Ностальгия по черной магии - Венсан Равалек

– Если вы действительно король, как говорите, то вы в состоянии облегчить наши страдания.

Похоже, у нее был приличный культурный уровень, может учительница или библиотекарша, она говорила учтиво, как об очевидных вещах: истинные короли – чудотворцы, это все знают, спросите своих советников, они подтвердят. Ребенок хныкал в коляске, лицо у него было настолько смуглое, что он походил негра. Мои глаза встретились с глазами женщины, и у меня возникло давно забытое чувство, что-то вроде мгновенного соучастия, узнавания. Я наклонился к Обсулу и шепнул ему, что значит чудотворец: это целитель, она хочет, чтобы мы вылечили ее сына.

Теперь задувал ветер, и флажки на автозаправочной станции хлопали о металлический трос.

– Подойди ближе, – сказал Обсул, – подойди, не бойся.

Подъезжая к деревне, мы видели распятие – Христа, терявшегося среди заброшенных полей, с навеки прибитыми к горизонтальной планке руками, в предельно актуальной позе, застывшего на кресте, словно не совсем еще мертвый обломок минувшей эпохи, откуда еще всплывали былые идолы, изжитые модели, которые, однако, по-прежнему вызывали мысль о возможных, даже более чем возможных грядущих превратностях наших несчастных судеб.

Женщина подкатила свою коляску, колеса скрипели по гравию. Охотники ждали с внимательным, озабоченным видом, мы, колдуны, оставались безучастными.

– Иди сюда, – повторил Обсул, – иди сюда, Обсул тебя вылечит, Обсул облегчит твои страдания.

Женщина посмотрела на нас, мне показалось, что она глядела именно на меня, и я незаметно кивнул, это могло сойти почти за поощрение. Двое варваров бросились к ней и вынули смуглое тельце из груды тряпок, пасть Саламандры изрыгала пламя, обжигающее дыхание заставило нас слегка отступить. Лицо ребенка сморщилось в гримасе боли. Обсул взял его на руки, как младенца, поддерживая голову мощной рукой исполина, веки старца были полуприкрыты, – казалось, он дремлет. Обсул облегчит твои страдания, вылечит тебя, и тут он одним ударом размозжил ему голову, легко, словно крольчонку, а потом поднял тело и швырнул его в огонь, мать зашлась в рыданиях и проклятиях, а в воздухе жутко завоняло паленой свиньей.

Я вяло прислушался к себе, чтобы понять, сделаю я из этого картину или нет, скорее да; из трубы, проделанной в спине металлического монстра, взметнулись черные хлопья, словно клочья горелой бумаги в горячем воздухе, и я представил себе, как душа ребенка вперемешку со зловонной сажей спокойно поднимается к небесам.

– Обсул плевать хотел на зло, Обсул здесь, он наблюдает за вами и хранит вас, да здравствует Обсул.

Прислуга сбила пламя, грузовики завели моторы, и наш конвой тяжело двинулся вперед; теперь к величавой процессии присоединилась армия оборванцев, они шли за нами, гибель малыша вызвала такой шок, что никто не посмел и рта раскрыть, только Жако, глава охотников, заметил в замешательстве: я не понимаю, Обсул, эта женщина тебе поверила, она была готова слепо следовать за тобой, а ты убил ее сына, не понимаю; в конце концов старец сказал: ты что, считаешь, этому ребенку хорошо жилось, у него ожог последней степени, он облучен, тебе не кажется, что ему лучше там, где он сейчас; но я прекрасно видел, что этот довод, хоть и достаточно веский, охотника не убедил, и мне пришло в голову, что в один прекрасный день у нас могут быть проблемы с туземцами и со всей этой командой хищников в хаки – куда ни кинь, Обсул здесь чужак, да и мы не лучше.

Мы перебрались через реку и направились к атомной станции. Я впервые видел Луару с тех пор, как спускался по ней на лодке, вода была грязная, вся в водоворотах, кто-то сказал, что это последняя дикая река во Франции, единственная, которую не регулировали искусственно, что теперь они небось все такие, плотины сто лет назад рухнули; и внезапно, этого не случалось со мной уже давно – жизнь в Шамборе охраняли такие мощные чары, что внешний мир, даже его упоминание, не значил ровно ничего, – на меня нахлынула печаль, что же случилось с землей, которую мы знавали, сердце мое сжалось при мысли обо всех этих сооружениях, об искусных постройках, возведенных человеком на протяжении веков, а ныне сгинувших навеки.

Кто-то крикнул, что если мы пойдем дальше, то сгорим все, но Обсул воздел кулак к небу, повторив: Обсул плевать хотел на зло, Обсул сильнее того огня и дерьма, которого вы боитесь, и остановившиеся было оборванцы снова зашагали вперед.

