Мясная лавка в раю - Джеймс Хэвок

Каждый день Караччоли возносил хвалу смерти. Многих сгубила желтая лихорадка; кто-то, ослепнув иль озверев от бутлеггерского абсента из стана голландцев, пытался потрахаться с пумами и был порван в клочья. Грабеж и насилие распространялись с вирусной скоростью. В одну из ночей мясник Сердцеморд отправился в джунгли менялой с мешком из муслина, набитым женскими ступнями, и был притащен к воротам без головы, мешок окровавлен и втиснут подмышку, амулет из плюсны продет сквозь крайнюю плоть. В мешке была маринованная башка Томаса Тью. Пока мясники замышляли возмездие, Караччоли унес с собой голову Тью и сделал тотемом борделя, подвесив ее на железном крюке под окном. Теперь все клиенты платили поголовный налог, кидали серебряную монету в безгубый чудовищный рот. Тью, сказал Караччоли, напоминает нам, как наша тщета превращается в петлю гадючьих клыков, как смех наш становится камнем с каждой орбитою солнца. Он говорит мне о псах-громобоях и скотном огне, о сонме призраков элементов, летящих без мысли сквозь мертвые измеренья, покуда вор глаз не воскресит семерых охранников Ада. Стая фригидных лун сокращается, чтобы короновать Звезду Смерти, под коей матросы-вампиры ликуют в озерах огня. Весь мир ждет нашего часа, изнасилованья ангелицы в наших могильных желудках, шулерства наших холодных раковых преступлений. Грязь согревается, чтобы вновь зажечь трупы, сама матка земли стала бездной похищенных глаз. Миссоновы дива шепчут из дельты, стяжая наши скелеты и студни мозгов для Тайной Вечери Сатурнова Перешейка.

Мы дали деру из своих родных стран, сговаривались с океанами, встречали пристальный взгляд щупалец звезды-девы затем только, чтоб возродить прегрешенья отцов в островном вавилоне, воздетом в клешнях святой жертвы. Голова Тью была лишь мобильным эпицентром Мясницкого Треугольника, невидимой людоловкой со вставшими некрофильскими жвалами.

Захват пятерых фламанских ренегатов вызвал нашу финальную дегенерацию. Этих людей я вырвал из рабства, заставив поклясться, что они уплывут и вовек не поднимут на нас оружия. Но Караччоли потребовал смертного приговора, и был поддержан со всех сторон. Бунтарей запинали на разделочный блок и обезглавили страшными взмахами топоров, головы швырнули в котел Селезенки, в коем варили до образования клея, потребного для промазки бортов наших шлюпок. Я наблюдал, как песок выпил кровь, как отраженное небо скукожилось в пыль, смыканье его утверждало закланье свободы. Тарантулы вывалились из пустых глазниц Тью, будто череп его был каким-то волшебным гнездом, и к рассвету бордельная зала покрылась ковром карминовых гадов, стрелявших желтою желчью под сапогами. Голландский бутлеггер был найден безглазым, крюк с башкой

Тью был продет сквозь его пустую мошонку, мертвый язык приколочен ко лбу. Джунгли пульсировали от шума и жара. Мощные барабаны гремели во всех удаленных рощах, и я разглядел мохилианских шаманов, бросавших, как кость, отделенную голову Сердцеморда, гермафродитов в окровавленных капюшонах, гадавших об участи островов по вращению черепа свинобоя.

Глава Седьмая

НОЧЬ тесаков. В полдень сполохи искр с точильных камней мясников ужалили небо, Братство Рубилова хонинговало свои трупоколы и крючья, ревя во всю глотку шансон геноцидного холокоста в сторону каннибалов, Король Селезенка рычал, угрожая гражданской войной. Взадползущие стремы сортиров дают зеленое молоко, убей кошку убей мартышку. Убей кошку убей мартышку убей гадюку. Караччоли не показывал носа из своего культяного борделя с предыдущей луны. Крысы в сортирах лепили гнезда из человечьих останков, опизденев от жратья мухоморных фекалий, многие спаринговались, чтоб слопать печенку противницы, все остальные чумно созерцали прыщи альбиносовых членов под тентами кожи рож карликов. Мухи валились на землю с горящими крыльями.

В поиках сердца грозящего катаклизма я заглотал волосистую сому, послал свою психику к морю. После столетия мук в лабиринте костей леопарда я вылетел на поверхность ожившего озера из скорпионов и птицеядов, скоблящих кишки скарабеев из череповидных щитков, крыс, грызущих паучьи конечности, змей, пожирающих крыс, уже обескровленных паразитными ночекрылами. Как утопающий вновь проживает всю свою жизнь, так я вдруг увидел себя обнаженным убийцей, в бусах из языков и покрытым спекшейся кровью от головы до пят, с гигантскими резаками, зажатыми в кулаках - спящим, но полным злобы. Я, Капитан Миссон, был наемным убийцей, чумным потрошителем, вором глаз, сомнамбулическим членовредителем, сеящим семя собственного проклятия. Кровь Капитана Хантера и еще шестерых была у меня на руках, ко мне обращались заклинания демонов из молчаливого шепота татуировок на языках. Пендловы ведьмы высасывали самородки из дырки под самым хвостом Сатаны, плевали их в мой пищевод и желудок, где они восковались в утробных чертей, бубненье которых выписывало безумье, семерку истин чернилами в рот семерым магистратам, даже не знавшим, что принесет с собой их хваленое многомудрие.

