Великая война - Гаталица Александар

Так думал Фриц Габер, когда ему в холодной Восточной Европе сообщили, что он получил от кайзера чин капитана и стал единственным ученым, удостоенным такого воинского звания. А Люсьен Гиран де Севола ни о чем не думал, когда проснулся. Он со своим телефонным взводом, к счастью, был не под Ипром, а под Седаном, над которым проплыло только одно облачко хлорина, предназначенное Кларе Иммервар, но всю сцену, возникшую перед ним в зеркале мобилизационного пункта в Тампле, Севола на этот раз увидел во сне, и теперь она была гораздо более отчетливой, реальной и страшной. Он очнулся ото сна прохладным военным утром. А днем, услышав, как перешептываются солдаты, от которых правду официально скрывали, он понял, что недалеко, под Ипром, случилось что-то ужасное. Ни вслушиваться, ни расспрашивать о подробностях он не стал, потому что знал, что все произошло именно так, как в его пророческом видении еще в Тампле. Он никому не собирался ничего рассказывать, даже не подумал попросить отпуск из-за нервного истощения, ибо его напрасное пророчество — пророчество еще одной троянской Кассандры — не спасло ни одного из шести тысяч погибших, и теперь ему из-за этого было просто стыдно.

Если бы один немецкий солдат испытал чувство стыда, то, вероятно, с ним не случилось бы того, из-за чего он оказался в списке летчиков, пропавших без вести. Фриц Крупп относился к числу первых немецких пилотов, летавших на новом немецком боевом самолете «Aviatik D.I», и даже встретил в нем новый 1915 год, поглаживая пулемет и приговаривая: «Ты убьешь Пикассо, уверяю тебя». Но первые немецкие самолеты были двухместными, и поэтому Фрицу для осуществления своего упорного замысла нужно было найти достойного напарника, который, как и он, будет ненавидеть Пабло Руиса Пикассо, этого вожака всех современных художников. Он расспрашивал, нет ли среди молодых пилотов знатоков современного искусства, но оказалось, что в своем полку он единственный художник.

Скоро он нашел одного безусого паренька, едва достигшего совершеннолетия, который был помощником маляра в своем городке, и сразу же принялся его «образовывать». Начал он с рассказов об ужасном Париже, этой «надушенной клоаке», потом принялся за известных художников, «которые с каждой своей картиной отправляются целовать задницу дьявола во время посиделок на Шабат», и подкреплял ненависть к современному искусству готическими рассказами о Пабло Пикассо, изображая его моральным уродом и художественным ничтожеством. Этого редкостного Вельзевула, держащего в своей пасти и грызущего десятки художников, отнимающего у них идеи и души, паренек возненавидел до такой степени, что только и ждал, когда они полетят на Париж и уничтожат этого «самого большого врага немцев».

Однако немецкое командование ставило перед новыми аппаратами ближнего действия только разведывательные задачи, поэтому Фриц требовал, чтобы их с маленьким злым стрелком пересадили на первый немецкий дальний самолет «LVG С.II». Когда это удалось, он почувствовал себя альбатросом. У самолета было оперение хвоста в виде сердца, огромные крылья, более мощный «мерседесовский» мотор и гораздо большие скорость и дальность полета. То, что вскоре столь сильный в воздухе Фриц вместе со своим циничным помощником упадет и исчезнет с небосклона, никто не мог даже предположить. Самолет мог долететь до Парижа, и это было самым важным, но ненадолго. Не было человека печальнее, чем Фриц, когда он узнал, что Пабло Руиса вообще нет в Париже, что он — как трус — развлекается на Лазурном берегу и ухаживает там за дамами со свойственным ему шармом медведя из Малаги. Он едва не разрыдался оттого, что Пабло Руис оказался недосягаемым, но скрепился, дабы его подчиненный, которому он представлялся почти что причисленным к лику святых, не увидел ни малейшего следа его слабости.

Он долетит — решил Фриц — до Лазурного берега, он отправится и на край света, даже если его там будут ожидать чудовища со всех концов вселенной. Так он размышлял, и все, что он задумал, вскоре и случилось. Было начало мая, когда он получил задание пролететь глубоко в тыл вражеских позиций и сделать снимки дорог, пригодных для снабжения противника. Упустить такой случай было нельзя. Он сел в самолет вместе со своим злым помощником, который к этому времени отпустил редкие усы, как у командира, и ходил немного враскорячку, причмокивая губами и подражая ему во всем. Только один раз они с Фрицем посмотрели друг на друга и решили, что полетят далеко на юг. Оба знали, что оттуда они не вернутся, но были готовы даже попасть в плен, только чтобы бомбить Канны и их окрестности. Впрочем, они будут первыми немецкими летчиками, сбросившими бомбы на Лазурный берег, и прославятся этим, даже если под ласковым солнцем юга они будут в плену годами ожидать победы немецких войск. Но милое солнце юга не станет их согревать, поскольку уже в первый час после взлета все пошло наперекосяк. Вначале казалось, что они просто сбились с пути. Они были уверены, что двигаются на юг, избегая обычных воздушных путей и еще малочисленных тогда британских и французских перехватчиков. Железные дороги и составы на них они даже не снимали, так как и не собирались возвращаться с этого задания, на своей белой птице они летели прямо к Марселю и дальше — к морю.

