Галапагосы - Курт Воннегут

– Бьюсь об заклад, что «Мерседес»! – произнес он.

– Обычный джип, – опровергла она.

– И еще, вероятно, акции и облигации, как у меня, – продолжал допытываться он.

– В фирме Роя практиковались выплаты премиальных по акциям, – отозвалась она.

– Разумеется, – подхватил он. – А также выплаты из фонда социального обеспечения, пенсионного фонда и другие виды материального поощрения, составляющие вкупе идеал обеспеченности в глазах среднего класса.

– Мы оба работали, – с гордостью сказала она. – И вносили свой вклад в общую копилку.

– Я бы ни за что не хотел иметь нигде не работающую жену, – одобрил он. – Моя супруга работала в телефонной компании. Пособия, выплаченные мне там после ее смерти, составили в итоге кругленькую сумму. Но для меня это был только лишний повод для слез. Еще одно напоминание о том, как опустела без нее моя жизнь. Как и ее шкатулка с драгоценностями – всеми этими кольцами, брошками и бусами, которые я дарил ей на протяжении многих лет и которые мне некому завещать…

– У нас тоже не было детей, – откликнулась она.

– Похоже, у нас с вами много общего, – грустно произнес он. – Кому же вы завещаете свои драгоценности?

– О, у меня их не так много, – успокоила она его. – Пожалуй, единственная ценная вещь – нитка жемчуга, доставшаяся мне от матери Роя. С алмазной застежкой. Я так редко надеваю какие-либо украшения, что почти забыла о существовании этого жемчуга – пока вы мне не напомнили.

– Надеюсь, эта вещь у вас застрахована, – сказал он.

31

Как же любили люди болтать без умолку в те времена! Каждый только и делал что «ля-ля-ля» – целыми днями напролет. Некоторые даже во сне. Мой отец часто разглагольствовал во сне – особенно после того, как мать ушла от нас. Бывало, сплю я себе в койке, уже глубокая ночь, никого, кроме нас двоих, в доме нет – а он знай в своей спальне: «ля-ля-ля»! Потом утихнет ненадолго – и снова: «ля-ля-ля».

Меня самого, когда я служил в морской пехоте, а потом в Швеции, часто кто-нибудь будил и говорил, чтобы я перестал разговаривать во сне. При этом у меня не было ни малейшего представления, что же такое я мог говорить. Мне приходилось спрашивать о со держании этих своих речей – и всякий раз оно оказывалось для меня совершенной неожиданностью. Чем еще могла быть большая часть этого круглосуточного ляляляканья, как не испусканием бесполезных непрошеных сигналов, исходящих из нашего непомерно разросшегося и активного мозга?

Не было никакой возможности пресечь этот поток! Хотели мы того или нет – он не умолкал ни на минуту! И как же громок он был! Господи, как же громок!

В ту пору, когда я еще был жив, существовали переносные радиоприемники и плейеры, с которыми подростки в городах США просто не расставались, разгуливая по улицам и врубая музыку на такую громкость, что та способна была перекрыть раскаты грома. Эти машинки называли «бомбами гетто». Как будто не достаточно было миллион лет назад, что у каждого из нас сидела своя бомба в мозгу!

Даже спустя столько времени меня все еще переполняет ярость на природу, допустившую развитие такого заблуждающегося, ненадежного и вредного образования, как этот непомерно большой мозг, существовавший у людей миллион лет тому назад. Если бы еще эти об разования сообщали правду, я бы мог видеть смысл в том, что все обладали ими. Но ведь они постоянно врали! Вспомните, как Джеймс Уэйт лгал Мэри Хепберн!

А следом за этим в коктейль-бар вернулся Зигфрид фон Кляйст, которому только что довелось стать свидетелем убийства Зенджи Хирогуши с Эндрю Макинтоша. Если бы его большой мозг был исправной машиной, он, возможно, сообщил бы Мэри и Уэйту информацию, которую тем, несомненно, надлежало знать и которая бы весьма им пригодилась, пожелай они сохранить свою жизнь: что он сам находится на начальной стадии помешательства, что двое постояльцев только что были застрелены на его глазах, что собравшуюся на улице толпу вряд ли удастся долго сдерживать, что связь отеля с внешним миром оборвана и так далее.

Но не тут-то было. Внешне он сохранял полное спокойствие. Ему не хотелось, чтобы оставшихся четырех постояльцев охватила паника. В результате тем никогда не суждено было узнать, что же сталось в Зенджи Хирогуши и Эндрю Макинтошем. Как, кстати, и услышать переданное час спустя сообщение о том, что Перу объявила Эквадору войну. Не суждено было услышать об этом и капитану. Так что когда перуанские ракеты ударили по целям в районе Гуаякиля, они поверили тому, что сказал им капитан и что в свою очередь искренне считал истиной – а не пытался выдать за нее из некоего ложного стыда – его большой мозг: будто они попали под метеоритный дождь.

И до тех пор, пока на Санта Росалии оставались любопытствовавшие, почему их предки переселились на остров, – а подобное любопытство иссякло по прошествии лишь порядка трех тысяч лет, – им отвечали следующее: они покинули материк, спасаясь от метеоритного дождя. Ибо сказано «Мандараксом»:

Счастлива нация, не имеющая истории.

Итак, абсолютно спокойным голосом Зигфрид, брат капитана, попросил *Уэйта подняться наверх и пригласить Селену Макинтош и Хисако Хирогуши вниз, а также помочь им с багажом. «Только смотрите не встревожьте их, – добавил он. – Пусть они считают, что все в полном порядке. Безопасности ради я собираюсь отвезти вас всех в аэропорт». Волею судьбы Международному аэропорту Гуаякиля предстояло быть первой целью, уничтоженной перуанскими ракетами.

Он вручил Уэйту «Мандаракс», чтобы тот мог объясниться с Хисако. Компьютер он подобрал рядом с убитым Зенджи. Оба трупа перенесли подальше от глаз – в помещение взломанного сувенирного магазинчика. *3игфрид собственноручно накрыл их сувенирными покрывалами с портретом Чарльза Дарвина – копией того, что висел на стене за стойкой бара.

Таким образом, *3игфрид фон Кляйст проводил Мэри Хепберн, Хисако Хирогуши, *Джеймса Уэйта и Селену Макинтош с *Казахом к раскрашенному в веселенькие цвета автобусу, который стоял перед отелем. Автобус предназначался для доставки в аэропорт музыкантов и танцоров для торжественной встречи ожидавшихся из Нью-Йорка знаменитостей. Шесть девочек из племени канка-боно увязались с ними – тем самым поставив звездочку и перед именем собаки. Ибо той предстояло вскоре быть убитой и съеденной этими малютками. То было неподходящее время, чтобы быть собакой.

Селена допытывалась, где ее отец, а Хисако требовала сообщить, где ее муж. *3игфрид отвечал, что те поехали вперед, в аэропорт, где будут ждать их. Его план состоял в том, чтобы любым способом посадить этих четверых на самолет, все равно какой – пассажирский, заказной, военный – и отправить их невредимыми прочь из Эквадора. Правду о том, что произошло с Эндрю Макинтошем и Зенджи Хирогуши, он собирался сообщить им в последний момент перед взлетом – когда те были бы уже вне опасности, – независимо от того, сколь бы сильным ударом для них это ни оказалось.