Ничего хорошего - Линда Фэйрстайн

— И в чем суть дела?

Джанин смешалась, ей неудобно было употреблять слова, которые я произносила сотню раз каждый день. Отвечая на мой вопрос, она запиналась и мямлила, бросая смущенные взгляды на Чэпмена.

— Ну, это... ответчик, Антоний Гавропулос, вроде как был на противоположной платформе. Полицейский говорит, что заметил, как ответчик встал позади одинокой женщины. От утверждает, что Гавропулос... ну... что он видел, как тот оголил себя...

— Достал пенис? — переспросила я.

— Ага. И что у него... э-э-э... была эрекция, и что он вроде как потерся пенисом о женщину.

— Вроде как потерся или потерся, Джанин? Либо у нас есть состав преступления, либо нет.

— Извините, мне просто...

— Послушай, если ты собираешься вести подобные дела, то должна научиться пользоваться этим языком и точно называть части тела. Никаких иносказаний, никакого смущения. Это работа.

Она собралась с духом и начала заново:

— Мы обратились в суд с иском. Судебно наказуемый проступок, связанный с сексуальной агрессией. И одно из наших требований — ответчик должен пройти коррекционную программу для сексуальных агрессоров.

— Ясно. И что?

— Адвокат говорит, что его клиент не признает себя виновным. Он говорит, защита докажет, что полицейский лжет. Гавропуло утверждает, что, ну... что у него слишком маленький. Что полицейский не мог ничего увидеть с противоположной платформы, даже если бы у него, Гавропулоса, была бы эрекция. Были у тебя подобные дела?

Чэпмен не дал мне ответить. Он подошел к нам, назидательно подняв палец:

— Тебе не нужно законное основание, и не нужно ничего искать в справочниках. Сделай следующее. Иди в суд, вели адвокату убираться к черту. Он никому больше не понадобится. И скажи мистеру Гавропулосу, чтобы он повел себя как мужчина. Скажи ему: «Антоний, имей гордость! Признай себя виновным». Сам бы я бы скорее отправился в тюрьму, чем признался, что у меня настолько маленький член, что его невозможно разглядеть".

У Джанин отвисла челюсть, и на секунду она поверила, что ей придется последовать совету Чэпмена.

— Он пошутил, Джанин. — Я вывела ее из кабинета в коридор и научила, как вести себя с судьей, рассказав некоторые случаи из своей практики. Обрадовавшись, она убежала в зал заседания.

Когда я вернулась, Чэпмен уже держал в руках мою дубленку.

— Пошли, блондиночка. Давай-ка, я уведу тебя отсюда. Найдем Мерсера и займемся настоящим делом. Помнишь, что твоя бабушка Дженни сказала мне, когда твоя мать организовала вечеринку-сюрприз?

Я отлично знала, что он выдаст дальше. Это была любимая жалоба моей бабушки-еврейки, которая в юности приехала в эту страну из России и очень гордилась тем, что смогла дать своим сыновьям среднее и высшее образование.

Помню, когда я представила ей Майка как своего коллегу, она посмотрела на него и сказала по своему обыкновению:

— Мой сын заплатил за семь лет ее обучения в университете, а Пол Батталья сделал из нее эксперта по пенисам и влагалищам. Ох-ох-ох. Такое возможно только в этой стране.

17

— Ну, любовь или деньги?

— Пятьдесят на пятьдесят. Это лотерея.

— Думаю, все же что-то одно.

— А к чему ты отнесешь похоть? А преступления, совершенные в гневе? А убийства на почве секса? К любви? Нет, я не согласен.

— Дело не в классификации. Я уверен, что чаще всего преступления совершаются из-за денег, а не из-за любви.

— Возьмем, например, твои бытовухи. Разумеется, они случаются не из-за той любви, которая описывается в книгах, а из-за любви, которая изжила себя.

— Да? Бытовухи происходят из-за денег так же часто, как из-за эмоциональной черствости.

Я вышла из туалета в кафетерии Медицинского центра Среднего Манхэттена и тут же оказалась втянутой в ожесточенный спор Чэпмена и Уоллеса по поводу преступлений.

— А что ты думаешь, Куп?

— Как-то не задумывалась. Наверное, из-за денег.

— Мерсер, чаще всего мы выезжаем на такие происшествия, как Пако замочил Флако из-за красных крышечек или синих крышечек!

В последнее время убойный отдел нередко занимался расследованием дел, связанных с разборками наркоторговцев из-за их радужных сокровищ — пузырьков с разноцветными пластиковыми крышками: красными, синими, лиловыми, желтыми и так далее.

