Капер (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Фрегат, днище которого было обшито медными листами, стал меньше течь и быстрее ходить. При попутном свежем ветре мы порой разгонялись до тринадцати-четырнадцати узлов. Такая скорость была в диковинку даже для бывалых голландских моряков. Возле Пиренейского полуострова мы поймали «португальский» норд. Слегка накренившись на левый борт, корабль, казалось, летел над волнами. Ход был настолько хорош, что я решил не отвлекаться на небольшую каравеллу, которая шла встречным курсом ближе к берегу. К тому же, она могла оказаться португальской.

От островов Зеленого мыса повернули на запад, поймали пассат и со средней скоростью узлов восемь рванули через океан. Погода благоприятствовала нам. Ни штормов, ни штилей. К полудню ветер раздувался баллов до пяти, а к полуночи ослабевал до двух. Глас не меняли ни разу, так что с парусами матросы почти не работали. Наученный предыдущим рейсом, боцман Лукас Баккер набрал старых тросов и парусов, переработкой которых и занимался экипаж, чтобы не одурел от безделья. Из тросов плели сети, как рыболовные, так и грузовые, коврики, маты, гамаки. Последние, изобретенные индейцами, уже начали приживаться на флоте. С него труднее вывалиться во время шторма, чем из обычной кровати. Помню, работал я на сухогрузе датской постройки, на котором кровати были очень высокие. Стармех, пожилой хорват, однажды во время крепкого шторма, вывалился из кровати, подпортил себе портрет, после чего до конца контракта спал или на диване, или на полу. Кусками старых парусов латали более новые и шили из них рабочую одежду. Получалась она неказистой, но выпендриваться на корабле не перед кем. К приходу в Карибское море почти все матросы и солдаты щеголяли в парусиновых рубахах без рукавов и с прямоугольным вырезом и в коротких штанах. Кое-кто обзавелся парусиновым колпаком, который, залезая на мачты, где ветер сильнее, натягивали по самые брови.

В Картахене я бывал в будущем. Первый раз прилетел в нее на самолете. На выходе из зоны прилета охранники проверяли бирки на чемоданах, чтобы кто-нибудь не прихватил чужой. Столкнулся с таким впервые, хотя летал много и в разные страны. Потом убедился, что предосторожность не лишняя. Воровство в Колумбии и во многих других латиноамериканских странах — хобби, плавно перетекающее в профессию. На ночь мы приподнимали трап, чтобы на судно никто не мог зайти. Могла ворваться вооруженная шайка, вынести все ценное и избить тех, кто не хотел расставаться с любимым ноутбуком или мобильником.

В порту, посреди гавани, напротив контейнерного терминала, на высоком постаменте посреди гавани стояла белая статуя какой-то святой. Или святого в длинной одежде. Видел издали, поэтому за половую принадлежность не ручаюсь. На территории был сад с попугаями и розовыми фламинго. Впервые видел этих прекрасных птиц так близко. Цвет оказался не совсем розовым, скорее, морковным. Все равно впечатлили.

Картахена делилась на три части: старый город между портом и холмом, застроенный двух-трехэтажными каменными домами, покрашенными в разные и очень яркие цвета; район небоскребов, которые, как мне кажется, размножаются почкованием, а потому похожи на построенные в других городах; район трущоб, куда мне посоветовали не соваться, и, не поверите, я внял совету, поэтому видел его только со стен каменного фортаСан-Фелипе-де-Барахас, расположенного на холме. По утрам обычно лил дождь, проливной и теплый, поэтому я редко выбирался в город в светлое время суток. В старом городе сохранились крепостные стены и пушки. Поразило количество статуй, в том числе бронзовых. У каждой какое-нибудь место натерто на счастье до блеска. Не буду говорить, что натерли лежащей на боку, голой бабище. Впечатлили огромные бронзовые башмаки, стоптанные, не зашнурованные, правый стоит, а левый лежит на боку. Такое впечатление, что их скинули с ног только что. Я даже оглянулся: нет ли поблизости хозяина-великана? В правый залезают туристы и фотографируются. Женщины погружаются в него по самые вторичные половые признаки. На каждой улице и на пляжах продают фрукты с лотков или из мисок, которые частенько носят на голове. Занимаются этим женщины. Ни одного торговца мужчины не заметил. Может быть, они стыдливо пряталась, завидев меня. Да и вообще, найти в Картахене работающего мужчину очень трудно. Видимо, все изгои находились в порту, вкалывали грузчиками. Городской пляж с темно-серым песком представлял собой смесь дискотеки с базаром, на которую время от времени заходят высокие длинношеие белые птицы, похожие на аистов. С интересом полазил по форту Сан-Фелипе-де-Барахас. В то время подобные сооружения были мне в диковинку. Неприятный осадок оставили толпы туристов и цена входного билета почти в десять американских баксов, что по местным меркам большие деньги. Так ведь аттракцион для залетных лохов. Колумбийцы непоколебимо уверены, что все европейцы и янки — лохи, которые только и ищут, кто бы их развел. Назойливые жуликоватые египетские торговцы и таксисты в сравнение с колумбийскими кажутся скромнягами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В последней четверти шестнадцатого века Картахена не имела ни небоскребов, ни района трущоб, ни каменного форта. Был только старый город, сильно не похожий на тот, что я видел. Разве что крепостные стены и темно-серый песок на берегу залива показались знакомыми. Дома пока все одного цвета — серовато-желтого, потому что сложены из песчаника. На холме было сооружение из земли и бревен, которое не казалось таким неприступным, как Сан-Фелипе-де-Барахас. Еще два таких же укрепления на входе в залив. Захватить укрепления — не проблема, а вот на город у нас силенок маловато. Да и я помнил, что Картахену захватывали пять раз, что самым удачливым был Френсис Дрейк, содравший с горожан выкуп в десять миллионов золотых, но среди захватчиков не было голландского капера с патентом от князя Оранского. Посему прошли мы мимо Картахены, полюбовались ею, убедились, что в лоб не возьмем, и решили отложить атаку до лучших времен. Направились в сторону Номбре-де-Диос, чтобы опять захватить его, еще раз выпотрошить и взять пленников, которых потом обменять на англичан.

