Дом окнами на луг и звёзды - Ирина Глебова

– Очень талантливый. – Лия улыбнулась грустно и ласково. – Моя несостоявшаяся любовь. Много лет не виделись, а встретились года два назад, случайно. Я решила дать ему подзаработать, и портрет, как видите, получился.

– Значит я не ошиблась, – засмеялась Лена. – Сразу подумала: писал человек, к вам не равнодушный.

Лия тоже улыбнулась, словно что-то вспоминая.

– Да, мне тоже показалось, что он ко мне чувство сохранил. Не чувство, конечно, а отголосок его. У меня тоже к нему какая-то нежная жалость осталась. Всё-таки была у нас романтическая юношеская любовь. Платоническая. А Леонид пострадал за это от моего отца. Вот, наверное, и подумал, что мой муж его преследует, подозревает. Смешно! У него семья такая хорошая, дочь…

– Подозревает?

Рябинина спросила равнодушно-необязательно, умело скрывая острую заинтересованность. Всё, что касалось Батуйко, её особенно интересовало.

И Шкуратова рассказала ей… Леонид Прудник работал в художественном училище. Туда пришёл сотрудник отдела культуры городской мэрии, стал советоваться с директором – кого из преподавателей выдвинуть на недавно учреждённую премию для мастеров, работающих с творческой молодёжью. Директор назвал три фамилии, в том числе – Леонида. Человек почему-то стал расспрашивать именно о нём. Причём, странные вопросы задавал: не об уроках, успехах учеников. Нет, о семье Прудника – крепкая ли она, нет ли внебрачных связей или внебрачных детей? На удивлённую реплику директора пожал плечами: «На такую премию нужен человек безупречный, высокоморальный, образец, так сказать, для молодёжи. А то ведь знаете нынешних папарацци: раскопают какую-нибудь клубничку, вытянут на свет, вот, мол, кому премии дают… Ведь не секрет, что художники, как люди творческие, склонны влюбляться, заводить связи со своими натурщицами…»

Это была больная для директора тема, и он разоткровенничался с гостем. Они закурили, и директор вспомнил историю своего преподавателя, который сначала уговорил молоденькую ученицу ему позировать, вступил с ней в связь, а потом оставил семью, женился на ней. «Хорошо ещё женился, – бросил реплику чиновник, хохотнул: – Бывает и наоборот. Как эта ваша Мальвина!» «Это, слава Богу, не наша! – воскликнул директор. – Это, так сказать, академическая история». Да, история была нашумевшая. Одна из самых опытных и красивых натурщиц художественной академии, которую называли Мальвиной за крашеные в голубой цвет волосы, крепко влюбила в себя студента, ушла от мужа и стала жить с ним. А он – моложе её на двадцать пять лет…

Потом разговор вернулся к Пруднику, и директор, уже не так конфиденциально, сказал: «Конечно, в душу каждому не заглянешь… Леонид Николаевич мужчина интересный, ещё молодой, в его группе почти все ученицы – девочки. Но нет, всё же не думаю, я ничего не замечал. К тому же, в его группе и его собственная дочь, наша студентка». Гость изъявил желание пройтись по училищу, отказался от сопровождения, спросил только, где занимается группа Прудника: скорее всего именно его и станут рекомендовать на премию… Часа через три директор в коридоре встретил идущих с занятия учениц Прудника. Они весело рассказали ему, что к ним заглядывал «дяденька» из горкульта, фотографировал всю группу вместе, а потом отдельно Зою Прудник и Таню Величко…

Директор через несколько дней решил узнать подробнее об этой премии, позвонил в Управление культуры. Там очень удивились: никто ничего не учреждал, никого в училище не посылали. «Разыграл какой-то шутник» – подумал обескураженный директор, но потом задумался. Странная история. И он рассказал Леониду Пруднику.

– Давно эта история произошла? – спросила Рябинина Лию Шкуратову.

– Давно, – ответила та. – Ещё зимой. Осенью Леонид нарисовал вот этот мой портрет, а зимой о нём кто-то зачем-то расспрашивал. Он решил, что это мой муж. Напрасно: Вадим ко мне совершенно равнодушен, моей личной жизнью не интересуется.

Эту историю Лия рассказала Елене, когда они встречались около месяца назад. Рябинина пересказала её майору Ляшенко и его ребятам на одном из оперативных собраний. Антон, как и она сама, тоже почуял здесь нечто интересное. Стали думать. Именно Ляшенко тогда первый сказал:

– А не вообразил ли Батуйко, что мальчик – не его сын? А ребёнок художника? Не его ли агенты копают?

Елена сразу вспомнила письмо Игоря: «Думаю, нас обоих собираются убить… Всё придумал Челюсть».

– Может, он и Игоря считал не своим сыном? – воскликнула она, сама удивляясь этой мысли.

