Славянская мифология - Галина Белякова

Со Змеем Горынычем связывали не только Кощея Бессмертного, но и дивов. У сербов «див» означает «чудовище», «великан», «гигант», у болгар — «бурный вихрь». Собственно слово «див» имеет значение «светлый», «блестящий». Индоевропейцы употребляли это слово в качестве названия небесного свода. Но так как, с одной стороны, небо есть царство грозовых туч, с которыми ассоциировалось представление о демонах мрака, чудовищных змеях и великанах, а, с другой стороны, в самих сверкающих молниях наши предки усматривали падших, низверженных с неба духов, то слово «див» стало употребляться для обозначения нечистой силы и великанов. Дивов славяне называли еще Чудом-юдом. Это название приписывалось и морскому царю, и водяному змею, а иногда лешему или домовому.

ВОДЯНОЙ

Дедушка водяной, водяной шут, водяник, водовик, топелец (польск.), водник (чешск.), водний мож (словенск.) — все это в славянской мифологии воплощения стихии воды как отрицательного и опасного начала, злой дух. Чаще всего он выступает в облике мужчины с чертами животного (лапы вместо рук, рога на голове) или опутанного тиной безобразного старика с большой бородой и зелеными усами. Олицетворение водяных — черный цвет. В жертву им приносили черного козла, черного петуха.

Морской царь. Согласно народным поверьям, водяные приносят людям один лишь вред, они с радостью принимают в свои владения всех случайных и намеренных утопленников; живут в реках, обрывистых омутах, у мельниц, любят собираться на ночлег под мельничными колесами. Как и вся бесовская рать, водяные любят устраивать пиры, угощать родичей из ближних и дальних омутов и играть в азартные игры. Есть на эту тему такой рассказ.

Куштозерский водяной князь сошелся в азартной игре в кости с могучим царем, у которого были огромные владения, под стать Онежскому озеру. Никакой риск ему был не страшен, и в игре он был искуснее. Захолустный же князек проигрывался всякий раз, как только садился играть с могучим царем на крупные ставки. Обычно дело кончалось тем, что он проигрывал и воду, и рыбу, а затем и сам попадал в кабалу. Проигравшись в пух и прах, этот князек уходил к царю Онегу зарабатывать проигранную сумму и жил у него в батраках, пока не получит ее. Когда же исполнялся договорный срок, он возвращался в свое водяное логовище и обзаводился новой рыбой.

В других преданиях рассказывается о том, как водяные украшают чертоги, в которых живет Морской царь. Его дворец сияет золотом и серебром с потонувших судов, играет камнями-самоцветами. Эти предания отразились в русских былинах о Садко. Вот сюжет одной из новгородских былин.

К. Васильев. Царь морской

Гусляр Садко, игра которого полюбилась Морскому царю, бьется об заклад с новгородскими купцами, что выловит рыбу «золотые перья» в Ильмень-озере. С помощью Морского царя он выигрывает заклад и становится «богатым гостем». Садко снаряжает торговые корабли, но те останавливаются в море: гусляр должен по жребию опуститься на дно морское. Оказавшись в палатах Морского царя, Садко играет для него. Тот пускается в пляс, отчего море волнуется, и мореплаватели гибнут. По совету явившегося Николы Угодника Садко перестает играть и обрывает струны своих гуслей. Морской царь предлагает Садко жениться на морской девице, и по совету все того же Николы Угодника гусляр выбирает Чернаву. После свадебного пира он засыпает и просыпается на берегу речки Чернавы. Тут возвращаются его корабли, и Садко в благодарность возводит церкви в Новгороде.

В этой былине мы опять видим соединение христианской и мифологической традиций, оно-то и питало народные сказания.

«Озерные» легенды. Вплоть до XIX в. у рыбаков сохранялось множество рассказов о «встречах» с водяными, о шутках и прока-зax этих духов и т. п. В книге С. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила» рассказывается легенда об озере Свитязь, которое воспел польский поэт Адам Мицкевич[178] в поэме «Свитизянка». Это озеро поглотило город того же названия за грехи жителей, нарушивших общеславянскую заповедь быть гостеприимными и презревших связанные с нею добродетели: они не принимали путников, не устраивали их в городе на ночлег. Мицкевич использовал поэтический образ женщины «Свитизянки», превратившейся, подобно жене библейского Лота, в камень за аналогичное прегрешение: она нарушила обещание не оглядываться назад после выхода из города, обреченного на гибель.