На следующий день случилась встреча, изменившая наши планы. С утра шел дождь. К полудню распогодилось, стало сыро и жарко. Я сидел в кресле под навесом на шкафуте, плескаясь в собственном соку, который истекал из всех частей моего тела. Не спасал даже юго-западный ветерок. Кондиционер казался мне самым выдающимся изобретением. Расстраивало то, что создали это чудо слишком поздно.

— Вижу корабль! — донеслось из «вороньего гнезда. — Большой!

Я предупредил впередсмотрящих, чтобы из-за всякой ерунды типа рыбацких лодок или маленьких купеческих баркасов меня не напрягали. Корабль оказался каравеллой с латинским парусами на всех трех мачтах, водоизмещением тонн сто и десятком фальконетов, шести- и трехфунтовых. Большие красные кресты на парусах сообщали, что корабль испанский. Мне очень не хотелось надевать доспехи в такую жару, но упускать плывущую прямо в руки добычу было несерьезно. Удача не любит ленивых.

Капитан каравеллы понял, что встретил не тех, кого хотел бы, начал менять курс в сторону берега. Наверное, надеялся оторваться на мелководье или вовсе выброситься на рифы, чтобы корабль и груз не достались врагу. К его сожалению, ветер благоприятствовал нам. Часа через три мы догнали каравеллу. Залпа из двух погонных пушек, ядра которых сорвали парус с бизань-мачты, хватило, чтобы капитан передумал и опустил флаг, а потом и уцелевшие паруса.

С призовой партией отправился Дирк ван Треслонг. Между ним и моим шурином был уговор: кто стоит на вахте, тот и отправляется капитаном на захваченный корабль. Обратно баркас привез не только испанского капитана — молодого, не старше двадцати пяти, но уже растерявшего половину зубов и верхние фаланги на указательном и большом пальцах левой руки, но и тощего монаха лет тридцати с загорелым, выбритым лицом, и мужчину лет сорока, усатого и бородатого, на круглом лице которого тонкий, длинный и загнутый нос казался чужим и нелепым, и женщину лет двадцати, на узком и вытянутом лице которой подобный, правда, более короткий нос казался естественным и не очень уродливым. Если бы не черные усики под этим носом, даму можно было бы назвать красивой. Впрочем, на втором месяце рейса любая женщина кажется красавицей. На монахе соломенная шляпа очень искусной работы и с черной ленточкой вокруг тульи, новая черная ряса из тонкой ткани, подпоясанная плетеным кожаным ремешком. На мужчине — шляпа была фетровая, с тремя яркими разноцветными птичьими перьями, гофрированный белый воротник, не самый большой из тех, что мне довелось видеть в эту эпоху, и дублет и штаны-тыквы из золотой парчи. Пояс набран из золотых восьмиугольных пластинок, а золотая бляха в виде тигровой пасти, причем вместо глаз маленькие рубины. Наверное, испанец собирался произвести на меня впечатление, но так упрел в этой одежде, что еле стоял на ногах. Дама была в алом чепчике с широкими, наклоненными вниз полями, которые прикрывали лицо от солнца и розово-зелено- желтом платье без обруча внизу. Вся одежда очень ярких цветов, под стать местной природе. В эту эпоху цвета в одежде и не только сочетали по принципу «чем неожиданней, тем лучше». У латиноамериканцев этот принцип доживет до двадцать первого века. В руке у женщины был большой китайский веер с нарисованными, изящными птичками, сидящими на стеблях бамбука. Дама то раскрывала, то складывала веер, но ни разу им не обмахнулась. Грудь у нее была плоская. Скорее всего, перетянута материей, чтобы не прельщать мужчин, не делать их грешниками. Судя по решительному выражению ее лица, в их семье, а я не сомневался, что они муж и жена, кто-то — не буду показывать пальцем — был подкаблучником.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})