Малыш пропал - Ласки Марганита

— Ты должен поехать, должен.

Потом, взявшись под руки, они обошли ярмарку — покрутили обруч, покидали монетки, то и дело останавливались где-нибудь в темном местечке, целовались-миловались, не давали остыть страсти. Одно из двух, думал Хилари и между тем машинально отвечал на ее ласки, исполнял все, что от него ожидалось. Если я еду с ней, это конец. Если я еду с ней, придется потратить на нее все оставшиеся у меня деньги. Если я еду с ней и потрачу все свои деньги, я не смогу попросить у Пьера еще; я уже никогда больше не увижусь с Пьером. Если я еду с ней, я должен буду во вторник возвратиться в Англию, все в ту же квартиру, все к тому же бесплодному покою. Если я еду с ней, мне уже больше никогда не увидеть Жана.

Что за чепуха, тотчас возмутился он. Разумеется, никакой это не конец. Даже если я возвращаюсь в Англию, ничто не мешает мне вернуться позднее, когда у меня будет больше иностранной валюты — скажем, через месяц, или через год. Но в этом месяце, в эту пору, теперь я волен ускользнуть.

Он внезапно остановился, посмотрел ей прямо в лицо.

— Хочу тебя. Завтра буду ждать тебя на станции, — едва переведя дух, выдохнул он.

— Я так и думала, — мягко отозвалась она. Конечно же, ведь нет ничего соблазнительней того, что может предложить она.

Они замерли ненадолго посреди людского водоворота, и она прищурила глаза, что-то прикидывала в уме, а он, возмущенный, готовый бросить вызов всем и вся, знал только, что не в силах справиться с одолевшим его желанием.

Потом она потянула его за руку, сказала:

— Давай перед уходом еще раз попытаемся выиграть для меня какие-нибудь призы. Пойдем попытаемся вот в этом павильончике. — И она потащила его к тому самому тиру, где он предполагал помириться с Жаном и откуда увел его, чтобы вместо этого встретиться с женщиной, которая стала теперь средоточием всех его желаний.

И там, среди множества призов, глядя прямо ему в лицо, сидела розовая бархатная красавица собачка — одно ухо вверх, другое вниз, — точно такая же розовая красавица собачка, какая однажды поджидала кого-то на ярмарке в Карпентрас.

— Это Бинки, — сказал он, не веря своим глазам.

— На что ты смотришь? — резко спросила Нелли. И проследила за его взглядом.

— Ой, какой миленький песик! — жеманно произнесла она с притворным смехом. — Выиграй его для меня.

Хилари протиснулся вперед, положил деньги на стойку, поднял ружье, выбрал цель и, не задумываясь, уверенный, что выиграет, выстрелил.

— Мне розовую собачку, — сказал он, но, когда собачка оказалась у него в руках, отвернулся и замер в смущенье, прижав нелепого звереныша к груди. Нелли мигом выхватила его.

— Ну не милашка ли? — воскликнула она все тем же приторно жеманным голосом и стала ласкать его, тереться щекой о его плюшевую морду и при этом не сводила глаз с Хилари.

— Но я не могу отдать его тебе, — по-прежнему смущенно сказал Хилари. — Он не для тебя.

— Не валяй дурака, — сказала она все тем же игриво-ласковым голосом. — Я бы не отдала его ни за какие коврижки.

— Я выиграю для тебя что-нибудь другое, что-нибудь получше, — взмолился Хилари. Он протиснулся назад к стойке и принялся стрелять в бешеном темпе, но все без толку. Тогда он пошарил в карманах.

— Взгляни-ка! — сказал он и вытащил деревянную ложку и эмалированную пепельницу, которые сунул туда, чтобы не повредить, когда они с Жаном взобрались на карусель. — Не хочешь ли поменять на них Бинки?

Она взяла его подношения, разглядела их придирчивым взглядом.

— Откуда они у тебя?

— Я выиграл их раньше, когда ждал тебя, — ответил он, запинаясь. Она прищурила глаза, смотрела на Хилари с подозреньем.

— И как ты назвал эту собачку? Бинки, да?

— У нас… у меня однажды, давным-давно, был такой же игрушечный пес. И звали его Бинки. Вот почему мне так хочется этого, — сказал он в отчаянии. Она все еще смотрела на него недоверчиво.

