они росли бы, увеличивались, и уже различимыми становились бы столбы с фонарями, которые раскачиваются на сухом ветру…