Кембрийский период - Владимир Коваленко

И с поклоном отвел полог, отделявший часть павиллиона, предназначенную для важных переговоров. Переговоры — дело двоих.

Сикамб утратил способность удивляться, когда собеседница присела за шахматный столик, переломив ноги не в том месте, где у всех людей колени. И выбрала черную сторону хотя как гость и как претендент на несравнимо более высокое положение должна была выбрать белых. Что ж. Купец устроился напротив и двинул вперед фигурку из слоновой кости.

Доска византийских шахмат оказалась круглой, фигуры стояли немного по-иному. Хорошо, ходили так же, как у валлийцев. Клирику опять пришлось приноравливаться. Впрочем, главным был не выигрыш партии, а разговор.

— Итак, ты хотел разговора? Говори. Кстати, ты говорил о Сирии, а что происходит в Африке? — Немайн двинула черную пешку навстречу белой. И никаких прыжков через клетку и взятий на проходе. Старые шахматы обманчиво медлительны, как все в средневековой жизни.

— Что происходит? Война. Слухи ходят, имперский флот отбил у неверных Александрию. Другие говорят, что арабы взяли Триполи. — Михаил ожидал других вопросов. Впрочем, для царей разговор о войне сродни разговору о погоде.

— И правы скорее они? — Память, совсем не абсолютная в вещах до Уэльса, развернула карту из школьного учебника: рост Арабского Халифата. На ней северная Африка пала перед знаменем с полумесяцем легко и оптом. От Египта до Марокко.

— Я не видел своими глазами.

Сикамб напряженно пытался совместить кусочки мозаики по-другому. Не получалось! И не мог он предположить, что Клирик тщетно пытается вспомнить хоть что-то из византийской истории. Наконец решает зацепиться за рассказ о помолвке императора.

— Император Констант, храни его Бог, здоров?

Безразличный голос. Ни истины, ни игры. А говорит о своем племяннике — заодно убийце всей семьи. И собственном палаче. Кто бы ни стоял за плечом, подписывал приговоры Констант. Оглашал перед мятущимися толпами — Констант. После падения фигур, маячивших за спиной ничего не отменил и не смягчил. Самозванка не забыла бы изобразить чувства. Та, что сидит напротив не озаботилась скрыть их отсутствие.

— Здоров, силен, бодр. Будущая императрица счастлива.

Михаил припомнил, как плакали от счастья люди на улицах, когда дядя императора, экзарх Африки Григорий, хоть и перестал отправлять в столицу налоги, не посмел надеть диадему, оставшись лишь самовольничающим чиновником. В империи было тихо. Впервые за долгие годы — и ненадолго! Ненадолго, раз диадема не на одной голове. А какая грызня шла за место царского тестя! Через месяцок — когда слухи об валлийской базилиссе достигнут столицы, царский тесть вырвет себе все волосы на голове и на заднице! Но семья великолепной Фаусты не будет просто кусать локти от волнения. Она займется тем, что стало семейным делом. Даже без ведома императора. Даже вопреки его приказу. Если Констант вдруг сойдет с ума.

— А старая?

И снова ни тени чувства и при словах о матери. Каменное лицо? Каменное сердце? А если напомнить ей о собственных злоключениях?

— Мартина, говорят, умерла, — пожал плечами купец, — ссылка есть ссылка. После славы, богатства, власти нищета и скука. Такое губит быстрей и вернее яда.

— Иногда, — Клирику припомнился один из восточных императоров, которого ссылка и отрезание носа только разозлили. Нос отрезали, чтобы урод не претендовал на трон. Болгарской орде, с которой безносый вернулся в столицу, на подобные тонкости было плевать… Правда, этот герой еще не родился. — А подчас делает решительней и злей. Ей нос отрезали?

— Нет, язык. Носы — сыновьям. Одного оскопили, точнее пытались оскопить, он умер. От раны. Другому отрубили голову. Судьба дочерей мне неизвестна. Но это было четыре года назад.

— А я не знала — Голос оставался ровным. А огромные уши мелко дрогнули. От отвращения? От гнева? Римлянин задумался. Не знала? Сослана в другое место? Потом осторожно заметил, двигая ладью:

— Обычно у людей за границами империи на такое известие одна реакция: "Лучше смерть!" Но… Ты понимаешь!

— А что тут понимать? У изуродованных есть время подумать о душе и спастись. Победители же не несут греха за убийства. Но я, видимо, слишком камбрийка: если бы подобное сделали со мной, я думала бы не о душе, а о мести.

Все-таки старинные шахматы проще. Фигуры и ходят недалеко, и по силе недалеко ушли от пешек, потому вариантов приходится рассчитывать меньше. Почти шашки.