Экипаж вначале весело распевал «Стражу на Рейне» и «Песнь ненависти к Англии», в то время как под ними мелькали прелестные, на их взгляд, французские пейзажи. Им чудилось, что они видят виноградники и зеленые горные склоны и вот-вот покажется Средиземное море, но вскоре все начало походить на ночной кошмар. Фриц Крупп и его циничный помощник не увидели моря, когда оно уже должно было появиться, хотя по показаниям авиаприборов они летели точно к нему. Несколько долгих часов виноградники сменялись полями, поросшими красными маками, словно Европа под ними чудовищно увеличилась в размерах. Запас топлива уменьшался с невероятной скоростью. Где же море? Где Лазурный берег, на который они собирались сбросить груз своих бомб и прищемить хвост величайшему обманщику за все века существования живописи?

Наконец они увидели воду. Сейчас нужно было сделать поворот влево. В небе — ни одного вражеского самолета. Но никто и не ожидал встретить их так далеко от фронта. Однако что это за побережье? Оно ничуть не похоже на залив с уютными пляжами Средиземного моря. Какой-то острый утес вздымался высоко в небо, а волны в бешенстве били в эти нечеловеческие карамелизированные пейзажи, словно стремясь каждым ударом уничтожить их. Двое немецких летчиков испугались. Они свернули налево, но тогда земля неожиданно осталась позади. Вместо того чтобы увидеть слева берег, они наблюдали вокруг только глубокую воду. Они надеялись, что смогут сориентироваться по звездам, но они летели над водой странного зеленоватого цвета уже часами, а солнце стояло неизменно в зените, в одном и том же положении, как будто над ними царил вечный полдень.

Через десять часов после взлета Фриц вынужден был признаться, что они заблудились и через несколько минут рухнут в пурпурную воду, больше похожую на расплавленный драгоценный камень. Они почти не разговаривали, просто ждали конца, но самолет все-таки продолжал лететь. Стрелка показывала, что горючего больше нет, между тем винт «LVG С.II» не переставал вращаться. Это придало им храбрости. Они повернулись в своих креслах один или два раза, когда увидели, что навстречу им движется эскадрилья самых странных летательных аппаратов из когда-либо виденных ими. Похожие на насекомых, взмахивавших крыльями с громадной скоростью, к ним приближались огромные боевые машины, в десять раз крупнее, чем самый большой немецкий самолет выпуска 1915 года. И Фриц, и его стрелок схватились за оружие и открыли огонь по чудовищному врагу. Крейсера снизу ответили им лучами света, проходившими сквозь их самолет и не оставлявшими никакого следа, так же как и пулеметные пули не могли причинить вреда этим невероятным летающим кораблям. Поэтому бой закончился тем, что каждый отправился в свою сторону. Немецкие летчики радовались, что пережили этот удар, когда поняли, что не управляют своим самолетом. Без горючего, в полете без ориентиров, он мог лететь только прямо вперед, на одной и той же высоте. Они не могли упасть, но и приземлиться тоже не могли. Им понадобилось три дня, проведенных в полете, чтобы понять, что они стали пленниками, заключенными в корпус летящего со скоростью 130 километров в час аппарата, который никогда не упадет. Они понимали, что идут навстречу своей судьбе и больше ничто не может их испугать, но… На четвертый день они встретились с флотилией в тысячу раз больше той, что увидели в первый раз. Теперь по небу летели огромные летательные аппараты, подобные вырванным из земли горам. Самолет «LVG С.II» с черными крестами на крыльях был таким маленьким, что немецкие пилоты даже не заметили, как тот прошел сквозь их строй. Они и не собирались стрелять, потому что эти летающие горы не могли быть ни французскими, ни британскими самолетами, и было понятно, что лихорадочные пулеметные очереди не смогут причинить им никакого вреда. На пятый день в кокпите самолета поселился голод. И пилот, и стрелок впали в отчаянье, потому что под ними беспрестанно волновалась все та же зеленая вода, а над головой неизменно сияло полуденное солнце. В последний раз — прежде чем они потеряли сознание от голода — они встретились с таким огромным летательным аппаратом, что им показалось, будто под ними одна планета, а над ними — другая. Затем они потеряли сознание, впав в диабетическую кому. Чуть позже оба пилота умерли, а самолет «LVG С.II» продолжал плыть по небу, но это уже не было частицей истории Великой войны, поскольку он упал в Южной Патагонии и вызвал немалую панику среди индейцев и скотоводов, никогда не слышавших о ней.