Исполнительница темных желаний - Галина Романова

– Потому что это уже ничего не способно изменить. Ничего!

Может, старик был и прав. Веру из могилы уже не поднять. И правды той страшной, из-за которой – он был уверен – она и погибла, тоже не узнать никому.

Тогда что же его так гложет и гложет? Что не дает ему покоя и заставляет напиваться каждым днем до поросячьего визга? Благородство, что ли, внезапное проявилось, о котором раньше знал только понаслышке? Так не страдал он этим никогда. И правдолюбцем не был.

Панова стало жаль, который сидел ни за что? Так его лишение свободы Прохорову только на руку. Его личный интерес к Полине еще не угас. И атаковать он ее с новой силой примется, как только немного придет в себя.

А может, он просто за себя боялся? Убийца же не мог знать, рассказала ему Вера тайну старика или нет. Он мог и за ним прийти, и от него избавиться, как избавлялся от всех, кто ему мешал…

Но по жене, как ни странно, Виталик все равно тосковал. Пустая была, в сущности баба, неудельная. Ни пожрать не приготовит, ни в доме не уберет никогда. Только бы ей задницей голой перед ним крутить, да нервы мотать, а вот поди ж ты, все равно тосковал.

Странная зависимость, порочная привычка обладания красивым жадным телом, которое даже не всегда желанным оказывалось. Он же, живя с женой, всегда хотел другой женщины. У него почему-то постоянная жажда контрастов обнаруживалась, стоило ему в мозгах своих покопаться. А вот не стало ее, и вдруг больно. И вдруг скучает по ней. И даже ее визгливого «Витальча» жутко не хватает.

Зачем ей было нужно влезать в это дерьмо! Почему непременно ей?! Денег, что ли, было мало? Или, правда, от безделья и любопытства сунула свою голову в петлю?

Прохоров со злостью спустил ноги с кровати, решив отматерить назойливого абонента, не оставляющего его телефон в покое. Кому же он так понадобился, что и вечером, и с утра сидят с трубкой у уха, дожидаясь его ответа.

– Виталий, как ты там? – Оказывается, это Хаустов был таким настойчивым. – Чего на звонки не отвечаешь?

– Да не слышал я, спал, – соврал Прохоров, мимоходом глянув на себя в зеркало и ужаснувшись.

– Все пьешь? – догадался Сергей.

– Пью.

– Тоскуешь? – с недоверием уточнил Сергей, прекрасно зная об интересе Виталия к Полине.

– Как ни странно, да, тоскую, – признался Прохоров, почесав заросшую щетиной физиономию. – Ругались часто, Серега. Порой удавить ее хотелось за ее фокусы…

– Ну, на фокусы и ты у нас горазд, – перебил его Хаустов с упреком. – Ты Полину бы не трогал, Виталь. Теперь, когда ты один… Я все, конечно, понимаю, но не трогай ее.

– Оп-па! – неуверенно хохотнул Прохоров, разозлившись внезапно.

Да кто он такой – этот Хаустов?! Кто такой, чтобы приказывать ему? Эта тема не в его компетенции находится, и никакого отношения ни к нему…

Так, а с чего это он взял, что Хаустов не может также быть влюблен в Полину? Если сам Виталий при красавице-жене не мог оставаться равнодушным к этой женщине, то уж Хаустову сам бог велел. Его Тая совершенно не заботилась о себе как о женщине.

– Вот тебе и «оп-па»! – откликнулся Хаустов без былого сочувствия в голосе. – Полину не трогай. Она мужа ждет. И он, возможно, скоро будет дома.

– А если трону, то что?

А вот вдруг захотелось ему не подчиниться. Захотелось разозлить удачливого и непоколебимого Сергея Хаустова, который решил печься о нравственности чужой жены. Подумаешь!..

– А если трону, то что? – снова повторил Прохоров, не дождавшись ответа.

– Тогда я трону тебя, – с явной угрозой отозвался тот. – Только попробуй, Виталик. Только попробуй – пожалеешь!..

Поговорили, называется.

Прохоров опять поморщился своему отражению в зеркале, опуская трубку после разговора с Хаустовым.

Выглядел отвратительно. И уснул вчера в брюках и рубашке. На стрелки на штанах уже и намеков нет, наверное, не первую ночь в них засыпает. Рубашка пахнет потом и воротник грязный.

Да, Веерка, при всей своей неприспособленности к хозяйству, стирала и гладила ему вещи. Не всегда удачно получалось, но все же. Кто теперь станет этим заниматься?

В душе снова все тоскливо возмутилось.

Ну почему так, а? Почему кто-то взял и решил все за них: кому жить, кому погибнуть? Может, теперь и на него, на Прохорова, зубы точит злобный убийца.