— Да, иногда Флако режет Пако на части, потому что именно с ним изменила женщина Флако, — продолжил Майк. — Но обычно его волнует измена, только если она заведует бухгалтерией его лавочки. А вовсе не потому, что он безумно ее любит. Эти парни любят своих стаффордов, питонов и какаду. А вовсе не боевых подруг.

— Так из-за чего погибла Джемма Доген? Из-за любви или из-за денег? — переспросил Мерсер, прекрасно зная, что ни я, ни Майк не сможем ему ответить. — Пошли, послушаем, что нам споет Спектор.

Мы направились через лабиринт коридоров и лифтов от кафетерия больницы до спокойного шестого этажа медицинского колледжа. Майк назвал свое имя дежурной у стойки.

— Доктор Спектор вас ждет?

— Да, мэм. Мы детективы из отдела по расследованию убийств, а мисс Купер — из офиса окружного прокурора.

И хотя Майк вроде бы не упомянул, что мы являемся разносчиками брюшного тифа, его слова произвели схожий эффект. Дежурная нахмурилась, закатила глаза и больше не смотрела в нашу сторону. Правда, она все-таки набрала номер Спектора и сообщила, что пришли «эти» люди.

— Последняя дверь направо, перед библиотекой.

Мы прошли мимо неосвещенного кабинета, где когда-то работала Джемма Доген.

Спектор ждал нас на пороге. Как любой человек его профессии, он был чрезвычайно самоуверен, но радушная улыбка и свободные манеры отчасти скрывали это. При росте в пять футов шесть дюймов, он был ниже каждого из нас троих, а его рыжеватые волосы уже начинали редеть.

Но все же он выглядел моложе своих пятидесяти двух — такой возраст был указан в записях Мерсера.

Как и офис Джеммы Доген, кабинет Спектора ломился от медицинских инструментов и устройств, фотографий и наград. Только он, не в пример Джемме, еще и завалил комнату доказательствами существования личной жизни — с фотографий в рамках улыбались дети, а развешанные по стенам постеры и пластиковую модель позвоночника украшали отзывы благодарных студентов.

— Значит, это вы хотите навести порядок в нашем маленьком королевстве?

— Вы бы так не сказали, если бы видели, как нас приняла дежурная, — отозвался Майк.

— Как вы могли заметить, мы тут еще не успели вернуться к нормальной жизни, если, конечно, к такой громаде, как наша больница, можно применить понятие «нормальный». Пресса не слишком с нами церемонится. Пишут, что у нас дисциплина хромает на обе ноги. — Он махнул рукой в мою сторону. — А в отношении вас, леди, могу сказать только одно. Когда на горизонте появляется юрист, многие врачи впадают в панику. Ставшее уже стереотипным недоверие между нашими профессиями — это что-то вроде плохой шутки. Я пытался убедить коллег, что вы не занимаетесь случаями врачебных ошибок, что вы всего лишь безобидный прокурор, но...

— Мы подумали, что вы сможете помочь нам узнать побольше о Джемме Доген, — начала я. — Пока нам мало удалось выяснить. Похоже, она была очень замкнутым человеком.

— Да-да, именно. Я могу рассказать вам, чем она занималась у нас, а доктор Бэбсон, с которым вы встретитесь позже, приоткроет вам завесу тайны над ее личной жизнью. Джемма пришла в эту больницу до меня, примерно десять лет назад. Очень удачная карьера для женщины — да и для мужчины, — она получила приглашение работать в этом отделении, а затем возглавила его. Она была блестящим врачом, совершила много открытий в нашей области.

Примерно двадцать минут он оживленно рассказывал о том, с каким вниманием Джемма Доген относилась к нейрохирургическому отделению медицинского колледжа, которое сама основала, и с какой гордостью отбирала студентов для этой изматывающей работы.

Когда Майку надоело слушать дифирамбы, он перебил доктора:

— Спасибо, думаю, мы выслушали достаточно про нашу Флоренс Найтингейл[23], док. А кому она мешала?

Спектор вздрогнул от неожиданности, сел и почесал в затылке.

— Могу я в первую очередь назвать себя или это будет нескромно?

— Как вам угодно.

— Уверен, что до вас уже дошли слухи. Джемма собиралась вернуться в Англию, и все указывало, что на посту руководителя ее сменю я. Разумеется, при условии, что Билл Дитрих и его люди не приведут кого-нибудь со стороны, через мою голову.

— Она точно собиралась уехать? — уточнил Мерсер.

— Никто не был уверен на все сто. Она скрывала это, как и остальное. Знаю только, что во время последнего путешествия в Боснию на обратном пути она останавливалась в Лондоне. От друзей по университету я слышал, что там с радостью примут ее обратно. Прекрасные отзывы. И, разумеется, — он кивнул в мою сторону, — роль играло то, что она женщина.