Еще в 50-х годах XVIII в. люди рассказывали, что у озера был виден камень, издали похожий на женщину с ребенком. Потом его затопила вода, и, скрываясь в ее глубинах, он рвал у неосторожных рыбаков сети.

Озеро Светлоярое связано с легендой об исчезнувшем под водой Большом граде Китеже, который был построен героем Верхнего Поволжья русским князем Георгием Всеволодовичем, убитым в 1238 г. татарами в роковой битве на реке Сити.

Когда хан Батый с татарскими полчищами разбил князя, скрывшегося в Большом Китеже, и убил его, сверхъестественная сила не допустила кощунства — не позволила татарину овладеть городом. Как стоял этот город со всем православным народом, так и скрылся под водой, став невидимым. И так будет он стоять до скончания века…

Одна из легенд связывает озеро с именем суздальского князя Андрея Боголюбского.[179]

В темную ночь 29 июня 1174 г. коварные царедворцы в сговоре с женой князя и ее братьями изменнически убили его. Убийц казнили, а брат князя Михаил свалил их в короб и бросил в озеро, которое с тех пор начинает волноваться всякий раз, как только наступает роковая ночь. Короба с негниющими проклятыми телами убитых (их символизируют мшистые зеленые кочки) колышатся между берегами, и слышится окрест унылый стон — то мучаются злобные убийцы Боголюбского и его коварная жена, которую с тяжелым жерновом бросили в самую глубь другого озера — Поганого.

Все эти легенды частично окрашены фантазией местных сказаний, отчасти связаны с более поздними — библейскими — образами и судьбами четырех библейских городов, погребенных за содомские грехи[180] в соленых водах Мертвого моря. Подобные легенды уходят в еще более отдаленные глубины сказаний о потопе, о допотопных сказочных, ушедших на дно городах — в них можно найти отголоски легенд об исчезнувшей Атлантиде.[181]

ДОМОВОЙ

В восточнославянской мифологии домовой — дух дома. Славяне представляли его в облике человека, чаще всего старика с лицом, покрытым белой шерстью. В сказках и преданиях домовой — символ благополучия дома или, наоборот, его беды; кроме того, от его отношения, доброжелательного или враждебного, зависело здоровье скота. Некоторые обряды, относящиеся к домовому, ранее могли быть связаны со «скотьим богом» Велесом, а с исчезновением культа этого бога были перенесены на домового. При переезде в новый дом надлежало совершить особый ритуал, чтобы уговорить домового переехать вместе с хозяевами, которым в противном случае грозили беды.

Различали два вида домовых: доможил и дворовый. Считалось, что доможил живет в доме, обычно в углу за печью, куда надо бросать мусор, чтобы «домовой не перевелся» (его называли также доброхотом, кормильцем, соседушкой). О дворовом рассказывали: стоит ему невзлюбить кого-то из животных, как он начинает их мучить. Это он устраивает падеж скота, путает лошадям гривы, обрезает и общипывает хвосты. Хозяин дома всячески старается ублажить его и приносит ему нечто вроде жертв.

Вот как одаряли домового в Орловской губернии: брали разноцветные лоскутки, овечью шерсть, мишуру, блестки, горбушку хлеба, отрезанного от целого каравая, несли все это в хлев и читали молитву: «Царь дворовой, хозяин домовой, соседушко-доброхотушко, я тебя дарю, благодарю: скотину прими, попои, накорми!»

Считалось, что домовой-дворовой не любит белых кошек, белых собак и сивых лошадей, соловых и буланых тоже обижает, а холит и гладит только вороных и серых, поэтому старались «предупреждать» его желания, угождать его вкусам. Если же случалось так, что нельзя было отказаться от нелюбимой домовым масти, то лошадей, пригоняя с базара, вводили во двор не иначе, как через разостланную овчиную шубу шерстью вверх. С особым вниманием хозяйки ухаживали за новорожденными животными, зная, что дворовой не любит ни телят, ни овец, а иногда и вовсе душит их. Поэтому, согласно поверьям, новорожденных уносили из хлева и старались поместить в хате с детьми, окружая их такой же заботой.

В сказках о домовых явно прослеживается масса напластований: есть в них образы и символы, свойственные христианской эпохе, и явные признаки древнейшего происхождения…