В тени восходящего солнца - Александр Куланов

В феврале 1922 года бывший доцент оказался в Японии, где занял в Йокогаме должность помощника заведующего отделением Дальневосточного телеграфного агентства ДАЛЬТА (позже Российского телеграфного агентства — РОСТА, ныне ИТАР-ТАСС), но в августе следующего года новый плава корпункта немедленно уволил Мацокина. Николай Петрович вернулся во Владивосток, ще вновь был рекомендован Е.Г. Спальвиным в качестве доцента в Дальневосточный университет. Мацокина приняли и на этот раз, но теперь он не приехал сам, сославшись на отсутствие командировочных, а на самом деле «рассорившись с ректором университета Огородниковым», после чего вновь уехал в Харбин, где поступил переводчиком в частную контору, из которой его тоже попросили три месяца спустя...

На этот раз жизнь несостоявшегося доцента изменилась особенно круто. Какое-то время — очень незначительное — Ма-цокин сотрудничал с резидентурой советской военной разведки, повстречав на улице Харбина своего знакомого по Владивостоку Василия Николаевича Крылова. В анкете Мацокина запись о встрече с Крыловым оказалась на последней строчке листа, и заканчивается она словами:«... который предложил мне работу». Следующий лист закрыт плотной белой бумагой с надписью «Не вскрывать!», но догадаться о том, что там написано, несложно, собрав воедино другие документы.

Хотя, к сожалению, по-прежнему засекречено личное дело Мацокина как сотрудника ИНО, из дел уголовных известно, что он прослужил в резидентуре ОГЛУ в Харбине до середины 1927 года. В это же самое время Василий Пудин — тот самый, что спустя несколько лет будет вести дело Мацокина в качестве следователя. Официальный сайт Службы внешней разведки России о службе Пудина в Маньчжурии пишет так: «В Харбине В.И. Пудин установил обширные связи в кругах антисоветской эмиграции, приобрел ценную агентуру. ...В.И. Пудину удалось подобрать ключ к японским секретам. В процессе работы он пришел к выводу о том, что японские чиновники и военные... считают; что японский язык недоступен д ля понимания европейцев и в этой связи готовы поделиться с разведчиком японскими шифрами в расчете на то, что все равно никто не сможет понять текст шифротелеграмм. За время работы в Китае и других странах В.И. Пудин через агентуру и путем личных негласных выемок добыл сотни ценных секретных документов, получил около 20 японских и китайских шифров»[196].

Даже если отбросить откровенно бредовую фразу относительно желания японских шифровальщиков добровольно делиться государственными тайнами с иностранными разведчиками, роль Пудина выглядит былинно преувеличенной. Каким образом «молодому чекисту» оказались доступны для понимания японский язык и шифры, в СВР уточнить отказались, но ответ на поверхности. Точнее, в материалах уголовных дел Мацокина Впервые обвиненный в 1931 году в шпионаже в пользу Японии, Николай Петрович непрерывно писал жалобы и заявления, в которых мы находим такие, например, детали:«...если бы я действительно сообщал какие-либо сведения названному посольству, то сотрудники ИНО не смогли бы доставать не только официальную почту наисекретнейшего характера, но также обрывки или целые части всевозможных писем, как частных, так и официальных документов, записок и т.д., похищенных низшими служащими миссии в X. (речь, очевидно, идет о японской миссии в Харбине. — А.К.) и передаваемых им (сотрудникам ИНО) в настоящее время. Этот факт сам по себе свидетельствует о том, что начальник миссии в X. и вообще лица, ответственные за работу миссии, даже не подозревают о том, что низшие служащие миссии занимаются хищением и передачей названных материалов, подлежащих уничтожению, сотрудникам ИНО»[197].

