Черная богиня - Константин Вронский

— И что же ты ответил? — тихо спросил Холодов. Ему казалось, что от ответа мальчика зависит вся его жизнь.

— Я ответил: да! Он должен остаться с нами! Потому что я тоже люблю его…

Алексей отвернулся. Золотая сетчатая пелена на стенах мерцала как-то особенно зловеще. Да-да, именно зловеще. «Я попал в сети, — подумал Холодов. — Как муха запутался в паутине. Богиня любит меня!»

И вырваться на волю уже не получится. И вырваться на волю уже и не хочется…

… Я был безумно рад, что вскоре вновь увижусь с Санькой. Весь день я метался по Питеру, забежал в ювелирный на Чайковского и купил ей янтарный кулончик в тонюсенькой золотой оправе. А затем меня внезапно потянуло в Эрмитаж. Я сел на обитую бархатом скамеечку смотрительницы в египетском зале и прикрыл глаза. Господи, и почему отношения с женщинами такая непростая штука? А день, когда встретишь ту, Настоящую, невозможно распланировать заранее? Иногда мне кажется, что мужчина и женщина встречают друг друга только потому, что Господь Бог в этот момент отвлекается на что-то другое, более космическое, что ли… У нас говорят, Бог все видит. Я же твердо верю, он видит все, когда этого хочет женщина…

Весь вечер я гадал, что скажет мне Санька при встрече. И успею ли я, не забуду ли опять сказать ей, что безумно, безумно люблю ее с нашего самого первого разговора по телефону год назад?

Когда на следующий день я входил в онкологическое отделение, мне сразу стало не по себе. Две медсестрички быстро переглянулись, завидев меня, а потом я увидел и ту, с вытравленными пергидролем кудряшками. Мой букет все еще стоял в заурядно хрустальной вазе у нее на столике. Увидев меня, она судорожно схватилась за телефонную трубку.

В четырнадцатой палате двери были нараспашку. Недовольная санитарка озлобленно елозила шваброй по полу. В голове у меня мелькнуло испуганно-глупая мысль: неужели Санька сбежала из больницы? А что? Раньше же сбегала… И тут же тихий предатель — внутренний голос — вкрадчиво шепнул: а она сейчас бегать вообще-то может? Прикроватная тумбочка была пуста, ноутбук исчез, не было и капельницы. С кровати снято белье.

— Паша?

Я с трудом возвращался к реальности, на голос обернулся чисто на автомате, на автомате глянул на Холодова, давнего моего приятеля. Под покрасневшими глазами у него залегли круги, небритые щеки ввалились. Странно, но сегодня его грустная физиономия так некстати напомнила мне морду бассета. Глаза Холодова под стать его фамилии холодно поблескивали, и мне почему-то подумалось, что Лешка безумно устал от боли и страданий, навсегда поселившихся в стенах его заведения.

— Паша! — терпеливо позвал он меня во второй раз. А я все глядел на него и ничего не отвечал. — Ты к Александре?

— Да.

— Гм, понимаю.

«Скажи мне, что вы перевели ее в другую палату! — кричал мой взгляд. — Скажи же!»

— Она… она умерла, да? — и мой голос предательски дрогнул.

Холодов молча кивнул. А потом отвел глаза, словно что-то старательно выискивал на пустой кровати.

— Пошли-ка ко мне, — сказал он…

…— Как ты думаешь, — нервно теребил Алик Шелученко Савельева за рукав. — Как ты думаешь, этот Холодов сможет помочь сыну богини, а?

Павел внимательно глянул на товарища по несчастью. Шелученко напряженно щурил маленькие глазки-буравчики с красными от хронического неумывания веками. На кончике носа, словно точка от вопросительного знака, висела зеленоватая соп-лина.

— Не знаю, — проворчал Павел и брезгливо отодвинулся от Алика. — Ничего я не знаю.

— Ну, тогда я постараюсь послать ему положительный импульс, — важно заявил Алик, а затем ни к месту хихикнул.

Савельев рванул ворот рубашки, словно ему было нестерпимо душно, и выскочил прочь из храмовых покоев.

В саду при храме находилось священное озеро. Его окружали смоковницы, по берегам росли камыш и тростник. Однако в одном месте эту зелень срезали, так что глазам Савельева открылась блестящая вода, а на ней ладья, качавшаяся на волнах неподалеку от берега.

То, что довелось увидеть Павлу, он не забудет уже никогда.

В ладье сидела царица-богиня Сикиника с распущенными волосами. Внезапно в полной тишине она воздела руки к небу и начала плач: плач по только что ушедшей в землю погребенных подруге, плач по погибшему две зимы назад царственному супругу:

— Приди в свой дом, о мой бог! Приди в свой дом, мой супруг! Осирис, прекрасный юноша, не имеющий врагов, приди в свой дом! Я зову тебя и плачу, так что слышно даже на небесах, ты же не внемлешь моему гласу!

Словно издалека долетел до слуха Савельева хор низких мужских голосов:

— Его убил Сет! Его, у которого не было врагов, кроме собственного брата! Его убил Сет, и нет больше жизни в его теле. Плачь, богиня, его убил Сет!

«Здорово, что я потратил столько времени, чтобы выучить этот древний, практически забытый язык», — мелькнуло в голове Савельева.

— Его убил Сет!…

«А кто убил моего Осириса?» — всхлипнула Сикиника, прикрывая глаза, в которых блестели хрусталики слез.

День, решивший ее судьбу, царица-богиня помнила болезненно-отчетливо. Тогда солнце стояло уже высоко в небе, и от его лучей из влажных после дождя садов поднимались испарения. Тогда шел дождь, тогда бог дождя не гневался на них… День обещал быть жарким и душным. Деревья царского сада казались неподвижными арабесками на синем, цвета индиго, безоблачном небе. Повсюду стояла тишина, и не было слышно даже щебетания птиц.

Сикиника решительно поднялась с низкого ложа, лениво потянулась и хлопнула в ладоши.

— Купаться! Всем купаться, — крикнула она рабыням.

Босой ногой царица толкнула Нефру-Ра, задремавшую рядом, и рассмеялась:

— Мы идем купаться!

Служанки торопливо собирали все, что необходимо царице-богине Мерое для купания. Одни нагрузились коробочками с золотой пудрой и склянками с мазями, другие — кувшинами с душистым маслом, третьи побежали за тонкими льняными полотенцами. Пока они суетились, Сикиника примеряла золотые сандалии, удивительно подходившие к ее золотисто-бронзовой коже. У царицы были восхитительные ноги, самые прекрасные ноги во всей Мерое, как говорила ее свита.

Царица шла купаться. Одна рабыня раскрыла над ее головой голубой зонтик, а две другие обмахивали ее длинным опахалом. Под звуки арфы Нефру-Ра прославляла в песнях ее красоту.

У пруда Сикиника сбросила узкое льняное платье, сняла сандалий и скользнула в воду. Благодать и благословение богов — эта вода.

Внезапно рабыни переполошились и завизжали. Солнце закрыла черная тень огромного орла. Он, кружась, спустился, черной молнией вновь взмыл вверх, и в клюве у него было зажато нечто сверкающее на солнце.