Записки адвоката - Дина Каминская

Эта учительница пришла в суд с твердой убежденностью – «виновны». «Раз признались – значит, виновны». И ничто не могло поколебать этой страстной веры. Помощь, которую она оказывала прокурору, поистине была неоценимой. Каждый день, во всех перерывах она наблюдала за нами, адвокатами. Старалась прислушиваться к тому, о чем мы между собою говорим. Следила за тем, чтобы никто из свидетелей не только не говорил с нами, но и не смотрел в нашу сторону.

В такой обстановке окружающих нас подозрений, скрытого за нами наблюдения и нескрываемого недоброжелательства мы работали все полтора месяца, пока длилось судебное следствие в Московском областном суде.

В первый день подсудимых не допрашивали. Читали обвинительное заключение, обсуждали ходатайства о вызове дополнительных свидетелей и решали другие организационные вопросы судебной процедуры.

Закончили раньше обычного – около 5 часов. Следующий день с утра начнется допросом Саши. Я обращаюсь к суду с просьбой разрешить мне поговорить с ним. Хочу немного подбодрить его, обсудить еще раз некоторые тактические вопросы.

– Товарищ адвокат, беседовать с вашим подзащитным вы будете только в тюрьме и только после окончания судебного следствия. Раньше этого я вам свидания не дам. В равной мере это относится и к адвокату Юдовичу. Вам понятно? Все. Судебное заседание.

Он хочет закрыть судебное заседание и лишить меня и Льва возможности официального возражения. Потому я и прерываю его. Я подробно аргументирую требование о предоставлении свидания, ссылаюсь на статьи закона, которые мне такое право предоставляют.

Я это делаю не для него. Он закон прекрасно знает. И не для заседателей, которым все безразлично. Мне нужно, чтобы секретарь записал мои возражения в протокол. Это уже работа на последующую судебную инстанцию. Если Кириллов осудит мальчиков и мы будем обжаловать приговор, такое нарушение будет считаться серьезным. А в совокупности с другими нарушениями, в особенности с сомнительностью самого обвинения, оно может привести к отмене приговора.

Кириллов слушает меня спокойно, с чуть снисходительной улыбкой.

– Все, товарищ адвокат? Вы закончили?

И, глядя на уже встающего Юдовича:

– Вы, конечно, присоединяетесь к этой аргументации? Вас устроит, если мы запишем в протокол, что вы сделали аналогичное заявление?

И опять Кириллова перебивают. На этот раз Саша. Он тоже встал и просит разрешения обратиться к суду.

– Ну, что у тебя там такое? Уже адвокат за тебя сказал.

– Я хочу сказать, – говорит Саша, – что отказываюсь от всех свиданий с адвокатом, пока вы сами не предложите. Я не хочу, чтобы вы думали, что меня подучают.

И пауза. Длительная пауза, когда председательствующий пристально смотрит в глаза Саши. И мне кажется, что в этом взгляде живой интерес, а не угроза. И я быстро думаю: «Какой Саша молодец! Как достойно он это сказал!»

Слежу за секретарем: записывает ли она заявление Саши в протокол? Это очень важно. Адвокат в кассационной инстанции может ссылаться только на то, что отражено в протоколе судебного заседания.

Сколько длится эта пауза – секунды или минуты? Мне она кажется очень длинной. А Кириллов молчит и смотрит на Сашу. И Саша не опускает голову и продолжает смотреть прямо Кириллову в глаза.

– Хорошо, Кабанов. Я принимаю это условие. Я сам скажу, когда будет можно переговорить с адвокатом. На сегодня мы окончили работу. Завтра начинаем с твоего допроса. Обдумай все. И я еще раз напоминаю тебе – говори нам правду.

Мы со Львом сидим уже в пустом зале, подавленные всем, что происходило. И грубостью председательствующего, и оскорблениями от матери Костоправкиной, и больше всего откровенным нарушением закона. Как защищать в условиях, когда наши подзащитные полностью изолированы, оторваны от нас? Даже ведь взрослые, образованные и опытные обвиняемые с нетерпением ждут встречи, чтобы спросить у нас: «Ну как? Как ваше мнение? А правильно я сказал?..»

Мы обдумываем и согласовываем те заявления, которые каждый из нас в письменном виде подаст суду. Об ущемлении законных прав обвиняемых, о тех незаконных препятствиях, которые чинит нам суд. Мы абсолютно согласно решаем, что так в письменном виде будем фиксировать каждое допущенное судом грубое нарушение закона, каждую откровенную грубость со стороны суда, как по отношению к Алику и Саше, так и в наш адрес. Но так же согласно решаем все терпеть от Костоправкиной – матери погибшей Марины. Матери, действительно ослепленной страшным горем. Мы были готовы прощать ей грубость, уважая ее горе. Но, принимая решение «терпеть», мы не представляли всего того, что нам придется услышать и вытерпеть.

Рассказывая о деле мальчиков, я употребляю местоимение «я» только потому, что это мои мемуары. Все то полезное, что сделала защита в этом деле, делали двое. И роль Льва Юдовича была отнюдь не менее активной, чем моя. Мы работали в этом деле не просто дружно и согласованно. Мне кажется, что никого из нас тогда не интересовал личный успех. Все было действительно подчинено той единственной задаче, которая стояла перед нами, – задаче защиты. Мы вместе обсуждали каждую деталь этого дела, вместе вырабатывали общую тактику защиты.

Я ценила страстную и смелую напористость допросов, которые проводил Юдович, и его блестящее знание материалов дела.

Были допросы, которые лучше удавались ему. Бывало и так, что допрашивала я, и Лев, считая, что все исчерпано, не задавал потом ни одного вопроса.

Мы не боролись за лидерство в защите. Но в одном лидерство, несомненно, принадлежало Юдовичу. Главная ненависть Костоправкиной в этом первом судебном процессе была направлена на Льва. Ему выдержать наше обещание – терпеть – было значительно труднее. Это было особенно трудно потому, что судья не только не делал Костоправкиной замечаний, не только не пресекал ее грубые выходки, но было видно, что он получает истинное удовольствие, глядя, как Костоправкина стоит подбоченившись перед судейским столом в той позе, в которой, наверное, привыкла стоять в ссоре со своими деревенскими соседями. Крепкая, сильная, еще не старая женщина в скорбном черном платке на голове со сверкающими от гнева глазами. И громким голосом, почти крича, говорит суду:

– Этому нанятому адвокату я вообще отвечать не буду. У меня дочь убили, а он денежки получает, свинину ест.

– Почему свинину? – спрашиваю я Льва.

Он удивленно пожимает плечами. Только потом мы узнали, что уже написано и отправлено в разные партийные и правительственные инстанции заявление Костоправкиной-Бродской о том, что родители Бурова зарезали своего кабана и кормят этой свининой Юдовича.