— А ты не собираешься отдать его кому-нибудь еще?

— Нет, конечно, нет, — заверил ее Хилари. И в эту минуту уже знал, что с ним сделает.

Она швырнула ему собачонку.

— Так и быть, ребеночек может получить свою игрушку.

Пепельницу она осторожно опустила в сумочку, а деревянную ложку выпустила из рук, с презреньем прибавив вслед:

— Ни к чему она мне.

Они стали выбираться с ярмарки обратно на темные улицы. И она шепнула ему на ухо:

— Чтобы вознаградить меня, тебе придется взамен подарить мне в Париже что-нибудь премиленькое.

— Что угодно подарю, — страстно пообещал он, — все что угодно, только если будешь добра ко мне.

— Ну, конечно, я буду к тебе добра, — сказала она, стараясь его успокоить, и голос ее звучал сердечно и утешительно.

Хилари крепко прижал ее к себе, не со страстью на сей раз, но с благодарностью. Он гладил ее по волосам, осыпал быстрыми ласковыми поцелуями, шептал слова любви, не страсти. Все как бывало прежде, и тогда пробудились давно забытые чувства. Стон вырвался у него.

— Ты что? — спросила она.

— Истосковался по тебе очень, только и всего, — тотчас ответил он, а сердце сжималось при мысли, что даже эти отношения, в которые он для того лишь вступил, чтобы забыться, для него невозможны без нежности.

Глава шестнадцатая

Понедельник

В понедельник утром Хилари сел у себя в номере и принялся писать письмо.

«Ma mère, — писал он, — оказалось, что меня неожиданно вызывают в Англию по неотложному делу, — до того, как я сумел принять решение относительно Жана. Можете быть совершенно уверены, что, если я что-либо окончательно решу, я незамедлительно поставлю Вас в известность». (Стоит ли попросить, чтобы она держала меня в курсе относительно малыша? — мелькнула мысль, но подумалось: нет, не надо, ведь в этом случае пришлось бы дать ей мой адрес.) «Я передаю для него подарок, который, надеюсь, Вы позволите ему принять. Мне остается лишь поблагодарить Вас за доброту и внимание, которые я ощутил с Вашей стороны по отношению к себе, и пожалеть, что необходимость так поспешно уехать не дает мне возможности выразить свою благодарность лично». В письме не сказано никаких решающих слов, полагал он, ничего, что могло бы помешать приехать еще раз, если он передумает, ничего, кроме унижения, которое ему никогда не вынести перед лицом той, которая прочтет это письмо и поймет, что я просто-напросто трус. Раз она прочла это письмо, мне сюда ни за что больше не приехать, но тем не менее можно еще делать перед самим собой вид, будто я этого не понимаю. Для собственного спокойствия мне следует заверить себя, что какая-никакая лазейка все-таки еще существует, что позднее будет возможность приехать еще раз. Я не позволю себе поверить, что это самообман.

— Мариэтт, — сказал он, когда она вошла в ответ на его звонок. — Можете вы мне услужить?

— Конечно, мсье, — ответила она довольная и польщенная. Хилари показал ей нескладный, загодя приготовленный газетный сверток. — Это подарок для малыша, он живет в приюте, но сам я, к сожалению, не смогу его вручить; понимаете, мой поезд отправляется в то самое время, когда там разрешено приходить посетителям. Как вы думаете, сможете вы отнести туда сверток и письмо и отдать их настоятельнице?

Она наморщила лоб.

— А когда их надо доставить?

— В половине шестого. Это самое важное. Они должны быть там ровно в половине шестого.

— Я не хочу быть нелюбезной, мсье, — удрученно сказала она, — но ничего, если это отнесет Люсьен? Меня мадам, наверно, не отпустит: понимаете, в это время всегда приезжают новые гости.

— Не хочу я поручать это Люсьену, — взволновался Хилари. — Не могли ли бы все-таки отнести вы сами? — чуть не со слезами взмолился он.

Она протянула руку, словно готова была похлопать его по плечу, и поспешно отдернула.

— Я отнесу сама, — пообещала она. — Ровно в половине шестого они будут в монастыре. — И прибавила: — Жалко будет глядеть, как мсье нас покидает. Нынче, кажется, все уезжают. Мадемуазель Нелли тоже вечером возвращается в Париж.