УЗНИК РОССИИ - Юрий Дружников

Отоспавшись и протрезвев, Пушкин явился в канцелярию с твердым намерением добиться отставки по состоянию здоровья. Вид поэта подтверждает, что состояние его не из лучших, командировочные деньги пропиты. Состояние у Пушкина задиристое. Между ним и Воронцовым происходит неприятный разговор. Приняв прошение об отставке, Воронцов тотчас отправляет его в Петербург. В ответ на предупреждение, что отставка может иметь дурные последствия, поэт в письме Казначееву заявляет: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника…» (Х.598). Но в России критика пищеварения начальства – это бунт, своеволие, инакомыслие, критикующий должен быть готов сполна вкусить горечь расправы.

Диссонансом оказывается письмо Жуковского. Пушкин отправил ему из Одессы несколько писем, Жуковский получил лишь одно (тоже до нас не дошедшее). Но ответ мэтра, приближенного ко двору, звучит крайне оптимистически: «Ты создан попасть в боги – вперед. Крылья у души есть!.. дай свободу этим крыльям, и небо твое. Вот моя вера. Когда подумаю, какое можешь состряпать для себя будущее, то сердце разогреется надеждою за тебя… Быть сверчку орлом и долететь ему до солнца».

Куда же предлагает лететь Жуковский, если он прекрасно знает, что долететь до Петербурга царь не разрешит? Понятно, что Жуковский думал о поэтическом Олимпе. А Пушкин в это же самое время мечтал о месте, где можно жить независимо, и поощрение Жуковского дать свободу крыльям мог понять несколько в ином смысле.

Первая реакция на ссору с Воронцовым была, как всегда у Пушкина, яростной. Поэт мстителен, он гневно осуждал сплетни и пасквили, сочиненные другими, но сам охотно их сочинял, делал это быстро и широко распространял среди знакомых своей жертвы. Вот и теперь на Воронцова посыпались эпиграммы, которые только доказывали, что зря он был великодушен и терпелив:

Полугерой, полуневежда,

К тому ж еще полуподлец!..

Но тут, однако ж, есть надежда,

Что полный будет наконец. (II.371)

Если называть вещи своими именами, то «полуневежда» и «полуподлец» были бесстыдной ложью, а эпиграмма в целом клеветой – едкой, несправедливой, злобной и от злобы неостроумной. Были и другие тексты Пушкина такого же уровня. В письме Александру Тургеневу брань в прозе: «Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист» (Х.77). Одна из эпиграмм остается не расшифрованной до сих пор.

Бартенев считал, что Пушкин в дальнейшем раскаивался, что поступками его руководил злой гений Александр Раевский, который хотел любым путем избавиться от соперника, предложил Воронцову отправить Пушкина в командировку, а затем уговорил самого Пушкина туда поехать. Раевский же участвовал в сочинении письма об отставке. Но это предположения, да и они поступки поэта не оправдывают.

Пушкин явно переоценивал терпение местных властей и недооценивал жестокость власти центральной. Будь он чуть сдержанней, дружба с Воронцовым, который не так уж много требовал от подчиненного, постепенно открыла бы для Пушкина все двери, в том числе, может, и окончание ссылки, и дверь в Европу. Но Пушкин петушился, лез на рожон, наглел и, не будучи одернут, решил, что ему все дозволено. История с командировкой по борьбе с саранчой – прямое тому подтверждение. В результате защитить его не хотел никто, многие от него просто отворачивались. «Теперь я ничего не пишу, – уведомляет он брата, – хлопоты другого рода. Неприятности всякого рода; скучно и пыльно» (Х.74).

Последствия оказались хуже, чем он предполагал. 13 июня 1824 года Вера Вяземская, приехавшая в Одессу на дачу, пишет мужу, что Пушкин – сумасшедшая голова, и у него новые проказы. Еще с декабря он готовился провести лето в Крыму и быть возле Елизаветы Воронцовой, но она стала холодна к нему после эпиграммы на мужа. 14 июня в Гурзуф отбыла яхта; на ней вместе с Воронцовой тридцать гостей, а Пушкина не взяли.

Вокруг него образуется вакуум. «Тиверий (так у Пушкина в письме к Вяземскому. – Ю.Д.) рад будет придраться; а европейская молва о европейском образе мыслей графа Сеяна обратит всю ответственность на меня. Покамест не говори об этом никому. А у меня голова идет кругом» (Х.74). Римский император Тиберий и его приближенный – весьма прозрачный намек на императора Александра I и Воронцова. Вяземский в письме к жене передает Пушкину: «Скажи ему, чтобы он не дурачился, то есть не умничал, ибо в уме, или от ума у нас и бывают все глупости».