Василий Пудин иногда называется одним из главных героев «добычи» в Харбине «меморандума Танака» — плана агрессии Японии в Азии, долгое время остававшегося основной пропагандистской страшилкой Дальнего Востока. Сегодня историками и востоковедами убед ительно доказано, что советские разведчики за огромные деньги купили (одновременно—в Харбине и в Сеуле!) умело сфабрикованную фальшивку. Так называемый «меморандум» был опубликован после смерти того самого Танака Гиити, а история его обнаружения вкратце выглядит так: «Некий китайский книготорговец из Гонконга, приглашенный неким японцем (идентифицировать его по фамилии не удалось) в императорский дворец (!) для реставрации неких китайских рукописей в придворной библиотеке (!), случайно (!) обнаружил там копию меморандума (!), переписал его (!) и передал китайским патриотам...»[198]. Такая версия обнаружения дурно смотрелась даже в те годы ожесточенной идеологической борьбы—настолько, что в 1946 году во время Токийского процесса советская сторона не стала его использовать в качестве документа обвинения и запретила делать это дружественной монгольской стороне. И все же по сей день остается и еще будет долго оставаться немало сторонников традиционной, советской версии происхождения этого документа. В качестве одного из главных доказательств подлинности добытого документа они приводят следующий аргумент: «В харбинской резидентуре был профессор-японовед Макин, специалист высочайшей квалификации, отлично знакомый с секретной японской документацией. Исследовав текст меморандума, он обратил внимание разведчиков на ряд признаков подлинности этого документа». Проблема в том, что отечественному востоковедению неизвестен не только профессор, но и вообще японовед по фамилии Макин—таковых просто никогда не существовало (японоведение — узкая отрасль науки, и все специалисты тут знают друг друга хотя бы по фамилиям), а вот наш знакомый дважды почти доцент Николай Мацокин за этой историей просматривается совершенно явно. Не случайно, думается, Мацокин покинул Харбин вслед за Василием Пудиным и перебрался во Владивосток в 1927 году — одновременно с покупкой псевдодокумента. Кстати, перед отъездом был награжден высшим чекистским органом — Коллегией ОГПУ — золотыми часами. Таких наград не получал и служивший по «параллельному» ведомству Зорге...

То, что Мацокин был не просто переводчиком в политической разведке, подтверждает еще одна его жалоба из тюрьмы: «...Никто из товарищей из ИНО не будет отрицать, что моя искренняя и честная работа имела большое значение для принятия правильной линии в дальневосточной политике СССР, что она имела огромное значение и для обороны страны...»[199] Вот так — ни больше ни меньше «для принятия правильной линии в дальневосточной политике СССР...». Это тянет не просто на похищение японских шифров из корзины с бумагами, а на нечто более весомое, политическое: например, на удостоверение подлинности «меморандума Танака», так нужного тогда СССР и Китаю для документально подтвержденного обвинения Японии в милитаризме. Скоро, впрочем, Япония так активно проявила себя в Маньчжурии, что надобность в «меморандуме» отпала сама собой — одновременно с нуждой в специалистах по его расшифровке.

Нельзя не заметить, что, несмотря на весьма своеобразный характер и специфическую область деятельности, в Харбине Н.П. Мацокин не прекращал заниматься и наукой. Его работоспособность просто поражает.«...иностранная пресса служила для него важнейшим источником оперативной информации для оценки международной политико-экономической ситуации. Прежде всего, его интересовали различные аспекты внутренней и внешней политики Японии, конфликты между трудом и капиталом, рабочее движение, аграрные конфликты, место России и Китая во внешней политике японского правительства. Он анализирует различные аспекты экономической и политической ситуации в Японии, оценивает военный и экономический потенциал страны, а также военную доктрину Японии, основываясь на сведениях, почерпнутых из иностранных газет и журналов. Японская печать, особенно журналы по экономике, политике, социологии, становятся для него предметом постоянного внимания и анализа. Он следит за самой разнообразной научной, научно-популярной и политико-пропагандистской литературой. Оценивает отношение к российским событиям в японской прессе. В середине 1920-х гг. его внимание концентрируется на японской политике в Китае. Николай Петрович самым тщательным образом анализирует различные аспекты японской экономики и состояния ее вооруженных сил. Он живо откликается на текущие события в Японии, а также на самые разнообразные публикации японских авторов. Кроме событий в мире экономики и политики, филологии и социологии его интересуют и отношение японцев к проблемам животноводства в Китае, и перспективы решения продовольственной проблемы Японии за счет развития рисоводства в Приморье»,—пишет о нем профессор А.С. Дыбовский из университета Осаки[200] и видит причины возможного влияния Мацокина на дальневосточную политику СССР в научной компетенции автора, а не в государственных и военных тайнах, добываемых и придумываемых с его помощью.