Воздаяние - Ольга Михайлова

Подеста обернулся к писцам и поинтересовался, знают ли они этого человека. Все молча смотрели на него, и только один юноша с лазоревыми ангельскими глазами, в коем подеста узнал того, кто вместе с Камилло Тонди обнаружил труп Пьетро Грифоли в Ашано, тихо ответил, что это мессир Филиппо Баркальи, секретарь мессира Арминелли. Увы, допросить мессира Элиджео не было никакой возможности: он лежал в обмороке в зале приемов. Монтинеро с тоской переглянулся с будущим тестем: висельник совсем не вязался с триумфальным докладом, подготовленным ими, и портил аудиенцию у Петруччи. Не ко времени он был, совсем не ко времени. По счастью, капитан народа, заглянув в библиотеку и узнав, в чем дело, счёл точно также. Висельник может подождать, сначала надо узнать, что случилось на площади.

Рассказ подеста был исполнен драматизма, но отличался точностью деталей и решительностью обвинений.

— Нами было установлено, что некий человек, раньше принадлежавший к клике Никколо Боргезе, пристроил в гарнизон мессира Марескотти с его ведома неких Гвидольчио Корради и Леонардо Учелли. Мы считаем своим долгом знать, кто охраняет город, и выяснили, что Гвидольчио Корради — близкий друг Люцио Беланти, заговорщика, ныне пребывающего в бессрочном изгнании. Леонардо же Учелли, как нам стало известно от тайного осведомителя, нашедшего в Пьянце церковные записи, имел крестным двоюродного брата мессира Никколо Боргезе, заговорщика Маттео Понтичелли, казненного на городской площади. Сегодня оба они подняли мятеж в городе, требуя передачи власти мессиру Марескотти. Но оба схвачены и сидят сейчас под арестом.

Монсеньор епископ Квирини кивнул с таким видом, точно никогда и не сомневался в неизбежности заговора.

— Говорил же я, нельзя доверять этому быку гарнизон, — с довольным видом проронил он, и тут же нескромно восхитился своей прозорливостью, — я как в воду глядел.

Мессир Венафро внимательно разглядывал подеста и прокурора, про себя дивясь, как быстро они всё обстряпали, Пандольфо же Петруччи был мрачнее тучи: он не любил заговоров и бунтов, и сейчас бесновался. Сведенные на переносице брови и сжатые кулаки выдавали весьма тяжёлые мысли.

— Марескотти арестован?

— Нет, мы ждали ваших распоряжений. Но дом окружён.

— Взять его.

Подеста кивнул и поклонился. Оба они с прокурором двинулись было к выходу, но прокурора догнал окрик Петруччи:

— Эй, Монтинеро! — мессир Пандольфо махнул рукой на вход в студиоло, — постойте. Разберитесь с этим… Выясните, что там случилось, и пусть унесут труп.

Прокурор бросил взгляд на подеста, который говорил, что с Марескотти придется возиться ему одному, и направился в книгохранилище. Поверхностный осмотр места гибели мессира Баркальи говорил о том, что повесить секретаря в студиоло убийца не мог: кругом были люди, в тишине библиотеки любой шум слышен за милю. Напрашивался вывод, что это самоубийство, хотя бы потому, что завидев убийцу, мессир Баркальи закричал бы, между тем все писцы и переводчики сказали, что никаких звуков из студиоло не доносилось. Прокурор осмотрел окна в студиоло, но на них были прочные запоры, к тому же располагалась библиотека на втором этаже, и по отвесной стене сюда было не забраться. Осмотрев тело, вынутое из петли, Монтинеро, однако, не нашел ни прощального письма, ни записки. Не было ничего и в бумагах покойного на столе.

Пришедший в себя, хоть и жаловавшийся на головокружение мессир Арминелли заверил его, что он тут совершенно ни при чем. Утром Филиппо был жив и здоров, хоть и чем-то подавлен. Мессир Элиджео надиктовал ему два письма, потом пришел архивариус Пикколомини, мессир Тонди, и они вдвоем пошли перекусить. Потом он вернулся с обеда и, не заходя в студиоло, пошел к Массимо Чези, посмотреть, как движется работа по переводу Диодора и Страбона. Им понадобились труды Гекатея Абдерского и Агатархида, он пошёл за ними в студиоло, а там… а там…

Мессир Альбино Кьяндарони, переводчик с арамейского, сообщил, что мессир Баркальи прошёл в студиоло сразу после обеда и больше не выходил оттуда, пока не было обнаружено его тело. Да, он в последние дни был мрачен и подавлен, особенно после смерти мессира Монтичано, его кузена. Сам мессир Монтинеро знал и мнение людской молвы, давно уронившей по адресу покойника злые слова infame, delatore, sicofante, traditore, — доносчик, шпион и предатель.

