Круиз по краю ада - Татьяна Александровна Бочарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне не с кем их оставить. Мы приезжие, живем в гостинице.
Женщина укоризненно качает головой.
– В государственной клинике вас бы на порог не пустили. А у нас за деньги все можно. Идите вниз.
Она уходит. А мы продолжаем сидеть у дверей. Я слышу Настины крики. Почему она так кричит? Говорила мне, что когда рожала двойняшек, ни разу не пикнула. А тут – вопли, от которых кровь стынет в жилах. Сережка хочет в туалет, Анжелка – пить. Я, почти ничего не соображая, наливаю воды из кулера. Отыскиваю туалет, запихиваю сына в кабинку. И при этом продолжаю слышать крики.
Что-то не так, это факт. Нужен настоящий врач. Не эта равнодушная фифа, а тот знающий, уверенный в себе доктор, который обещал, что я найду его в любой момент. Я снова набираю номер. Но «абонент не абонент».
Дверь палаты распахивается настежь. Докторша уже не выглядит спокойной. На бледном лице красные пятна.
– Мы будем оперировать! Отойдите!
Мимо меня с лязгом проносится каталка, окруженная целыми отрядом сестер и санитарок. Они тащат за собой капельницы со свисающими трубками, похожие на мертвых осьминогов. Через их спины я вижу Настю, ее лицо. Вернее, рот. Только рот, широко открытый в крике.
– Папа, почему мама так кричит? Ей больно?
Кажется, это спросил Сережка. А может, и Анжелка. Я уже ничего не понимаю, весь превратился в ужас. Забыв про детей, я мчусь по коридору, туда, где другая дверь, с надписью «Операционная».
– Стоп! Туда нельзя! – Два дюжих санитара в белых халатах хватают меня за руки. Я в мгновение ока стряхиваю их и несусь дальше. – Мужчина, мы вызовем охрану!
– Папа, папа! – Сзади раздается испуганный рев.
Я прихожу в себя и останавливаюсь. Вспоминаю «Отче наш», его мне в детстве читала бабушка. На войне я не молился, а тут начинаю шептать вслух, старательно шевеля губами.
– Отче наш, иже еси на небеси…
Подбегают дети.
– Папа, почему маму увезли? Ее украли? Она не хотела ехать. Ты ее спасешь?
Я киваю и продолжаю молиться. Криков больше нет. Видимо, Настю усыпили, дали наркоз. Может, все обойдется? Ведь медицина сейчас чудеса творит. Почему же так долго? Ведь достать ребенка – дело нескольких минут. Они уже должны были вытащить его, а он – заплакать. Но он не плачет. За дверью операционной тишина. Гробовая, будто все там поумирали. Что происходит, черт возьми?..
Наконец вышла врач. Она медленно пошла по коридору, совершенно не глядя в мою сторону. Было ощущение, что она собирается пройти мимо, но она остановилась и сказала тусклым голосом:
– Мне очень жаль.
– Чего… жаль… – даже не прохрипел, а прокаркал я. Внутри все рухнуло.
– Ваша жена… мы не смогли ее спасти. Открылось сильное кровотечение. Вы можете зайти, посмотреть на нее. Проститься.
Проститься? Я не мог вникнуть в то, что она говорит. Только что Настя была жива. Лишь вчера она сидела на кровати, болтала ногами, обутыми в резиновые шлепанцы, ела булку с докторской колбасой, пила гранатовый сок, купленный мной в супермаркете для поднятия гемоглобина, уговаривала меня не брать цветные пеленки, а купить однотонные. И не забыть пустышку. И вдруг – «не смогли спасти».
– Почему вы сразу не сделали операцию? Ведь должны были.
– Трагическая случайность. Стечение обстоятельств. – Женщина развела руками и хотела двинуться дальше, но я удержал ее за рукав халата.
– А мой сын? Что с ребенком?
Она улыбнулась через силу, продолжая смотреть куда-то в сторону.
– Ребенок жив. Немного недоношенный, но живой. Его отправили в реанимацию. Завтра придет неонатолог и все вам расскажет. Еще раз приношу свои извинения и соболезнования.
Я медленно зашел в операционную. Меня никто не останавливал. Я подошел к столу, на котором, укрытая до подбородка простыней, лежала Настя, вернее, то, что осталось от нее. Эта белая высохшая мумия не могла быть моей женой, красавицей Настей, белокурой, голубоглазой, с розами, цветущими на щеках. Из ее лица словно высосали всю кровь, и оно стало цвета простыни, которой покрыли тело.
– Настя, – сказал я и заплакал. – Настенька. Как же так? Куда ты ушла от нас? Как мы без тебя?
Мне казалось, она вот-вот откроет глаза и заговорит. Успокоит меня, скажет, что никуда не делась, любит нас и никогда не бросит. Но она молчала. И постепенно до меня начало доходить, что нашей прежней жизни больше нет. Она кончилась здесь, за этими дверями, десять минут назад. Вместо нее будет новая жизнь, в которой я один с тремя маленькими детьми, с долгами и без средств к существованию…
Наутро со мной встретился детский врач. И сказал… я и сейчас, спустя столько лет, могу передать его речь, слово в слово. «Вам будет очень тяжело. Ребенок сильно пострадал в родах. Мужайтесь». Оказалось, у малыша при родах развилась сильнейшая асфиксия, он родился практически мертвым. Его час откачивали, потом подключили к аппарату искусственного дыхания. На нем он и находился сейчас.
– Какие прогнозы? – мрачно спросил я у доктора.
Тот посмотрел на меня пристально, в упор.
– Вам правду?
Я кивнул.
– Он не будет ходить, говорить. Возможно, не сможет есть сам, и вам придется кормить его через зонд. Мой вам совет – оставьте его. Есть специализированные учреждения, где…
– Нет, – перебил я его. – Нет. Он будет расти дома. С братом и сестрой.
– Хорошо, – тут же согласился врач. – Пока он у нас в реанимации. Если удастся стабилизировать, будет второй этап выхаживания. Может, все еще и не так плохо…
Михалыч вытер ладонью лоб, на котором блестели капельки пота, и вопросительно поглядел на Миру.
– Ну как тебе?
Она сжала руки на груди.
– Этого не может быть! Папа не мог! Он всегда дежурит в клинике со своими пациентками. Даже сейчас они остались с мамой, потому что у одной из женщин угроза преждевременных родов.
– И тем не менее это так. – Михалыч рубанул ладонью воздух. – Вероятно, то, что мы заплатили тогда, оказалось для него мало. Для нас это было целое состояние, а для твоего папаши – жалкие крохи. Он спокойно спал в ту ночь. Отключил телефон и спал! Врачи не могут отключить телефон!! Они должны быть всегда на связи! Всегда!! А он исчез. Появился лишь к вечеру следующего дня. Попросил зайти к нему в кабинет. Спокойным голосом