Антон Ляшенко посмотрел на неё внимательно, спросил после паузы – медленно, словно потянул за тонкую ниточку:

– Если так, то почему именно тогда? Я имею ввиду, незадолго до времени похищения? Почему не два года назад, не пять лет?

Лена хлопнула в ладоши, её словно озарило:

– Он тогда узнал, что у него будет ребёнок! Сейчас же всем известно, кругом пишут, что эта его Воронова вот-вот родит! Посчитай: как раз зимой ему об этом стало известно. А Игорь в письме писал: «Мы оба стали не нужны». Я это письмо наизусть знаю!

Эта версия была принята. Она проясняла мотивы Батуйко, если и в самом деле он спланировал всё происшедшее. Тем более что к этому времени криминальные связи олигарха уже были установлены.

От новой встречи со Шкуратовой Рябинина ожидала новой информации. Конечно, она пришла к Лие и просто от добрых, дружеских чувств. Но азарт журналиста, а теперь ещё и розыскника, никогда не покидал её.

Они долго сидели на кухне, пили вино, кофе, перекусывали, потом ушли на застеклённую веранду, в удобные кресла-качалки. Лия сначала попытала Лену о ходе расследования, и та кое-что рассказала. О бандитах, которые, скорее всего, причастны к стрельбе на дороге.

– Значит, Игорь был в этой шайке? И они забрали Гнатика, прячут его? Почему же Вадим не выкупает его? Господи, на меня ему плевать, но это же сын! Сколько бы не просили, он сможет заплатить! Жлоб, жлоб!..

Лена уже знала эту особенность Шкуратовой: услыхав что-то, она тут же начинала выстраивать свои собственные варианты события, тут же уверовала в них. Не сомневалась, что Игорь всё устроил: он ведь украл Игната, в этом нет сомнений. Значит – виновен! А вот мужа никогда не подозревала…

Потом, уже на веранде, она говорила сама, без остановки, и всё о сыне, о Гнатике. Выговаривалась. Именно Лене, той единственной, кто, как и она сама, верил: мальчик жив. Вспоминала привычки Игната, словечки, его ласковость и весёлость. В этих воспоминаниях перескакивала по времени. То рассказывала, как родила Гнатика, и он сразу же показал ей язычок. «Да, да, Леночка, это так!» То восхищалась его ловкостью: в бассейне он уже так хорошо прыгал с вышки, что тренер сказал: «Будущий чемпион». Вспоминала, как читала ему сказку «Гадкий утёнок», и малыш плакал от жалости к несчастному птенцу.

– Да, да, Леночка, – Лия сжимала пальцы рук, грустно и счастливо улыбаясь, – он такой впечатлительный был с самого детства. Легко ранимый. Представляешь, однажды даже от сильного испуга онемел. Просто не мог говорить!

Ещё умом не понимая, что она сейчас услышала, Елена подсознательно остановила словесный поток Лии.

– Что ты сказала? Как это «онемел»? От чего?

– Ой, страх-то какой был! – У женщина слёзы потекли от воспоминаний. – Гнатику было четыре года тогда. Ко мне пришли две подруги со своими сыновьями, мальчишки были постарше, лет по шесть. Мы сидели, болтали, дети играли, бегали по всему дому. Один мальчик принёс с собой ужасную маску – такую резиновую, на всю голову надевается. Как раз Гнатик зашёл к нам в комнату, что-то спросить у меня хотел. А тот взял из спальни покрывало, закутался в него, натянул маску монстра жуткого и впрыгнул в комнату, да заорал. Даже мы, взрослые бабы испугались. А Гнатик сначала стоял молча, как окаменел, а потом упал в обморок. И перестал говорить. Просто стал как немой. Всё слышит, а не говорит, представляешь! Я сначала думала, что не хочет, уговаривала. Потом по всяким психологам, невропатологам таскала. Они разные лечения назначали, пока один хороший спец не сказал: «Оставьте мальчика в покое. Это пройдёт само». Слава Богу, и правда прошло, через три месяца.

Потом Лия ещё что-то рассказывала, смеялась, всхлипывала, но Елена ничего не слышала, хотя и кивала сочувственно, и улыбалась. Её колотила внутренняя незаметная дрожь, она старалась поточнее вспомнить: что говорили ей девочки Даша и Ариша, дочери Лугреньевых. О мальчике, который живёт с бабушкой. Кажется – Юра. Он – немой. Слышит, но не говорит! Из Ужовки, той самой Ужовки в Озерцах. Господи, неужели?..

Глава 24

Машины у Рябининой не было. Ещё только собиралась купить, уже накопила денег. Благо, сейчас можно легко и недорого, с рук, приобрести авто. На права она уже сдала – озаботилась заранее. Но пока она отправилась в Ужовку обычным транспортом – маршрутным автобусом. Да это было и привычно: на каких только перекладных не приходилось ездить в её журналистской судьбе.