Картина вырисовывалась ясная, хоть и не до конца. Но так как у мессира Монтинеро были дела поважнее, чем возиться с самоубийцами, он приказал своим людям доставить тело в подестат и вызвать врача. Что до него, то он разрывался между двумя желаниями: присутствовать при допросе арестованного Фабио Марескотти и присутствовать при примерке его невестой свадебного платья. Ну, а так как раздвоиться он не мог, одно из желаний обречено было остаться неисполненным.

Глава ХVI. Опала мессира Марескотти

Сколько веревочке ни виться, а конец будет. Эти банальнейшие, навязшие в зубах тривиальности, тем не менее, всегда новы. Властитель окружает себя преданными людьми, но временщики не защищены ничем, кроме своего ума, тайных досье на врагов и друзей, денег и родственников. Только лояльность была залогом выживания. Но не только. Нужна ещё и скромность, ибо погибели предшествует гордость, и падению — надменность.

Мессир Фабио устраивал Пандольфо Петруччи, пока в тяжёлые времена содержал городской гарнизон. Тогда можно и нужно было закрывать глаза на его выходки и дурные причуды. Но слово «временщик» происходит от слова «время», а времена меняются, меняя и бытие, более того, мы и сами меняемся вместе с ними. И времена менялись, песок просыпался из верхней колбы в нижнюю, отсчитывая его, — неощущаемое, незаметное и незримое время, постепенно меняя обстоятельства. С ослаблением Чезаре Борджа Пандольфо Петруччи входил в полную силу. Тяжёлые времена кончались. Власть усиливалась и не желала терпеть то, на что раньше закрывала глаза.

Фабио Марескотти перестал быть нужным.

Пандольфо Петруччи потратил на решение судьбы Фабио Марескотти не больше времени, чем необходимо, чтобы выпить стакан вина. Устроить показательный процесс или приказать казнить мерзавца в каземате? — вот и всё, к чему сводились его размышления. Первое требовало времени и напряжения, но создавало реноме власти, повышало её престиж. Только сильная власть проявляет себя публичными казнями. Это зрелищно, красиво, величественно. И толпе это понравится, сиенцы ненавидят Марескотти. Каземат же… Нет, каземат не подойдёт. Глупо отказываться от таких возможностей.

Петруччи откинулся на роскошном ложе. Его воображение разыгралось, он представил большой городской праздник в трех действиях, подобный великолепному спектаклю. Действие первое. Он на торжественной храмовой службе, исполненный скромного достоинства, но величественный в своём смирении, молится о благе города. При выходе из ворот собора горожане приветствуют его криками, не забыть проплатить клаку, отметил он про себя. Действие второе. Очищение города от скверны. Победа добра над злом. Публичная казнь мерзавца Марескотти. Зачитывается приговор, перечисляются все преступления негодяя, выносится решение о конфискации имущества, движимого и недвижимого…Зрелищная казнь. Восторженные вопли горожан. Он, скромный и великий, как богоподобный император Октавиан Август, возвышается над толпой. Арминелли говорил, что он и похож на него. Ох, уж эти льстецы… Но звучит прекрасно. Надо, чтобы это мнение разошлось в толпе. Хорошо бы после опубликовать оду какого-нибудь поэтишки, вроде Сильвио Леони, воспевающую его справедливость и нелицеприятный суд. И, наконец, действие третье. Процессия со знаменами всех контрад, народные гулянья на площади, приглашенные артисты поют и пляшут за счёт городской казны, бесплатное угощение, и в заключение — фейерверк.

Подобного рода фантазии свойственны человеку, но если этот человек относится к власть предержащим, он склонен осуществлять свои грёзы. Тем более что ничего нереального в мечтах мессира Пандольфо не было. Он вообще-то был прагматиком. Все это, да, разумеется, требовало умелой работы, тщательной подготовки и некоторых затрат, но не более того.

Приказ действовать подеста Пасквале Корсиньяно получил от него четверть часа спустя.

Далее мессиру Пандольфо потребовался совет человека непредубежденного и разумного. Он вызвал Антонио да Венафро и посвятил его в свои планы. Вопросов же к Венафро было два. Первый. Судить ли предателя по статье «Наказание измены», параграф СХХIV или «Наказание тех, кто учинит народный бунт», параграф СХХVII? Антонио да Венафро поискал в своей памяти. Параграф СХХIV гласил: «Тот, кто злоумышленно учинит измену, должен быть, согласно обычаю, подвергнут смертной казни путем четвертования. В том случае, когда измена могла причинить великий ущерб и соблазн, например, если измена касается города, то возможно усугубить наказание путем волочения к месту казни или терзания клещами перед смертной казнью, а некоторых же случаях измены можно сперва обезглавить, а затем четвертовать преступника». Параграф СХХVII был милосерднее. «Если кто-либо в городе или владении умышленно учинит опасный бунт простого народа против власти и это будет обнаружено, то он будет подлежать казни путем отсечения головы или сечению розгами и изгнанию из страны, где он возбудил бунт».