Кстати, а с чего это Хаустов решил, что Панов скоро выйдет на свободу? Откуда такая осведомленность? Почему он у ментов в посвященных ходит, а Виталий Прохоров – жизни которого, возможно, угрожает опасность – нет.

И тут обошел, – с неприязнью о Хаустове подумал Виталий, заходя в кухню.

На столе после его вчерашней одинокой трапезы стояла пустая бутылка коньяка, три лимонных дольки подсыхали на крохотной тарелке, кусок сыра и надкусанный колбасный кружок на другой. Наполовину ощипанная виноградная гроздь плодила мошек, они роем вились над хрустальной вазочкой. В раковине груда грязных тарелок. Чего сразу было не сунуть в посудомоечную машину, непонятно. Вот они – плебейские корни, хоть спьяну, да напоминают о себе. Был бы аристократом, не швырял бы тарелки в раковину. Даже у ленивой Верки на это ума не хватало. Да, у нее зато хватало навыков, чтобы использовать бытовую технику по назначению.

А вот ума у дуры не хватило, чтобы выжить…

Чтобы выжить, чтобы выжать из преступника денег. Можно же было посоветоваться с ним, продумать сообща все хорошенько. Нет же! Полезла на рожон, в одиночку решила провернуть дело. Провернула…

Виталий открыл холодильник, достал ледяную банку пива, дернул за кольцо. Выпил почти до дна. Подождал, пока в голове растворится мутное болезненное похмелье, упал со стоном на стул и задумался.

Могла Верка предполагать, что погибнет? Могла, выходя напрямую на преступника, хотя бы задуматься, насколько это опасно?

Да… Решил он минут через двадцать. Она хоть и отличалась ленью и бестолковостью, но все же соображать была способна. И вряд ли решилась на встречу, не подстраховавшись. А как она могла подстраховаться, как?

Голова у Виталия закрутилась по сторонам.

Она должна была в тот день перед самым своим уходом оставить ему какой-нибудь знак. Конечно, должна была. Он просто отмахнулся, наверное, от этого, списав все на ее очередной каприз от безделья.

Ведь звонила она ему в тот день на работу. Точно звонила. А о чем говорила?

Господи, вот бы вспомнить.

Она позвонила, спросила, как у него дела. Он, как водится, оборвал ее. Посоветовал заняться делом. Она…

Да! Она посмеялась как-то странно и пробормотала, что этим и собирается заняться. Так? Так, точно! А он что? Он хотел уже бросить трубку, а она…

А она сказала ему, если ей вдруг будет некогда, разобраться в документах.

Да, да, да!! Именно так!

– Если мне вдруг станет некогда, Витальча, – с очень загадочной интонацией обронила тогда Вера, – разберись в документах, пожалуйста.

Его тогда Хаустов все утро дергал, да еще секретарша стояла напротив, собираясь писать под диктовку приказ. Стояла и нетерпеливо дергала длинными ногами, и делала выразительные глаза, поторапливая его, потому что телефоны в приемной верещали наперегонки. Он и рассвирепел, не выдержав. И порекомендовал жене не отвлекать его по пустякам, а она снова…

– Этот пустяк потом не забудь, Витальча.

И бросила трубку. И это был последний их разговор. Вечером он вернулся уставшим и издерганным. Обрадовался, что ее нет дома, принял душ, что-то поел, на скорую руку приготовив, и уснул. А следующий день был выходной. И вместо будильника его утром разбудил телефонный звонок.

И ему сообщили, что он уже вдовец. И началось! Слезы, истерики, выяснения. Правда, когда дело дошло до настоящих выяснений, на которых он же и настаивал, никто не стал этим заниматься. Вот от этой обиды, что Веркиной смертью никто особо не интересуется, а его опять никто не принял всерьез, он и позабыл о ее телефонном звонке. Все пытался что-то кому-то доказать, а доказательства, возможно, находились у него под носом.

– Разберись в документах…

Так Верка говорила напоследок, загнав его в тупик не столько самим звонком, сколько упоминанием о каких-то документах. Что за документы она имела в виду? Вся недвижимость была оформлена на нее, документальное тому подтверждение хранилось у ее папы в сейфе. Оттуда Терехов Иван Сергеевич и извлек бумаги, передав их Виталию с явной неохотой. Паспорта и водительские удостоверения у каждого хранились при себе. При Верке они и были найдены…

Какие тогда документы? О чем речь? А что, если?..

Прохоров поспешил в гостиную, насколько это было возможно при его нетвердом шаге и пелене, застилающей глаза. Упал на колени перед угловым шкафом, в котором Верка хранила всякий хлам: от прошлогодней сумочки, которая еще могла послужить когда-нибудь, до сломанного зонта, способного пригодиться засидевшимся допоздна подругам. Сюда же она совала технические паспорта на всю бытовую технику, которая была установлена в их квартире. Груду их и вывалил сейчас Прохоров с самой нижней полки.