Собрание сочинений в 15 томах. Том 15 - Герберт Уэллс

— Хотите чаю? — спросил он. — Я могу приготовить.

— Лучше — и-го-го — виски, — ответил м-р Чезер.

— У меня сейчас нет виски.

— О, надо всегда держать бутылку виски в буфете, обязательно. И всякую ерунду для коктейля: джин, полынную, лимонный сок — и-го-го — все, что нужно. Нельзя, чтобы в доме не было чем согреться. Насчет чая не хлопочите. Покончим с делами и сходим куда-нибудь — пропустим по одной, как говорится. Я позвонил бы вам утром, да у вас еще нет телефона. Вы должны поставить себе телефон. Только послушайтесь моего совета — не ставьте его в передней, чтобы всем было слышно. Поставьте в уголке около письменного стола. И отводную трубку в спальне. Потом выберем подходящее место. Я — и-го-го — не мог зайти утром, потому что пришлось двух покойников в Уокинг доставлять. Надо было — и-го-го — скинуть траур.

Он осторожно, заботливо положил шляпу на самую середину стола и грациозно уселся на стул, закинув одну руку за спинку. Эдварду-Альберту гость показался великолепным. Он постарался принять столь же непринужденную позу, ожидая, пока гость начнет говорить.

М-р Чезер задумался. Потом, вместо того чтобы перейти к делу, пустился в длинные рассуждения.

— Похоронное дело — и-го-го — не такое уж мрачное занятие, Эдвард-Альберт. Не думайте. Оно — и-го-го — любопытное. Чувствуешь какую-то бодрость, когда зароешь покойника в землю, а сам пошел себе как ни в чем не бывало. Сколько вздору болтают о скорби, о тяжкой утрате и прочее в таком же духе. Если нет никакой ссоры из-за завещания или еще чего-нибудь, все — и-го-го — все делают постные мины. Делают, сэр. Потому что таких мин не было бы, если б их не делали. Ведь мы-то — и-го-го — остались в живых. Еще одного покойничка пережили. Мне всегда хочется обойти присутствующих, и похлопать их по спине, и посоветовать им — и-го-го — без стеснения засмеяться. Иногда они в самом деле смеются. Я раз видел, как целая процессия хихикала… Заметили какую-то собачку, не то еще что-то… Наша-то обязанность, понятно, — сохранять серьезное выражение лица. За это ведь нам, так сказать, и платят. За серьезное выражение. Понимаете?

— За серьезное выражение, — повторил Эдвард-Альберт. — Правильно. Это правильно.

М-р Пип помолчал, потом издал особенно протяжное «и-го-го» и уклонился в сторону.

— В Америке похоронное дело поставлено по-другому. У них там целая волынка с покойником, которой наши вест-эндские клиенты не выдержали бы. Просто не выдержали бы. Они его подкрашивают и принаряжают, а потом устраивают торжественное прощание. Являются знакомые, оставляют свои визитные карточки. Это не в нашем духе. В Лондоне этим занимаются иностранные фирмы, но не мы. Нет.

Он умолк, как будто исчерпав тему. Приятнейшим образом улыбнулся Эдварду-Альберту: он сам не знает, почему вдруг заговорил о похоронах. Он мог бы порассказать Эдварду-Альберту много любопытного, но сейчас им предстоит побеседовать кой о чем посерьезней. Если он когда-нибудь соберется написать книгу — а он частенько об этом подумывает, — то назовет ее «Серебряный катафалк». Но это может повредить предприятию…

— Да, пожалуй, — вдумчиво заметил Эдвард-Альберт.

— Ну, а теперь пора заняться делом, — объявил м-р Чезер.

О чем это он собирается говорить?

— Да-а-а, — неопределенно протянул Эдвард-Альберт и насторожился.

— Свадьба — и-го-го, — свадьба — вещь серьезная. Очень серьезная. С нее многое начинается, так же как похоронами кончается. Она чревата последствиями — и-го-го. Неисчислимыми последствиями. Моя дорогая родственница Эванджелина сказала, что вы, так сказать, круглый сирота. Вы еще нигде не успели побывать и ничем пока не занимаетесь по-настоящему. Весь мир открыт перед вами. Вы нуждаетесь в руководстве — и в серьезных делах и в мелочах. Тут-то и выступает на сцену шафер. Скажу без ложной скромности: вам повезло, что вы имеете шафером такого человека, как я. Я — и-го-го — один из лучших шаферов в Лондоне. Собаку на этом съел. Десятки пар — шесть, а то и семь — перевенчал. Объясню все, что вам надо знать и как действовать.

Но он как будто все еще что-то не договаривал. Он встал, засунул руки в карманы брюк и зашагал взад и вперед по комнате, искоса поглядывая на Эдварда-Альберта.

— Славная у вас квартирка. Просто прелесть. Как, уже сломан стул? Ах, эта мебель в рассрочку! Не успел выплатить, уже надо новую. И картину достали «Enfin seuls»! Это ведь Лейтон, правда?

