Павана - Кит Робертс

— Омары, сэр, прекрасные омары…

Отец был бы доволен. «Во дает девка, сбагрила улов прямо в море и за добрую цену!» Не надо тащиться вверх по склону к деревне, торговаться с господином Смитом, ждать, когда буксировщики заберут товар. А тут ей заплатили по-царски; швыряли с борта на дно лодки взаправдашние золотые монеты, хохоча, когда она наклонялась их подбирать, и задорно окликая, покуда она поспешно гребла обратно к берегу. В ее памяти остались их грубые и хриплые, но такие добрые голоса. Казалось, никогда прежде земля не приближалась быстрее, не греблось легче и веселей. Бекки побежала вприпрыжку домой, неся остатки улова, зажав монеты в вспотевшей ладошке, но все-таки оглянулась, когда вдалеке раздался всплеск — Белый Корабль бросил якорь в заливе. Там зажгли огни, и очерки подсвеченных парусов, словно филигранные, чудесно смотрелись на серебристо-сером фоне волн.

Отец напустился на нее за то, что она продала улов.

Бермудцы!.. — Он с яростью плюнул на пол кухни, перенося стопку грязной посуды в раковину и берясь за ручку старенькой помпы. — Чтоб ты к этой яхте и близко не подходила!

Но почему?..

Он повернулся к ней, черный от злости:

— Я сказал: чтоб и близко не подходила! И больше никаких разговоров!..

Но Бекки уже научилась делать непроницаемое лицо, превращаясь в изваяние кошки-себе-на-уме. Она смиренно опустила веки и уставилась в свою тарелку. Вверху, в родительской спальне, надрывно кашляла мать. Бекки знала, что утром на простынях опять будут следы крови. Она вытянула ноги под столом и, прогоняя все мысли из головы, тупо почесывала пальцами одной ноги перепачканную в грязи голень другой.

Контакт с лодкой, пусть и малоудачный, не шел из головы Бекки в течение нескольких недель; мысли о диковинной яхте просто-таки преследовали ее. Что ни ночь, ей снился Белый Корабль — в своих снах она парила над ним, рассекая воздух, совсем как те бесчисленные крупные чайки, что кружили над берегом и над прибрежными холмами. По утрам их гвалт гулко отдавался средь скал, а Бекки спросонья казалось, что это скрипят корабельные снасти, хлопают паруса… Иногда чудилось, что сами холмы начинают дрожать, перекатываться волнами, и кружилась голова, приходилось до боли сцеплять руки, чтобы морок прошел. Но все мысли и мечты она таила про себя.

Однажды в маленькой черной деревушке в маленькой черной церквушке было венчание. К тому времени у Бекки в голове, непонятно уж как, сложилось убеждение, что все люди в округе приобрели этот проклятый цвет — рассеянная в воздухе невидимая черная пыль мало-помалу изменила их облик, въелась в кожу, въелась в душу. Ее фантазии приобрели новый, устрашающий характер: однажды ей приснилось, что жители деревни — ее родители и все ее знакомые — растаяли и смешались с окружающими скалами, и именно их окаменелые кости и зубы виднеются теперь на разломах горной породы. Порой Бекки даже боялась залива, но чаще он притягивал ее какой-то гипнотической силой. Нельзя сказать, что она о чем-либо думала, сидя там, на черных камнях; просто в мозгу проносились живые, но непонятные образы…

Она вдруг взяла и обрезала свои темные волосы. Пораженная новым обликом, увиденным в расколотом и покрытом пятнами зеркале, Бекки все укорачивала и укорачивала волосы, покуда не стала похожа на буйных деревенских мальчишек — рыбацких сыновей. И все время ее не оставляло ощущение, что она в ловушке, стиснута чем-то со всех сторон — ни повернуться, ни вздохнуть свободно. Словно кругом невидимые прутья — как в корзинке для омаров, которых она столько перетаскала в своей жизни. Ее мирок был замкнут со всех сторон, его границами были обступившие залив холмы, голос священника, угрозы отца. Один только Белый Корабль был подлинно свободен, и она уплывала на нем — прочь, прочь, прочь!.. В брожении жизненных соков, свойственных подростковому возрасту, Белый Корабль был одним из главных ферментов. Будто за мистическим горизонтом поблескивала некая истина — доступная ее пониманию, но… недоступная.

Бекки продолжала время от времени бегать на свидания с яхтой, подсматривая за ней из-за кустов куманики над заливом.

