Бульвар рядом с улицей Гоголя - Герман Канабеев

внук Кузьмича. За молодостью и занятостью он нечасто навещал деда, но всегда приезжал с гостинцами. В этот раз привез два ноутбука, два модема, настроил интернет через сотовую связь: «Вот, дед, небось скучно тебе тут, — просвещайся. С Лялькой будешь переписываться, да и со мной тебе связаться будет проще».

Кузьмич и Лялька быстро освоили неведомое доселе информационное пространство. Лялька сидел в «тиндере», кадрил тамошних бабок. Кузьмич ударился в политику, завел блог и быстро стал «тысячником». Совсем скоро пасека у Ляльки пришла в упадок, у Кузьмича передохла скотина. В гости друг к другу ходить перестали, все больше переписывались в «вацапе».

Кузьмич, как подохла вся скотина, начал во всем винить власть, благо пищи для размышлений теперь было предостаточно. Хотел было на митинг в Москву поехать, даже взял кусок фанеры, написал на нем модные нынче в интернете лозунги, но обменивать на деньги мужику из города стало нечего. Не поехал.

Он написал Ляльке в «вацап», чтобы тот приходил завтра в три к водокачке. Там, мол, будет митинг: выступает Кузьмич, слушает Лялька. А Лялька не пришел: у него в «тиндере» состоялся бурный виртуальный секс с краснодарской бабкой.

Обиженный Кузьмич пришел к Ляльке:

— Что ж ты, сучий потрох, на митинг не пришел? Тебя не волнует, что творится в стране? Ты посмотри: пасека твоя в упадке, у меня скотина передохла, кто-то должен за это ответить!

— Да читал я про эту твою политику… Не хочу митинговать, меня устраивает все так, как сейчас, — ответил Лялька.

Обиделся Кузьмич на Ляльку за то, что он не разделяет его взглядов. Взял, да и забил лопатой Ляльку до смерти.

Пришел домой, погрустил немного и помер.

Так и перестала существовать столетняя деревня.

Самогон

До того, как Кузьмич убьет Ляльку, еще целых десять лет. В столетней деревне пока есть люди. Катька, дура болезная, с дочурой возле реки ютится, остальные дома по холмам разбросаны.

В деревне почти не пили — спиртное никогда не продавалось, Лялькин самогон только, но он его бесплатно раздавал, кому считал нужным. Свадьба, похороны. Кузьмичу, как другу, или бабе какой — дитенка бронхитного растереть. Сам же Лялька пристрастился к самогону. Оно немудрено при постоянной доступности. Напьется, бывало, достанет шашку ржавую, накинет бурку заплесневелую и давай к Саньке-соседу в дверь ломиться.

По молодости случилось Ляльке в Гражданскую за становление советской власти воевать. Санька же был непрогрессивных взглядов, немчуру и все английское любил, посему стал воякой белым.

Война закончилась, вернулись обратно в деревню. Саньке удалось как-то скрыть, что он делал, кем был. Лялька знал, но сдавать Саньку не стал. Не по-соседски это как-то. Не по-людски. Но только самогон поспеет, напьется, возьмет шашку да пойдет Саньке башку рубить. Никак ему взглядов его простить не мог. В дверь ногами постучит, подле окон побегает, на том успокоится. Погрозит вражине большущим кулаком, и хватит.

А потом бизнесмен в деревне объявился. Стал приезжать по выходным на большой машине, водку продавать. Разрешили власти какие-то. Бумагу показывал, кассовый аппарат на батарейках имел. Быстро начал народ в деревне помирать. Кладбище ощетинилось новыми крестами, молодежь распоясалась — Катькудуру побили, дочуру возле речки зачем-то поимели.

Смотрели-смотрели Кузьмич и Лялька на безобразие это, пришли в выходной к машине, связали бизнесмена, засунули ему в рот разрешение от властей, чтобы не орал, облили Лялькиным самогоном да подожгли.

Далеко пламя было видно. В соседней деревне говорят, что даже парочки влюбленные на крыши домов повылазили. Красиво. За руки держались.

Целовались.

Психолог

Кузьмич вообще странный был. Никто не знал, чем он всю жизнь занимался, как вообще в деревне появился.

Ляльке иногда рассказывал, но тот распространяться не любил. Ходили слухи, что еще лет восемьдесят назад Кузьмич просветления достиг, пока в дацане бурятском крышу чинил, да потом на бабах свихнулся — просветление как рукой сняло.

Скоро в деревне появился психолог. К нему Санька первый ходил. Говорил, что тот скрываться приехал. Какая-то пара к нему на прием в Москве хаживала: что-то не ладилось у них. А он возьми и оприходуй бабу. Ну, муж и пообещал ему причинное место отрезать, высушить да собакам на его глазах скормить. Видимо, убедил.

Психолог хороший оказался. Вся деревня к нему бегать начала. Как дочура Катькина сходила, так пошла молва, что замечательный. Даже как-то жизнь в деревне налаживаться стала. Улыбаться начали все друг другу да долгих лет психологу желать. Ходили счастливые, как запойный после капельницы. Только Кузьмич хмурый после психолога был, словно чуял что. Ляльке говорил: дурость какая-то. Лепит про сознание, подсознание, бормочет там, а сам как будто не верит в то, что думает. Так и говорит: «Куда уж мне понять дуальность мира». Но всем помогает. Вон Катькина дочура даже мужиков бояться перестала и на радостях понесла.

Лялька плюнул и тоже пошел. Да не успел. Пришел к дому психолога, дверь открыта. Зашел — а тот повесился.

Кузьмич говорил, что не выдержал. Всем помог, на путь наставил, а о своих проблемах рассказать некому было. Вот и удавился.

Хоронить не стали. Полежал, засох.

Кузьмич потом им печку топил.

Молоко и мед

Катьку в деревне не любили. Оттого и жила от всех отдельно, возле реки. Кузьмич да Лялька навещали ее. Лялька медом угощал, Кузьмич молоком.

Затравили, загнобили. Если бы Катька определилась между красотой и умом, может быть, нормально все было бы. А так, мужики пойдут к ней — так ей ни один не подходит, ростом не вышел, рожей кривой, второй недостаточно начитан. А кто такую любить потом будет? Жены мужиков так себе уяснили: раз Катька такая придирчивая и от их мужиков гулящих отказывается, значит, они, жены — совсем убогие, коли живут с ними.

Говорили, что Катька раньше в Санкт-Петербурге жила, да как-то не сложилось. Дочура больная получилась, климат тамошний никудышный все легкие изъел. Так и появилась Катька в столетней деревне.

А в деревне невзлюбили. За красоту. Хату поджигали. Гадости и сплетни распространяли. Мужики потемну ловили, тискали, бабы козни строили. Все равно Катька с гордо поднятой головой ходила. Надломись ты немного, глаза в пол опусти — народ понимать начнет, камни вслед бросать перестанут. Неугомонная, ничего не боялась. Плевать на всех хотела.

Без Кузьмича и Ляльки с голоду бы померла. Только им улыбалась. Ляльке или Кузьмичу нет бы бабу подобрать, но, видимо, молва людская не позволяла. Так и таскали ей продукты, в глаза смотреть боялись,