— Вот насчет свадьбы… — начал Эдвард-Альберт.

Чезер круто повернулся к нему на каблуках и весь превратился во внимание.

— Что именно?

— Дело в том, мистер Филипп…

— Пип для вас, дорогой мой, просто Пип…

— Так вот насчет этого… Дело в том… Должен сказать вам, что у нас с ней произошла маленькая размолвка.

— Жена что-то говорила мне об этом, пока я скидывал свои печальные одежды и надевал вот эти — и-го-го — невинно-радостные… Буря в стакане воды. Бросьте думать об этом. Говорю вам — и-го-го — бросьте. У кого не бывает таких недоразумений. Перед свадьбой без этого не обходится. Дело обычное. «Помолвка откладывается» — это можно видеть в «Таймсе» постоянно. Вот в чем преимущество похоронного дела: у нас без отбоя. Сперва покажи удостоверение о смерти — без этого за тебя не примусь.

— Что вам говорила миссис Чезер?

— Да ничего особенного. Сказала, что вы немножко повздорили. Вы Эванджелину чем-то обидели, что ли?

— Мы с ней… (Он поискал выражения). Мы с ней немножко не столковались.

Взглянув на своего протеже, Пип заметил, что тот густо покраснел. Вид у него был еще наивней и глупей, чем обычно.

— Я ведь не младенец, дорогой мой, — заявил Пип Чезер. — Не будем говорить об этом. Бросьте об этом думать. Над тем, что вчера огорчало, завтра станете смеяться. Ведь вы будете рады, если она вернется? Верно? Надо признать за женщиной право иметь свой подход — и-го-го — к некоторым вопросам, в особенности на первых порах. Согласитесь на это, и она вернется. Сейчас же. Согласны? Да? Ну и толковать не о чем. Все в порядке.

Вернувшись домой, он рассказал жене о положении дел.

— Я так и думал, что в этом все дело, — сказал он после того, как жена посвятила его в подробности ссоры. — Кажется, у нас с тобой таких недоразумений не было…

— Ты все знал от рождения, — ответила Милли Чезер. — А уж чем дальше, тем больше. Пойду скажу ей. Она ждет наверху…

— Он хочет, чтобы ты вернулась, — сказала Милли Эванджелине, поднявшись наверх.

Эванджелина была занята чтением «Похождений принцессы Присциллы». Она отложила книгу в сторону, делая вид, будто ей жаль оторваться.

— А он просит извинения? Он должен попросить извинения.

— Просит.

— Я хочу поставить все точки над и. Это просто опасный субъект. Я готова возненавидеть его и, если он не будет осторожен, в самом деле возненавижу. У меня должна быть отдельная комната. Я должна… должна иметь свой голос и право распоряжаться собой… Постоянно. После того, что было, это просто необходимо, Милли.

— Пип говорит, что он понял, что вел себя по-идиотски, и теперь кроток, как овечка.

— Овечка. Хм… Овечки тоже разные бывают. Если он хочет, чтобы мы жили вместе, так должен быть ягненком.

— Так ты поедешь и поговоришь с ним?

Когда Эванджелина вернулась, Эдварда-Альберта не было дома. Он пошел сказать, чтобы ему принесли виски и несколько сифонов содовой. Непрактичная особа впустила Эванджелину, ни слова не сказав. Таким образом, вернувшись, он снова нашел Эванджелину у руля.

Пока ее не было, он говорил себе, что, как только она вернется, он сделает с ней то-то и то-то. Но едва он столкнулся с ней лицом к лицу, оказалось, что все замыслы классической расправы совершенно неосуществимы.

— Ну? — промолвила она.

Он уловил в ее взгляде угрозу. Сделав шаг по направлению к ней, он сказал:

— Как я рад, что ты вернулась. Я так ждал тебя.

— Погоди, — остановила она его. — Погоди минуточку, Тэдди. Убери руку. И слушай. Если ты думаешь, что я позволю такому медведю, как ты, опять меня увечить…

На столе что-то блеснуло.

— Что это такое?

— Это хлебный нож, мой милый. Если ты затеешь драку, я не ручаюсь… А установить, кто из нас начал, будет трудно. Понимаешь? Я не шучу, Тэдди.

Она прочла на его лице страх и поняла, что одержала верх — по крайней мере на данном этапе. К ее презрению примешивался все еще значительный остаток нежности и чувства собственности. А в теле снова проснулось желание.

— Послушай, — продолжала она. — Имей в виду, что ты по сравнению со мной еще мальчик: я на шесть лет старше тебя. Мне неприятно говорить об этом, но это необходимо. Ты ничего не знаешь, ничего не понимаешь. Тут нет ни твоей, ни моей вины, но это так. Лет через десять эта разница в годах не будет иметь значения, но теперь имеет. Тогда руководить будешь ты. В этом не может быть сомнения. Понимаешь? Но теперь делай то, что я говорю, и так будет лучше для нас обоих.