За годы хаоса станция превратилась в этом районе в символ перманентного стресса, мало-помалу на нее возложили ответственность за все, за конец света, хотя катастрофы случались и раньше, а эта авария была его прямым следствием, а не причиной – ведь именно то, что персонал сбежал, сеть разомкнулась и тьма сошла на землю, вызвало взрыв реактора, – и ныне люди в окрестностях домена старались не поднимать глаз, их поминутно преследовало видение струйки дыма, по-прежнему вившегося из неповрежденной трубы; тот факт, что Обсул, король Шамбора, собирается сразиться со злом на его территории, обретал тем самым символический смысл.

На перекрестке, сразу за деревней Сен-Лоран-дез-О, все снова заколебались, труба, казалось, была так близко, что протяни руку под нависшей пеленой облаков, и можно ее коснуться; оборванцы опять сказали, что не хотят идти дальше, что, если подойти слишком близко, эта штука опять закипит, словно реактор – обскурантизм окончательно поселился в нас – каким-то сверхъестественным образом жил собственной жизнью. Обсул опять заорал: плевать я хотел на станцию, плевать я хотел на зло, и Саламандра, благодетельный двойник громады, высившейся перед нами, вновь изрыгнула поток огненных языков.

Голова старца, сидящего верхом, слегка покачивалась, и мне вдруг привиделось, что он плавится, тает под огромным раскаленным солнцем и в то же время под действием чар, столь древних, что и причины их, и смысл давным-давно позабыты.

– Вам плохо? – спросил я. – У вас проблемы?

Я по-прежнему называл его на «вы», несмотря на наши узы, несмотря на общую судьбу: так принято среди колдунов.

Он сделал какой-то неопределенный жест, это могло значить все что угодно – недомогание, удушье, непобедимую усталость, – я увидел крохотное существо на фоне красного, иссушенного пейзажа, горящее в вечном пламени, и мною овладела странная ностальгия, ностальгия по могущественной древней магии, к которой мы были причастны и из-за которой все потом и случилось, ностальгия по черной магии.

По магии и судьбе, которую мы позабыли, но которая сказывалась в каждом нашем поступке, в каждом моменте нашей жизни.

Мы затормозили на стоянке, там был припаркован автомобиль, что хочешь, то и думай, то ли он сломался, то ли владелец бросил его здесь; или бедняга оказался в ловушке внутри станции, или, может, вообще здесь живет, исправно платит за квартиру и ежедневно около одиннадцати отправляется по магазинам.

– Ау, – закричал Обсул, – эгей!

И несколько варваров заорали хором: «Эй! есть тут кто, есть кто внутри?»

Еще перед моими глазами мелькало нечто несуразное, Дьявол снова был среди нас, здоровался, подходил к старцу и чмокал его, рад тебя видеть, мой мальчик.

– Ладно-ладно, – прокричал чей-то голос, – иду-иду, зачем же так нервничать.

И к нам вышел человечек, смуглый, словно только что вернулся с Карибских островов, его зубы, о боже, какие у него были зубы, заостренные, как у дикаря, и до того прозрачные, что казалось, будто у несчастного во рту острые ледышки или ему вставили в челюсть куски целлофана, это тем более бросалось в глаза, что говорил он, неимоверно разевая рот.

– Алло, – повторил он, – кто здесь? вы кто?

Замок Шамбор был выстроен в форме свастики, а площадь парка в точности соответствовала площади столицы. Я спросил себя, на каких таких таинственных чарах мог быть основан план станции.

На миг все растерялись, варвары стояли разинув рот, человечек снова спросил: «Ну, вы что, языки проглотили?». Обсулу пришлось реагировать, он выпятил грудь и провозгласил: «Я, Обсул, король Шамбора и император всего мира, пришел вернуть станцию под свое владычество и обеззаразить ее», на что тот откровенно усмехнулся; охотники были с ног до головы в зеленом, мы, колдуны, в черных плащах, варвары тоже при всех регалиях, при перуанских беретах, а оборванцы не имели никаких опознавательных знаков, просто они были оборванцы, и рвань сидела на них лучше любой формы; вообще сцена комичная до гротеска, да еще наш придурок со своими скакунами и Саламандрой, волочащейся за трактором, – разойдись, сейчас плюнет, – я поискал глазами старца, чтобы обменяться понимающей улыбкой, и тут заметил, что выглядит он и в самом деле паршиво, с него крупными каплями стекал пот, руки вцепились в луку седла так, что лопались сухожилия; взять его, приказал Обсул, указывая на смуглого, несколько варваров бросились вязать человечка, тот не пытался защищаться и не выразил ни малейшего неудовольствия.