Теперь ее привлекало само море. По ночам или свинцово-серым утром она сбрасывала платье за глыбами камней, входила в воду, которая поначалу казалась ледяной, и отдавала свое тело волнам, качавшим ее, толкающим к берегу. В такие моменты чудилось, что залив взбешен ее своеволием, ибо, сбросив с себя всю одежду, Бекки каким-то образом высвобождалась из тюрьмы замкнутого пространства, но окружающие холмы только что не ерзали от нетерпения схватить и сжать ее, и выдавить из нее дух непокорства. Напуганная, она выбегала на берег, вскальзывала в платье и чувствовала успокоение, потому что скалы будто раздавались в стороны, прекращали гневаться. Бунт оказывался в очередной раз подавлен.

А заодно она и плавать научилась.

Эти заплывы были сами по себе загадкой; Бекки инстинктивно предполагала, что ни отец, ни церковь не одобрили бы ее поведения. Она стала избегать отца Энтони, но во время служб некуда было деться от глаз на иконах и взгляда Христа с большого распятия над алтарем — они смотрели с таким упреком, с таким осуждением! Своим плаванием она неким иррациональным образом оскверняла свое тело, как бы отдавалась Белому Кораблю, который тоже плавал по водной стихии. Бекки стремилась к самовыражению, и море ей давало возможность выразить себя. Зато ее не оставляло неясное смущение, уверенность в грехе, словами неопределимом, а потому вдвойне страшном — и втройне прельстительном. Теперь она боялась исповедальни, делала крюк, чтобы даже мимо не проходить. И избегала любых прикосновений к своему телу — не только случайных, скажем, в церковной толпе, но даже трения собственной одежды о тело — при ходьбе, наклонах, при работе. Она словно очерчивала предел, который зло не смело переступать, дабы хоть как-то ограничить подстерегающую опасность, навстречу которой рвалась душа.

И вот как-то исподволь родилась мысль, нежданная и нежеланная. Мысль, что только Белый Корабль способен спасти ее от самой себя. Он один способен умчать ее по воздуху прочь от этих поганых скал в мир более светлый и радостный. Откуда он является? И куда таинственно пропадает?

Священник бормотал какие-то слова над могилой матери; Боженька сурово глядел с небосвода; однако Бекки знала, что матушка просто попала в еще более страшные тиски, которые окончательно сомнут ее и превратят в кусок черного сланца.

Корабль вернулся.

На сей раз у нее все внутри оборвалось от страха и неуверенности. Прежде бездумная вера ребенка не задавала вопросов: Корабль уплыл, но Корабль непременно вернется. Теперь, повзрослев, Бекки знала, что вещи имеют свойство изменяться, зачастую необратимо. Однажды Корабль исчезнет навсегда.

Вслед за периодом познания зла наступил период равнодушия — и именно тогда Бекки ощутила себя воистину проклятой.

Ночью накатил такой ужас перед непоправимой потерей мечты, что она бесшумно встала и дрожащими руками оделась. Внизу кашлял во сне маленький брат. Сердце бешено колотилось, но какая-то сила звала — вперед, вперед. Бекки вылезла на крышу и спустилась вниз по приставной лестнице. Внутри все стонало: вот сейчас я приду к заливу и увижу, как Белый Корабль снимается с якоря и уплывает, уплывает навсегда!

Деревушка спала — ни звука, ни огонька. Темно хоть глаз выколи. Только на востоке небосвод чуть серел в предвестии далекого еще рассвета. Там чернела колокольня с ушастыми чудовищами, из пастей которых в дождь хлестала вода.

Бекки перебежала по мосту через ручей — и сразу открылся вид на зеркальную гладь бухты, где черной тенью стоял призрачный Корабль. Спустилась вниз, к воде, ощутила ступнями, а потом и икрами леденящие удары волн; со стороны яхты доносились голоса, скрип лебедки.

Внезапно брызнул дождь, но она ни на что не обращала внимания, а упрямо шла вперед — скоро вода достала до пояса, и она поплыла, опять-таки не сознавая, что уже плывет. Она ритмично работала руками и ногами — как бы в полусне, и казалось, что она может плыть так за Белым Кораблем хоть на край света. Бекки не замечала такого пустяка, как растущая боль в плечах. А впереди тень корабля укоротилась — он развернулся в сторону моря.

Все, все в жизни недоразумение: и то, что она живет здесь, и то, что море глубоко, а горы высоки и до корабля так далеко, что не доплыть, хоть он уже близко. Вода попала в нос, кинжальная боль в легких — и разом она испытала что-то вроде упоительного оргазма; Бекки вскрикнула — и уже окончательно начала тонуть, забилась, завизжала. Она то выныривала, чтобы глотнуть воздуха, то погружалась снова, все безвозвратней…

Над ней звучали чьи-то голоса, резкие приказы.

Потом она ощутила чужие руки на своих плечах — ее тащили за платье, материя рвалась, Бекки опять уходила под воду. Наконец ее вытащили на палубу, перевернули ничком на досках.