День гнева - Артуро Перес-Реверте

— Гляди, еще скачут!

Четверо польских улан и сколько-то драгун, крутя саблями над головой, во весь опор приближаются к ним с намерением в очередной раз рассеять этот маленький отряд, уже разогнанный и только что вновь соединившийся у фонтана Марибланка. Но печатник Оканья, выскочив из-за угла Буэн-Сусесо, разряжает мушкетон в грудь передней лошади, и та падает, придавив всадника. Он еще не успевает выпростать запутавшуюся в стремени ногу, как на него с ножами набрасываются братья Рехон, а перезарядивший пистолет Майкес стреляет в остальных кавалеристов. Полосуют воздух сабли улан и драгун, гремят слитные залпы французских пехотинцев, подбирающихся для броска в штыки на улице Алькала, и в криках, воплях, брани, проклятьях кипит свирепая скоротечная схватка. Сабельный удар выводит из строя Матео Гонсалеса, и он уползает, обливаясь кровью, к центральному входу. Трещат выстрелы, множится число французов, падает, сбитый пулей, типограф, с пронзительными воплями отступает Франсиско дель Посо, которому разрубили плечо, а остальные ищут спасения внутри монастыря Буэн-Сусесо, где истошно голосят, мечутся женщины, меж тем как французы штурмуют вход.

— Все, зарядов нет, — говорит Исидоро Майкес, — и, пожалуй, с меня хватит.

Выскользнув к монастырю Виктория, актер бежит к своему дому, невдалеке от Санта-Аны. Братья Рехон, которым он предложил спрятаться у себя, устремляются следом. Увязавшемуся за ними Франсиско Марото пуля попадает в спину, и он растягивается на мостовой, как раз напротив винного погребка Ла-Каноса. Бывший солдат Хуан Виэ дель Кармен, таща за руку сына, бросается в противоположную сторону, к улице Карретас, не обращая внимания на то, как жужжат в воздухе, щелкают о камни тротуаров, о стены домов пули.

— Наддай, Хуанито! Наддай! Подумай о матери! Живей, живей!

Взлетев вверх по Карретас и уже готовясь свернуть направо за зданием почтамта, мальчик вдруг разжимает пальцы, спотыкается, падает.

— Отец!

Похолодев, Хуан дель Кармен замедляет бег, оборачивается. Пуля пробила его сыну бедро. Отец, закрывая его собой, подхватывает на руки, хочет унести в безопасное место, но в тот же миг они оказываются в кольце французов, а те очень молоды, в перепачканных мундирах, с почерневшими от пороховой копоти лицами. С методической жестокостью они насмерть забивают обоих прикладами.

— Еще идут!

На улице Сан-Хосе, перед парком Монтелеон капитан Даоис сдерживает горожан, рвущихся навстречу французам, которые на этот раз идут хоть и без барабанного боя, но, по сведениям разведчиков, бегом вернувшихся доложить, — в изрядном количестве.

— Не торопись, ребята. Подпустим поближе и тогда уж…

Такое дружеское обращение приходится по сердцу добровольцам, которым лестно, что капитан разговаривает с ними как равный с равными. Слесарь Молина, прежде предлагавший устроить засаду возле фонтана Нуэва, теперь убеждает своих, что сеньор офицер дело говорит, надо его слушать. И Луис Даоис, еще раз посоветовав сохранять спокойствие, на рожон не лезть, патроны беречь, посылает Молину и еще нескольких человек засесть в домах на углу улицы Сан-Андрес. Считая с новоприбывшим пополнением, у капитана под началом чуть больше четырехсот человек: артиллеристы, волонтеры короны, мирные жители и примерно десяток решительно настроенных женщин. По приказу Даоиса на улицу вытаскивают четыре пушки, так славно поработавшие при штурме ворот. Их ставят так, чтобы перекрыть Сан-Хосе во всех направлениях: жерло одной смотрит направо, на Сан-Бернардо и фонтан Маталобос, второй — налево, на фонтан Нуэва, третью наводят прямо, в створ улицы Сан-Педро, которая от ворот парка идет перпендикулярно к самому монастырю Маравильяс. Беда в том, что имеется лишь по тридцать зарядов на орудие — пакетов же с самодельной картечью всего несколько штук — и, кроме того, придется вести огонь с открытых позиций, под огнем французов, не имея иной зашиты, кроме стрелков, засевших в окнах главного корпуса, на мостках у ворот и на балконах соседних домов, да при том следует учесть, что как ни торопятся волонтеры и артиллеристы под присмотром сержанта Ластры отмерять порох по картузам, пока у них выходит не больше двадцати — тридцати патронов на ружье.

— Жду распоряжений, Луис. Пушки готовы.

Даоис, озабоченно оглядывая перекресток улицы Сан-Хосе и пытаясь угадать, откуда появится неприятель, оборачивается на голос Педро Веларде. Тот, исполняя приказ, следил за установкой орудий: три поставили на возможных осях движения французов, четвертую пушку — так, чтобы в случае надобности развернуть в нужную сторону. Прислуга усилена горожанами, которым надлежит подносить заряды и ворочать лафеты. Замысел состоит в том, что Веларде будет руководить обороной изнутри парка, Даоис же при содействии лейтенантов Аранго и Руиса — тот сам вызвался, поскольку, как выяснилось, в свое время служил в крепостной артиллерии на Гибралтаре, — непосредственно управлять огнем на улице. В руках четырех фейерверкеров дымят пальники, и все взоры выжидательно обращены к Веларде и Даоису. Слепая, нерассуждающая вера, горящая в устремленных на него глазах этих людей, исполненные бравады и уверенности улыбки у них на устах и беспечность бойких женщин, которые, переходя от орудия к орудию, угощают вином солдат и подносят патроны тем, кто засел в монастырском саду или в окнах соседних домов, — все это тревожит капитана. Не знают, думает он с горечью, не ведают, что их ждет.