В конце июня Воронцов получает успокоительное письмо от графа Нессельроде. Тот уведомляет, что государь решил дело Пушкина, который при Воронцове не останется. Пушкин еще не догадывается о решении, которое скоро последует. Тем временем дается секретное указание проверить состояние имения Пушкиных в Псковской губернии и их доходы.

Потакать капризам ссыльного власти не намеревались. В частном конфликте чиновника и губернатора Александр Павлович, подойдя к делу по-государственному, усмотрел нежелание служить правительству там, куда чиновник был направлен. Отсюда высочайшее повеление: «вовсе» удалить коллежского секретаря Пушкина со службы в Министерстве иностранных дел «за дурное поведение» и выслать его подальше от моря, на континент, в имение родителей, под их надзор.

С Пушкиным обошлись подчеркнуто педагогически, как с незрелым подростком. Никакие болезни (ведь он переведен был в Одессу «лечиться» у моря) при вынесении решения вообще не были замечены. Из Петербурга губернатору в Ригу отправлена депеша о том, что Пушкин прибудет в Псковское имение и за ним местным властям следует установить надзор. В Петербурге друзья Пушкина уже знают об этом. В течение нескольких дней разлетается слух, что Пушкин застрелился. Слух обрастает подробностями.

Объект же этих слухов ни о чем не догадывается. Он еще надеется на отставку, на то, что его оставят в покое, а может быть, и выпустят. Причина счастливого неведения в отсутствии Воронцова в Одессе. Из Крыма в конце июля Воронцовы разъехались: она вернулась в Одессу, а он по делам отбыл в Симферополь. Указание сверху ждало в канцелярии его визы. Предписание Воронцова распорядиться насчет Пушкина не заставило себя ждать.

Поэта вызвал градоначальник Одессы Гурьев. Он сообщил ему о высочайшем повелении и взял у Пушкина расписку под следующим распоряжением: «Нижеподписавшийся сим обязывается по данному от г-на одесского градоначальника маршруту без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков, не останавливаясь нигде на пути по своему произволу; а по прибытии в Псков явиться к г-ну гражданскому губернатору. Одесса. 29 июля 1824».

Тут же Пушкин подписал и второй документ: «По маршруту от Одессы до Пскова исчислено верст 1621. На сей путь прогонных на три лошади триста восемьдесят девять руб. четыре коп. получил коллежский секретарь Александр Пушкин». Откажись Пушкин подписать бумаги, это ничего не изменило бы, но сразу ограничило бы его свободу действий. Пушкин вышел из канцелярии с ощущением полученной пощечины, за которую он не дал сдачи. Вызвать на дуэль некого. Решение, что нужно бежать, пришло само собой, заслонив все прочие заботы. Бежать немедленно, иначе будет поздно.

Биографы поэта отмечали, что Пушкин занят планом побега еще с 25 июля, то есть за четыре дня до того, как ему объявили о выезде. Воронцова привезла ему, узнав от мужа, печальную новость. Но куда его отправляли, графиня не знала, и это заставило Пушкина терзаться догадками. Он мог предполагать, по меньшей мере, три варианта: назад в Кишинев, возвращение в Петербург, а может, и разрешение уехать в чужие края. Того, что случилось, он не ожидал. Вот почему конкретная подготовка к побегу началась 29 июля, когда все три мягких варианта отпали и осталась ссылка в Псков.

Глава шестнадцатая

Храни меня, мой талисман…

В уединенье чуждых стран.

Пушкин (II.230)

Вера Вяземская после рассказывала Бартеневу: «Он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых, весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними посылали человека». Важно в этом рассказе, что, подписав неожиданную бумагу о выезде, Пушкин бросился к Елизавете Воронцовой, а потом к княгине Вере. При его общительности и большом количестве друзей и знакомых всех рангов в трудную минуту оказалось, что лишь эти две женщины готовы ему помочь.

Пушкин расписался в том, что должен выехать немедленно, а это значило, на следующий день, о чем градоначальник Одессы Гурьев уведомил Воронцова и псковского губернатора. Настал час решиться. В случае, если план удастся, на отступление от приказа плевать, а если нет… то не станут же власти ссылать его еще дальше за такую отсрочку. Сейчас дорог каждый час.

В маленьком французском календарике, видимо, подаренном Пушкину, возле дат 29 и 30 июля им самим поставлены длинные черточки. 30-го имеется также запись: «Turco in Italia», а 31-го – «depart». Предполагается, что календарик этот дала ему Воронцова, у которой было множество зарубежных новинок, – для чего Пушкину покупать самому себе женский календарь? А если это так, считали пунктуальные пушкинисты М. и Т.Цявловские, то и пометки в календаре связаны с той, которая его подарила: длинные черточки – интимные свидания с ней, «Турок в Италии» – опера, на которой он был с ней, а отъезд 31-го – тоже ее отъезд, а не его. Пушкин уехал из Одессы только 1 августа 1824 года.