Пушкин ad marginem - Арам Асоян

61. Но каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова – если впредь зашагает, как шагал до сих пор – ведь 23 года счастливцу! Оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет (П. А. Вяземскому от 2 января 1822 г.).

62. Почитая прелестные ваши дарования и, признаюсь, невольно любя едкость вашей остроты, хотел я связаться с вами на письме, не из одного самолюбия, но также из любви к истине (А. А. Бестужеву от 21 июня 1822 г.).

63. Если увидишь Катенина, уверь его ради Христа, что в послании моем к Чаадаеву нет ни одного слова об нем; вообрази, что он принял на себя стих И сплетней разбирать игривую затею (Л. С. Пушкину и О. С. Пушкиной от 21 июля 1822 г.).

64. Ты меня слишком огорчил – предположением, что твоя живая поэзия приказала долго жить. Если правда – жила довольно для славы, мало для отчизны (Вяземскому от 1 сентября 1822 г.).

65. Вообще мнение мое, что Плетневу приличнее проза, нежели стихи, – он не имеет никакого чувств, никакой живости – слог его бледен, как мертвец. Кланяйся ему от меня (т. е. Плетневу, а не его слогу) и уверь его, что он наш Гете (Л. С. Пушкину от 4 сентября 1822 г.).

66. Дельвиг, Дельвиг! Пиши ко мне и прозой и стихами; благославляю и поздравляю тебя – добился ты наконец до точности языка – единственной вещи, которой у тебя недоставало (Л. С. Пушкину от 30 января 1823 г.).

67. Разделяю твои надежды на Языкова и давнюю любовь к непорочной музе Баратынского. Жду и не дождусь появления в свет ваших стихов; только их получу, заколю агнца, восхвалю господа – и украшу цветами свой шалаш – хоть Бируков находит это слишком сладострастным (А. А. Дельвигу от 16 ноября 1823 г.).

68. Что твоя романтическая поэма «Чуп»? Злодей! Не мешай мне в моем ремесле – пиши сатиры хоть на меня, не перебивая мне мою романтическую лавочку. Кстати, Баратынский написал поэму (не прогневайся – про Чухонку, и эта чухонка говорят чудо как мила. – А я про Цыганку; каково? Подавай нам скорее свою Чупку – ай да Парнас, ай да героини! Ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведете мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? Гречанку, итальянку? Чем их хуже чухонка или цыганка т. е. оживи лучом вдохновения и славы (А. Г. Родзянке от 8 декабря 1824 г.).

69. пришлите же мне ваш «Телеграф». Напечатан ли там Хвостов? Что за прелесть его послание! Достойно лучших его времен. А то он было сделался посредственным, как Василий Львович, Инвачин-Писарев – проч. Каков Филимонов в своем Инвалидном объявлении. Милый, теперь одни глупости могут еще развлечь и рассмешить меня. Слава же Филимонову! (П. А. Вяземскому от 28 января 1823 г.).

70. Всеволожский со мною шутит. Я должен ему 1000, а не 500, переговори с ним и благодари очень за рукопись. Он славный человек, хоть и женится (Л. С. Пушкину от 14 марта 1825 г.).

71. Надеюсь, что наконец ты отдашь справедливость Катенину. Это было бы кстати, благородно, достойно тебя. Ошибаться и усовершенствовать суждения сродно мыслящему созданию. Бескорыстное признание в оном требует душевной силы (А. А. Бестужеву от 24 марта 1825 г.).

72. Во всем полагаюсь на Плетнева. Если я скажу, что проза его лучше моей, ведь он не поверит – ну по крайней мере столь же хороша. Доволен ли он? (Л. С. Пушкину от 27 марта 1825 г.).

73. А между тем будь мне благодарен – отроду ни для кого ничего не переписывал, даже для Голицыной – из сего следует что я в тебя влюблен, как кюхельбекеровский Державин в Суворова (П. А. Вяземскому, конец марта – нач. апреля 1825 г.).

74. Письмо Жуковского наконец я разобрал. Что за прелесть чертовская его небесная душа! Он святой, хотя родился романтиком, а не греком, и человеком, да еще каким! (Л. С. Пушкину, первая пол. мая 1825 г.).

75. Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа. Как быть. Прощай, поэт – когда-то свидимся? (К. Ф. Рылееву, вторая пол. мая 1825 г.).

76. О Державине: «Ей-богу, его гений думал по-татарски – а русской грамоты не знал за недосугом (А. А. Дельвигу, первые числа июня 1825 г.).

77. Но ты слишком бережешь меня в отношении к Жуковскому. Я не следствие, а точно ученик его, и только тем и беру, что не смею сунуться на дорогу его, а бреду проселочной. Никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его. В бореньях с трудностью силач необычайный (…) К тому же смешно говорить об нем, как об отцветшем, тогда как слог его еще мужает. Былое сбудется опять, а я все чаю в воскресенье мертвых (П. А. Вяземскому и Л. С. Пушкину 25 мая и около середины 1825 г.).