— Ну что, послал мальчугана? — спрашивает Веларде.

Даоис кивает. Скорее уступая настояниям друга, чем потому, что верит в успех затеи, он отправил кадета волонтеров короны Хуана Васкеса Афана де Риберу, дабы тот с мальчишечьим своим проворством промчался как олень по Сан-Бернардо и доставил капитан-генералу Мадрида донесение, в котором Даоис, в качестве коменданта Монтелеона, излагает, по каким причинам решил драться с французами, сообщает о намерении стоять до конца и просит прислать подкрепление «ради того, чтобы жертвы военнослужащих и гражданских лиц, оказавшихся под моим началом, были принесены не напрасно».

— Ступай внутрь, Педро, — говорит он Веларде. — И да поможет нам Бог.

Веларде с улыбкой вроде бы собирается что-то сказать — быть может, давно уже заготовленную про этот случай фразу. Даоис, зная его, как самого себя, не удивился бы, прозвучи она сейчас. Но тот лишь пожимает плечами:

— Желаю удачи, капитан.

— И я тебе, друг мой.

— Да здравствует Испания!

— Да будет так… Ну, давай отправляйся, не тяни…

— Слушаю.

Даоис смотрит, как скрывается в парке фигура Веларде. «Верен себе…» — думает он. Потом поворачивается к тем, кто ждет возле орудий. С балкона кто-то кричит, что французы вот-вот вывернут из-за угла. Даоис сглатывает слюну, вздыхает, обнажает саблю.

— По местам! — приказывает он. — Огонь по моей команде!

На углу улиц Пальма и Сан-Бернардо кадет 2-й роты 3-го батальона волонтеров короны Хуан Васкес Афан де Рибера останавливается перевести дух. С донесением капитана Даоиса за левым обшлагом мундира он вихрем, как и положено в двенадцать лет, промчался вниз от парка Монтелеон и сейчас должен будет пересечь открытое пространство. И то, что перекресток пуст — даже люди на балконах куда-то попрятались, — томит его дурным предчувствием. Однако Даоис, отправляя его с депешей, подчеркнул всю важность этого поручения.

— От вас, молодой человек, зависит, придут ли к нам на помощь.

Юный кадет проводит рукой по взмокшему лбу, по взлохмаченным волосам. Шляпу он оставил в казарме, чтобы не снесло на бегу, но прихватил тесак на ремне, полагающийся кадетам по форме. Хуан Васкес тревожно озирается, снова убеждаясь: никого, ни души. Двери закрыты, ставни на окнах задвинуты, все лавки заперты. И царит гнетущая тишина, время от времени прерываемая отдаленной стрельбой.

Нужно решиться, думает он. Депеша с просьбой о помощи, кажется, жжет ему рукав. Вспоминая, чему учили на занятиях по тактике, он соображает, как ему пересечь предстоящий отрезок пути: по улице — вон до той тумбы, оттуда — к брошенной у ворот постоялого двора карете. Дай бог, чтобы не оказалось поблизости французских стрелков. Он трижды глубоко вздыхает, пригибается, втянув голову в плечи, и вновь бросается бежать.

Сначала он ощущает толчок в грудь и лишь затем слышит негромкий хлопок. Но боли не чувствует. «Кажется, по мне, — думает он. — Надо выбираться отсюда. Боже, помоги». И внезапно сознает, что лежит лицом вниз и белый день вокруг стремительно меркнет. Донесение надо передать, с неясной тоской проносится у него в голове. Собрав остаток сил, он пытается привстать — и умирает.

По Сан-Херонимо и от дворца прибыло еще несколько пехотных батальонов, и держаться на Пуэрта-дель-Соль стало попросту невозможно. Земля завалена трупами людей и лошадей, засыпана обломками, залита кровью. Опустевшие балконы, побитые оспой картечи фасады — площадь переходит наконец в руки французов. В последних схватках, отступая по соседним улицам, огрызаясь, как свора зажатых в угол псов, погибают Андрес Кано Фернандес, угольщик, 24 лет, Хуан Тирадо, 80 лет, поденщик Феликс Санчес де ла Ос, 23 лет, а многие другие, не успевшие скрыться, ранены и взяты в плен. Ружейный залп укладывает бегущих вверх по улице Монтера ткача Хоакина Руэсгу, 70 лет, манолу из квартала Лавапьес Франсиску Перес де Паррагу, 46 лет. Последний выстрел со стороны испанцев произвел — из карабина, с балкона собственной квартиры, находящейся на углу улицы Ареналь и Пуэрта-дель-Соль, — Хосе де Фумагаль-и-Салинас, 53 лет, лотерейщик, и от ударившего в ответ залпа французов пал мертвым на железные перила, чему свидетельницей была его жена. А внизу, у самого фонтана Соледад, зарублен драгунами учитель фехтования Педро Хименес де Аро, двоюродный же брат его и коллега Висенте Хименес обезоружен и взят в плен. Французы, осыпая его пинками, гонят прикладами к подвалам собора Сан-Фелипе, где собраны другие пленные. И там он вместе с ними ожидает решения своей судьбы.