— Именно этот гнев сушит и убивает, подобно яду. — Купец вздохнул, хотя дела на доске обстояли блестяще. — И не всегда только тех, кто ему подвержен. Камбрия хорошая страна — во многом лучше империи.

— Хорошая страна, — эхом отозвалась Немайн. Купец сделал зевок. Подставил под удар коня. Нарочно?

— Тебе и правда нравится вечный туман по утрам?

— Я вижу сквозь него. Но страна — в первую очередь люди. Мне нравятся эти люди.

Кровосмесительное отродье! О людях вспомнила! Напялив диадему! Впрочем, императоры мыслят иначе, нежели простые люди. Совесть при помазании отмирает, что ли?

— Не вижу этого. Ты ведь понимаешь, что сюда придет флот империи?

— С чего бы? Здешние дела слишком мелки и далеки.

— Потому, что ты покинула остров, базилисса Августина.

Уши дернулись. Как просто следить за ее эмоциями!

Клирик изначально избрал роль сиды. Смирился с тем, что оказался древней и матерой. Зато место в клане отвоевал сам. И вот нате — еще одна история с самозванством. Сущность, что ли, шутит? Хорошо, раздумывая над ходом в игре, можно продумать и ход в беседе.

— Ты ошибаешься. Я не Августина и не базилисса. Меня зовут Немайн. На греческий это имя обычно переводят по смыслу: Афина. По значению тоже можно: Паника. Я не покидала никаких островов. На свет я появилась на этом острове.

И поправила пелерину на секунду высунув узкую руку наружу. Точно, как дочь и сестра императоров на картине. Михаил понял — рыжая зачем-то сводит его с ума. Иначе отчего голосом опровергает, а жестами подтверждает высокое происхождение? И задал прямой, невизантийский, вопрос:

— Если так, зачем ты диадему нацепила?

— Какую диадему?

— Ту, что у тебя на голове!

Клирик осторожно снял с головы повязку. Она не превратилась в корону. Не заблестела самоцветами и жемчугом. Белая ткань — и только.

Клирик и его новообретенная родня историю происхождения королевских да императорских регалий не знали. Возможно, от ошибки спас бы мэтр Амвросий. Мог знать и епископ Теодор. Сам таскал на голове корону а потом митру, произошедшую от простой головной повязки. Лента, охватывающая лоб. Головной убор, доступный каждому. Особо любимый ремесленниками. Что она означает для римлянина? Да ничего, кроме двух случаев. Когда она пурпурная. Или белая. Пурпурную ленту носили римские цезари. Белую — греческие цари. Именно она — а не ювелирное изделие — изначально и называлась диадемой. Пурпурной лентой, оторванной от знамени легиона, короновался в свое время Юлиан Отступник. Белую ленту носил Александр Великий. И Константин, тоже Великий. Римлянка, тем более жительница основанного им города, это должна была знать. И помнить законы, тяжко карающие за посягательство на царские регалии.

Всего три года прошло, как полководец, нацепивший пурпурную повязку дабы обозначить принятие верховного командования в бою, был казнен, невзирая на одержанную победу!

— Так зачем ты одела диадему? — переспросил Михаил.

И получил прямой, полный и ничего не объясняющий ответ. Такие в другом времени другого мира считались английскими:

— Чтобы уши не торчали.

— А голова у тебя не торчит? Или во рту тесно? Ты хоть понимаешь, что я теперь, поговорив с тобой, стал мертвецом? Что по возвращении меня немедленно возьмут к допросу?

Михаила прорвало, но он не кричал, а шипел, как змея.

— Кто возьмет, Михаил? Кто?

— А то ты не знаешь, кто? Не насмехайся над бедным негоциатором, багрянородная.

Клирик задумался. Влезать в борьбу за престол империи не хотелось. Но купец был один. И если он больше не приплывет… Или приплывет с командой убийц?

— Король франков носит корону — сказал он наконец. — Как и любой мелкий правитель на этих островах. Любой епископ носит митру. У меня, у Немайн верх Дэффид, тоже есть обязательства и власть. Не царские. Не епископские. Свои. Собственные. Почему моя диадема должна волновать императора в Константинополе?

— Потому, что ты похожа на его тетку. Если позволишь, я покажу тебе одну картину.

Реакция гостьи на портрет оказалась странной. Сикамб отнюдь не ожидал, что базилисса пустит слезу. Но ее интерес оказался очень отстраненным.

— Бедные девочки, — сказала она, — они еще живы? И как там, на острове?

— Я полагал, и подозреваю до сих пор, что одну из них вижу перед собой. Кроме диадемы, есть же и кольцо с камеей. Я охотно убедил бы моих людей, что это не так. А как на острове… Известно. Трава. Козы. Хижина или пещера. Часто голод.