Мстители двенадцатого года - Валерий Гусев

Бабка в который раз осмотрела его зажившую рану, улыбнулась довольная, растянув вовсю беззубый рот.

— Ишо маненько поболит, а дале — токмо к непогоде мозжить станет. Но не опасайся — сто лет проживешь. Если в войну уцелеешь.

— Уцелеет, — уверенно сказала Параша. — Я за него молиться стану. И в церкви, и в дому. И во всякий час.

Алексей был искренне тронут.

— Не знаю, чем вас и отдарить-то. Ничего у меня не осталось. Да и было-то немного. У гусара всего серебра, что на нем, галунами, а в карманах оно не звенит. Так что получается — жизнь вы мне спасли, а благодарить вас нечем.

Бабка обнажила в улыбке пустые розовые десны.

— Ну, девку найдешь, чем порадовать. А что до меня… Сколько бы ты, солдатик, серебра мне подарил в меру жизни своей? В какое золото ты ее ценишь? То-то, не смущайся, ты ишо молод. Много тебе еще понять нужно. Мы тебе жизнь вернули, а ты наши жизни обороняй. Бездолит нас супостат нездешний. Парашку вон осиротили. Столько беды нанесли. Вот тебе и плата за спасенье. Бей его, сколько сможешь. Бога не бойся, он за нас стоит.

Алексей согласно кивал, а про себя думал: никогда он не забудет добра, ласки и участия, что сполна получил он от простых — проще не бывает — русских людей.

Похлебав бабкиного варева, Алексей прилег на лавку — все-таки слаб еще был, не набрал полную молодую силу. Задремал. Легкий сон вернул его в далекие годы… Густой вечер, в детской — сумрак, чуть теплится лампадка под образами. Нянька тихонько напевает ему колыбельную. И даже во сне Алексей дивится ее странным словам и незнакомому напеву.

… На море, на кияне,

На острове Буяне…

Туча в тучу ударит

Гром великий грянет…

Алексей очнулся. Параша сидела рядом, держа его руку, смотрела с большим вниманием на бабку, которая топталась возле печи, оборачивалась, кланялась, бормотала.

— Что с ней? — испуганно шепнул Алексей.

— Тихо лежи… Заговор творит…

— Какой еще заговор? — Алексей приподнял голову.

— От ружья и от ножа… Читают его, когда родной человек на войну идет.

… Дождь пойдет,

В ружье порох зальет,

Нож заржавеет…

Как от кочета нет яйца,

Так и у ружья нет стрельца…

Оборони раба Божиего Алексея,

Был бы цел и невредим,

Не убит, не поранен…

Отдан ключ под камень горюч…

Бабка повернулась, три раза дунула в печь, трижды сплюнула через плечо. Взяла со стола узелок с хлебушком и хлопнула дверью.

— Куда это она? — все больше дивился Алексей.

— Лесному хозяину дар понесла. Будет просить, чтобы укрыл тебя при нужде от неприятеля. А ты не смейся, Лёсик.

Алексей вздрогнул.

— Как ты меня назвала? И откуда взяла? Я бредил?

Параша улыбнулась:

— А вот угадала. Ты, барин, хоть и офицер, а ласковый. Прямо по своему имени.

Она встала, достала из-за образа Богоматери сверточек из алого лоскута, видать, из того же, что заплатку ему на мундир против сердца клала. Положила перед ним на стол.

— Вот… Лёсик, подобрала возле тебя, когда ты в поле убитый лежал.

Алексей развернул тряпочку — его записная книжка. С письмами Оленьки и Мари, с кленовым сухим листом. Ничего в голову не пришло, как спросить:

— Ты что, Параша, по-французски читаешь?

— Куда там. Грамоте едва знаю. А имя твое разобрала — оно по-нашему написано. Я и додумала, что твоя эта книжица, подобрала на память. А потом еще раз тебе в лицо глянула попрощаться, а ты глаза открыл… И простонал жалобно… Ровно больное дитё спросонок.

Алексею захотелось поцеловать ей руки.

— От любушки письма-то? Я, чай, красивая? В белом платье?

— От сестры, — легко солгал Алексей. Однако не получилось.

— Можа, и от сестры… Только рука-то разная.

— Ты умная, Параша. — Алексею тяжело было это говорить. — Ты должна понимать…

— А я и понимаю, — не дождалась окончательного слова, — понимаю, что дорожки у нас разные. Ты — барин, я — холопка. Как же иначе. Только вот сердце ума не слушает… Постой. — Параша приникла к окну. — Бабка так шумно не ходит. Слышишь?

Да, какой-то шум, голоса. Кажется, лошадиное ржание.

— Это за тобой, Лёсик, приехали. Стало быть, прощевайте, барин. Когда еще свидимся…

— Постой, — Алексей прислушался, уловил чужой говор. — Постой, не за мной едут. Не мои люди.

Параша быстро сообразила. Растворила дверцу в каморку за печью.

— Схоронись. Тихо сиди. Ровно мышка перед кошкой.

— Не пристало русскому офицеру от врага за печкой хорониться.

— Ишо повоюешь! Иди! Сама их встречу.

Почему Алексей ее послушался? Никто не скажет. Да вот не зря.

Говор, тележный скрип стали большим шумом, прямо под окном. Дверь распахнулась. Вошел гренадер — усатый, под потолок ростом. Глянул туда-сюда. Подошел к столу, сильно топая тяжелыми сапогами, сунул грязную руку в чугунок, вытащил вареную картофелину, засунул в рот, зажевал — заходили под носом усы.

Еще огляделся — нет ли какой поживы? Сказал: «О!», разглядев Парашу, шагнул к ней, грубо облапил, потянул к лавке. Но, Жан, это тебе не субтильные парижанки. Двинула локтем в похотливо осклабившуюся пасть, оттолкнула:

— Ах ты, гамно! — схватила от печи ухват и припечатала француза к стене, охватив рогачем шею.

Француз забился, как таракан под вилкой, вытянул неверной рукой палаш из ножен, стал махать, пытаясь достать Парашу, но черенок ухвата был длинен и прочен.

Алексей вылетел из каморки, вскинул пистолет и влепил из него пулю точно в лоб французу. Тот громоздко рухнул на пол, ноги его задергались. А в дверь уже вломился другой. Алексей, не мешкая, хватил его в висок пистолетной рукояткой, свалил под ноги. Выхватил из-под рядна палаш, выскочил на крыльцо, таща за собой Парашу.

На него бросились сразу трое — обтрепанные, обросшие, с худыми лицами и голодными глазами — дезертиры, самые опасные в схватке мерзавцы. Алексей рубился с ними, едва успевая отбивать чужие клинки непривычным к руке оружием, сзади его прикрывала Параша с ухватом.

— Беги! — крикнул Алексей. — Беги в лес! Я их придержу! Беги!

— Как не так! — Параша точно — будто чугун в печку метила — влепила рогачом в особо наседавшего разбойника. Тот отшатнулся, осел, едва шевеля разбитым ртом.

— Беги, Параша! — Алексей знакомым приемом выбил у одного саблю, а другого ударил в лицо медным эфесом палаша.

Из телеги, крытой красивым, в прожженных дырках, ковром, выскочили еще двое, с ружьями, взводя на бегу курки, выставив блестящие жала штыков.

От первого выстрела Алексей успел пригнуться, пуля ударила в дверь; у второго стрелка случилась осечка — Алексей отбил штык и вогнал лезвие палаша дезертиру в живот. Успел обернуться и отбить сабельный удар…