Бешеный топот разрушил мое видение, будто козлища плясали на крыше подкованными копытами. Ветер внезапно ворвался с моря, покрытого подковоподобными крабами, и ныне крушил наши зданья означенным карго. Снаружи я видел, как гикавший Джонни Деккер гонялся за бокоползами и протыкал их, бросая в жаровни. Многие шлепнулись прямо в канавы и влезли на крыс иль голодных сирот, блев которых казался ушам неземным. Седьмая чума навалилась на нас. Одержан убийственным императивом, я вполз, словно фуга, в подземные переходы. Тощие шлюхи маячили тенью, суя в лицо пальцы искалеченных рук иль сжимая лодыжки обеспаленных ножек. Обрушась в лачугу, я встретил Черного Питера, дружка Капитана Хантера, в наркозной отключке среди мешанины его же говна и мочи. Мой нож растерзал эпидермис его трахеи, ломая седьмую печать. Пока я пилил спинной мозг и мышцы, рыгнули видения палеолитного рифа, покрытого драпом полулюдских эмбрионов, чьи жидкие формы и серебристые шкуры напоминали водопад излученья, природные фотоморфы, древние, словно великая белая акула, но все же качавшиеся на краю эволюции. Наши шейные кости не очень нам шли. Я сунул седьмой язык в его рассеченную глотку, после чего вдел кончик ножа в обода его глазных скважин и выщелкнул яблоки словно жемчужины, слезы его кровищи рухнули, как некролог вымирающей расы. Один глаз был из треснувшего стекла, и в его блеске я многократно увидел свое преломившееся лицо, каждое, как генетический шифр для латентных грядущих. Треск шестых склянок был нуклеарным нексусом, точкою замерзания звезд и рябью гашишной ткани, сквозь кою я был прошит словно червь через кость человечьей истории.

Над тыловым крепостным валом я пронес свои ценности, не ошибаясь об их назначеньи. Сквозь плащ тамариндов виднелись массивные скорпионьи булыжники, извергнутые при рождении острова и окружавшие пропасть, в безшовную глубь каковой я глянул, как в анус. Целый мильон чьих-то глаз воззрился в ответ, обестеленных глаз, кои столетья копили мохилиане и прочьи агенты жертвоубийства. Сквозь эту монументальную брешь Симмтерров шаман сидел и смотрел, как я вываливаю свои финальные подношенья, стеклянный глаз Черного Питера будто песчаное зернышко, кое вполне могло бы произрасти в хрусталевидный циклопический монумент, окулярную призму в нечеловечески мудром челе всей планеты, способном расшифровать махинации тайных спектров Алголя.

Когда рухнула тьма, я взвыл о своих преступленьях; тем временем Селезенка с командой, упившись манговым элем, гордились собой за военными масками, крытыми блещущей содой, и распевали о мясных лавках в раю. Банда пьяных датчан вполглаза смотрела на то, как Ля Рош ебется с безрукой безногой змеиной девчонкой на разделочном блоке, все прочие недоебки сгрудились между сомных берлог и борделем, забыв, какой час на дворе. Тамтамы мохилиан прекратили буянить впрервые за целых семь дней. Использовав передышку, я поразмыслил о буре грядущей, о Кидовом виде на соединенье с тектоникой эволюции, переведенной на язык иероглифов апокалипсиса, выбитых на всех гранях, храмах и лексиконах чумного культа, чьим флагом была Сестра Месть. Я понял, что мы были чучела-люди, фигуры, униженные до говнопахнувших тряпок, одевших выпавший ректум повешанного человечества; Барон Симмтерр однозначно был прокуратором планеты-раскольника, коя пошла войной на еще один миллион столетий против головоногов и ракообразных, паукообразных и насекомых.

Шквал детонировал с грохотом тысячи пушек. Молнии взрылись с востока на запад, как вены на мертвом лице, затем врылись в землю; одна взорвала оловянную шлюху ноги, выбив жареные кишки из пизды, другая вонзилась электромастифом в кипящий эль мясников, еще одна просто влетела в потевший зад Ля Роша, плоть его стала золой, и змеиная девочка скорчилась под курящимися костями. Обширые тракты джунглей рыгнули рубиновым пламенем, вампиризовав атмосферу в полный истерики ай-ай-ай и воющих обезьян, чья какофония тут же была дополнена криками вуду Тона Вьянада Семмтерра. С валов я увидел, что джунгли кишели убийцами и каннибалами, их темные головы опыляли злобные просеки, самая почва тем времнем разошлась и извергла своих грязных мертвых, чьи сгнившие формы заняли место среди наседавших осадных волн. Грохот вырвал морских волков из их ступора. Караччоли залез на крышу борделя и громко вопил литании из собственной библии, а мясники разбирались с пришельцами в пухнущих воротах.