78. О Рылееве: «Зато «Думы» дрянь и название сие происходит от немецкого dumm, а не от польского, как казалось бы с первого взгляда (П. А. Вяземскому и Л. С. Пушкину 25 мая и около середины 1825 г.).

79. Мой милый, поэзия твой родной язык, слышно по выговору, но кто же виноват, что ты столь же редко говоришь на нем, как дамы 1807-го года на славяно-росском (П. А. Вяземскому 14 и 15 августа 1825 г.).

80. Наша связь основана не на одинаковом образе мыслей, но на любви к одинаковым занятиям (П. А. Катенину, первая пол. сентября 1825 г.).

81. Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума. Я назвал его представителем духа русского народа, – не ручаюсь, чтоб отчасти он не вонял – В старину наш наррод назывался смерд (см. господина Карамзина). Дело в том, что Крылов преоригинальная туша, граф Орлов дурак, а мы разини и пр. и пр.(П. А. Вяземскому, около 7 ноября 1825 г.).

82. Разговор наш похож на предисловие г-на Лемонте. Мы с тобою толкуем – лишь о Полевом да Булгарине – а они несносны и в бумажном переплете. Ты умен, о чем ни заговори – а я перед тобой дурак дураком. Условимся, пиши мне и не жди ответов (П. А. Вяземскому, вторая пол. ноября 1825 г.).

83. Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Черт с ними! Слава богу, что потеряны. Он исповедовался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал, хитрил, то старясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо – а там злоба и клевета снова бы торжествовали (П. А. Вяземскому, вторая пол. ноября 1825 г.).

84. Ты – да, кажется, Вяземский – один из наших литераторов – учатся; все прочие разучаются. Жаль! Высокий пример Карамзина должен был их образумить (А. А. Бестужеву от 30 ноября 1825 г.).

85. Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов, но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов (А. А. Бестужеву от 30 ноября 1825 г.).

86. Многие (в том числе и я) много тебе обязаны; ты отучил меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли. Если б согласился ты сложить разговоры твои на бумаге, то великую пользу принес бы ты русской словесности: как думаешь?(П. А. Катенину, первая пол. февраля 1826 г.).

87. 30. Io hymen Hymenaee io? Io hymen Hymenaee! т. е. черт побери вашу свадьбу, свадьбу вашу черт побери. Когда друзья мои женятся, им смех, а мне горе; но так и быть: апостол Павел говорит в одном из своих посланий, что лучше взять жену, чем идти в геенну и в огнь вечный, – обнимаю и поздравляю тебя (А. А. Дельвигу от 20 февраля 1826 г.).

88. 30… радуюсь, что тевтон Кюхля не был Славянин – а охмелел в чужом пиру (Ibid).

89. Карамзин болен! – милый мой, это хуже много – ради бога успокой меня, не то мне страшно вдвое будет распечатывать газеты. Гнедич не умрет прежде совершения «Илиады» – или реку в сердце своем: несть Феб (Плетневу от 3 марта 1826 г.).

90. Не будет Вам «Бориса», прежде чем не выпишите меня в Петербург – что это в самом деле? Стыдное дело. Сле-Пушкину дают и кафтан, и часы, и полумедаль, а Пушкину полному – шиш (Ibid).

91. Правда ли, что Баратынский женится? Боюсь за его ум. (…) Ты, может быть, исключение. Но и тут я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет еще 10 был холостой. Брак холостит душу (П. А. Вяземскому, вторая пол. мая 1826 г.).

92. Ты прав, любимец муз, – должно быть аккуратным, хотя это и немецкая добродетель; не худо быть и умеренным, хотя Чацкий и смеется над этими двумя талантами (Плетневу, около 14 апреля 1831 г.).

93. Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Он был лучшим из нас (Е. М. Хитрово от 21 января 1831 г., пер. с фр.).

94. Воля твоя, ты несносен: ни строчки от тебя не дождешься. Умер ты, что ли? Если тебя уже нет на свете, то, тень возлюбленная, кланяйся от меня Державину и обними моего Дельвига. Если же ты жив, ради бога, отвечай на мои письма (Плетневу от 11 апреля 1831 г.).

95. Мал бех в братии моей, и если мой камешек угодил в медный лоб Голиафу Фиглярину, то слава создателю! (А. А. Ордлову от 2–4 ноября 1831 г. и 9 января 1832 г.).

96. Я в долгу перед Вами: два раза почтили Вы меня лестным ко мне обращением и песнями лиры заслуженной и вечно юной (Д. И. Хвостову от 2 августа 1832 г.).

97. О музыканте А. П. Есаулове: «Он художник в душе и в привычках, т. е. беспечен, нерешителен, ленив, горд и легкомыслен; предпочитает всему независимость; но ведь и нищий независимее поденщика (П. В. Нащокину, середина марта 1834 г.).