Волчонок - Генри Олди

Вытянув правую руку вперед, Марк сделал легкий взмах — словно бросал камешек, зажав его кончиками пальцев. Шамберьер ожил, раздался громкий щелчок. В том месте, куда ударил конец хвоста, взвился смерчик песка. Марк повторил взмах с большей силой. Камень в пяти метрах от него взлетел в воздух. Невысоко, буквально на ладонь, но это вызвало у секундантов вопль восторга. Из курсантов Секст и Гельвий превратились в мальчишек, чудом попавших в цирк.

Мрачней ночи, Катилина забрал у них свои клинки. Удар, еще удар. Лезвия со свистом рассекли воздух. В капусту, говорили клинки. В лапшу. Ненавижу цирк.

— Твой дед, — сказал, как плюнул, Катилина. — Твой дядя. Это у вас семейное. Кувырки на потеху инорасцам. Ты и в либурнарии пошел, лишь бы доказать, что ты другой. Хочешь, я выпишу тебе справку? У меня есть, чем писать…

— Начинайте! — крикнул Секст.

Успел он или опоздал, но Катилина будто с цепи сорвался. Быком на красную тряпку, он ринулся к Марку, сокращая дистанцию. В ответ хлестнул шамберьер. Дед Марка, в бытность руководителем группы наездников, курировал на манеже конную шестерку — и мог попасть по уху лошади, заслужившей наказание, не зацепив остальных. Внук такого не умел. Максимум, что удавалось Марку из дедовой науки — сшибать мячики и бумажные фантики, разложенные по кругу, в пределах досягаемости. Он целился Катилине в колено, но, охваченный возбуждением, промахнулся, угодив по бедру — впрочем, изо всей силы.

Хвост шамберьера рассек штаны, кожу и латеральную мышцу бедра. Последнюю, к счастью, неглубоко. Охвачен бешенством, Катилина не почувствовал боли. Второй удар — фарпайчем — он парировал саблей и уже готов был рубить противника, когда Марк отскочил в сторону и поднял вверх бичи, как если бы решил сдаться.

— Кровь, — он мотнул головой, указывая на ногу Катилины.

— Дерись! Дерись, трус!

— Первая кровь. Все, дуэль закончена.

— Ну ты и кнут, — невпопад бросил Секст. — Гельвий, ты видел? Ох и кнут…

— Крут, — уточнил Гельвий.

— Кнут, — впервые в жизни Секст восстал против уточнений приятеля. — Катилина, он прав. Договаривались до первой крови…

Опустив клинки, Катилина трясся от бессильной злобы.

— Щёлкни, — попросил Секст. — Щёлкни еще разик.

— Ага, — Гельвий расплылся в улыбке. — Или сбей вон тот камешек…

Бывают минуты, которые решают твою судьбу на много лет вперед. Минуты-диктаторы, минуты-завоеватели. Они не спрашивают, не взвешивают; они приказывают и выставляют условия. Со стороны может показаться, что человек, попавший во власть такой минуты, сошел с ума. Так случилось и сейчас, с Катилиной. Он вдруг начал хохотать, утирая слезы плечом — в руках Катилина держал оружие. От смеха у него началась икота. «Истерика?» — подумал Марк. Нет, Катилина смеялся искренне, самозабвенно. Секст с Гельвием заулыбались в ответ, решив, что дело кончилось ко всеобщему удовольствию. Юности свойственно ошибаться. Господа секунданты в силу возраста надеялись на лучшее, тогда как надежды Катилины украшал рубец от удара шамберьером.

— Благодарю тебя! — крикнул он Марку.

Сунув кинжал за пояс, Катилина левой рукой схватил саблю за конец клинка. Крепко сжал пальцы; по ладони — ниже, к запястью — потекла кровь. Плюнув на безвинную сталь, Катилина изо всех сил ударил саблей об колено. Он чуть не упал: сабля сломалась легко, как тростинка, с еле слышным протестующим визгом. Восстановив равновесие, стараясь не наступать на рассеченную ногу, внук губернатора Дидоны зашвырнул обломки далеко в воду. Следом полетел кинжал. Ломать его Катилина не захотел.

— Спасибо, дружище!

Спотыкаясь, он шагнул к Марку. Ухватил «горстью», как говаривал обер-декурион Гораций, за затылок, притянул к себе; уперся лбом в лоб. Опустив кнуты вниз, Марк не знал, что делать. Вырваться? Это значило снова обозлить Катилину. На лицо брызгала слюна противника; жаркое дыхание обжигало щеки.

Буду терпеть, решил Марк. Лишь бы дело кончилось миром.

— Помпилианец! — шептал Катилина. Изо рта его пахло мятой и еще чем-то, не слишком приятным. — Настоящий помпилианец! Стопроцентный! Я тоже… Ты молодец, ты напомнил мне, кто мы такие. Оружие? Ерунда, бред. Кровь? — чушь, жидкий супчик. Первая? Вторая?! Ха! Наша кровь — другая. Мы — помпилианцы, я и ты…

— Вот и славно, — сказал Секст.

— Ну, не знаю, — уточнил Гельвий.

Он чуял подвох.

— Ты же волк? — закричал Катилина, не слушая приятелей. — Волк?!

Речь его становилась все более бессвязной. Когда тебе едва за двадцать, а ярость, не прибавляя мудрости, делает тебя стариком, толкает подвести черту под прожитой жизнью — логика идет на дно, уступая место иной связи причин и следствий: убийственной.

— Отвечай: ты волк? Как твой дед? Отец? Как твой дядя-орденоносец?! Ты любишь цирк? Хорошо, пусть будет цирк. Ты да я: два клоуна, два волка… Когти и клыки. Зачем волку чужое оружие? Цирк, только цирк! Наши предки отлично знали, что такое цирк…

И, прежде чем секунданты сообразили, что вот-вот произойдет, прежде чем они успели кинуться вперед, наброситься на безумца, оттащить, повалить на песок лицом вниз, Катилина вцепился в Марка всей природной мощью своего клейма, пытаясь сделать врага рабом.

— Твою мать! — ахнул Секст.

— Все, приплыли, — уточнил Гельвий.

— Идиоты, что ж вы творите…

— Поздно, — Гельвий встал между Секстом и дуэлянтами. — Не трогай их.

Секст кивнул. Он знал, что разрыв прямого — и даже просто визуального — контакта может привести к тяжелейшему кровоизлиянию в мозг. В четырех случаях из десяти это заканчивалось смертью. В трех — параличем. Делать ставку на благополучный остаток Секст не рискнул. Он судорожно соображал, что надо предпринять в подобной ситуации. Доложить начальнику училища? Секст потянулся за уникомом. Сообразив, что секундантам не удастся остаться в стороне, он отдернул руку от коммуникатора, словно от ядовитой змеи. Проклятье! Может, просто обождать? Один из этих дураков заклеймит другого, а потом сразу отпустит на свободу… Секст прекрасно знал, что даже краткосрочное рабство наносит помпилианцу неизгладимую психотравму. Он лишь надеялся…

Секст и сам не ответил бы, на что он надеется.

На кукушкин чих, мог бы уточнить Гельвий.

Дуэль на клеймах была категорически запрещена в вооруженных силах Великой Помпилии. Ее пытались запретить и на общем законодательном уровне, для граждан империи, проведя решение через сенат. Ничего не вышло: законопроект сочли ущемляющим неотъемлемые права личности. Впрочем, среди офицеров всегда находились отчаянные сорвиголовы, плюющие на запрет. Честь превыше всего! Забияки готовы были впоследствии предстать перед трибуналом. Да хоть на эшафот! Мы же волки, как наши отцы и деды…