Запах денег - Дмитрий Ромов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Думаю, думаю, о том же думаю. Твою дивизию…
— Кто дал задание собирать досье?
— Такого человека нет, — качает он головой.
— И под пытками не скажешь? — хмыкаю я.
— У нас пытки запрещены по закону, — хмурится Эдик.
— А где ты здесь видишь представителей закона? Здесь закон — я. Мне нужна информация и я её достану. Жалко, у тебя паяльника нет. Знаешь, как он работает?
Он ничего не говорит и только хмурится.
— Жало у него тонкое, хотя и не очень гладкое, — продолжаю я. — Но это ничего. Неприятно, конечно, но когда он горячий, об этой шероховатости думаешь в последнюю очередь. Берёшь паяльник, нагреваешь, а потом запихиваешь в отверстие испытуемому.
— Какое отверстие? — спрашивает он, сглатывая слюну.
Кадык производит движение, дёргаясь вниз-вверх.
— Да, какая разница, — пожимаю я плечами, — паяльника же нет всё равно. Но можно и утюгом воспользоваться. Тоже нормальная тема.
— Ты просто так говоришь, — не хочет он верить в серьёзность моих намерений, — чтобы запугать…
— Ну, и ты просто так скажи, — смеюсь я. — Кто заинтересован в этом досье? Кто финансирует работу по сбору информации, кто оплачивает перелёты? Ты влип в очень нехорошую историю Эдуард, и выходов у тебя не слишком много. И времени тоже.
— Я просто делаю материал для газеты…
— Правда? И кто же разрешит печатать такой материал? Давай думай, Эд. Времени у тебя мало. Очень мало.
Я встаю, подхожу к Игорю, беру у него ТТ, возвращаюсь к Снежинскому и плашмя прикладываю ствол к его лбу.
— Чувствуешь холод, Эдик? — спрашиваю я. — Металл. Холодный металл. Тяжёлый и закалённый. Подумай, будет ли дюжина людей, вооружённых подобными железяками шутить, ворвавшись к тебе в дом. Никто не обратит внимание на пару выстрелов. Новый год, хлопушки, конфетти, шампанское. Мне будет жалко, что ты загубил свою жизнь, но я переживу.
Он ещё раз сглатывает.
— Можно воды, пожалуйста?
— Конечно, — великодушно отвечаю я. — Ты же в своём доме. Ребят, принесите водички, хозяину банкета. С кем ты встречался в Москве? Эдуард, слушай, время уходит, а мне надо с семьёй Новый год встречать. У меня есть несколько вариантов, что с тобой делать. Но скажи сперва, как ты оцениваешь свою работу по отношению ко мне. Она представляет для меня некоторую опасность, серьёзную опасность или критическую опасность? И вторая оценка. Для тех, кто упоминается в этом досье то же самое, некоторая, серьёзная или критическая опасность?
Он молчит.
— Критическая, да? — усмехаюсь я. — Ну, и что по-твоему нужно делать с источником критической опасности? Понять и простить?
— А какой, в таком случае, мне смысл что-то говорить?
— Не знаю, — подмигиваю я, — является ли сохранение жизни достаточно веской причиной, чтобы стать смыслом. Мне нужно имя заказчика, все материалы и твой немедленный отъезд в Тынду или куда подальше. Либо я застрелю тебя, закатаю вот в этот ковёр, вывезу на свалку и брошу.
Я выхожу из комнаты и прикрываю дверь. Итак, что мы имеем? Этот калмык явно не стрелок. Юный журналист. Эдик тоже не стрелок. Они собирают по мне и моему окружению информацию. Якобы для статьи в газете.
Кто за этим стоит? Кто угодно. Первым приходит на ум Гурко. Он уже однажды велел выпустить Снежинского. Попросил, разумеется, но Куренков сразу выпустил. Версия неоднозначная. Гурко мне помогал несколько раз. Возможно, это просто совпадало с его интересами. Кто ещё? Печёнкин. Эта жаба всё что угодно может. Может и Ферик…
Что с ними делать? Можно отвезти на нашу базу и закрыть в подземелье. А потом что? Не знаю, решение временное. Есть ещё вариант — физическое уничтожение. Но сестра Ангелина Шварц обязательно заявит, если ещё не заявила в ментуру и даст мой словесный портрет. И если Эдик исчезнет, это будет крайне неприятно. Крайне. Тут никакой Чурбанов не поможет, я думаю.
Опять звонит телефон. Сестра, похоже, нервничает, и тут только идиот не свяжет исчезновение этого козла с визитом капитана Рыськина и мальчика из ЮДМ. В общем вырисовывается новогодний цугцванг. Нужно поговорить с Де Ниро.
— Никого не впускать и не выпускать, — распоряжаюсь я. — Приду через час.
Я выхожу из подъезда и подхожу к машине. Пашка не спит, молодец. Забираюсь на переднее сиденье и снимаю трубку телефона.
— Егор, — раздаётся сзади.
Твою дивизию! Наташка!
— Минутку, Наташ.
Я набираю номер. Радько отвечает не сразу.
— Михал Михалыч, с наступающим. Это Брагин. Вы через сколько можете быть у себя?
— Ты чего, Егор, с Луны что ли свалился. Ещё бы в полночь мне позвонил. Ты про Новый год слышал вообще?
— Случилось кое-что. Нужно срочно звонить в Москву. Приезжайте, я всё объясню.
К его чести, он не начинает ныть и брюзжать.
— Ладно, — говорит он. — Через двадцать пять минут буду.
— Хорошо. Встретимся у входа, я тогда вас неподалёку от КПП ждать буду, да?
— Добро.
Я пересаживаюсь на задний диван.
— Домой, Паш. Туда и обратно. Наталью отвезём.
— Я никуда не поеду… — начинает она, но мой взгляд читается, наверное, даже в темноте, потому что она замолкает.
— Если не хочешь откладывать разговор на потом, у нас есть десять минут, — говорю я.
— Но… я хотела… наедине.
— Паш, включи радио… Говори, Наташ.
Пять минут, пять минут,
Улыбнитесь, те кто в ссоре… —
Громко поёт Гурченко…
Наташка вздыхает и отворачивается, но, собравшись с духом и, бросив взгляд на Пашку, начинает.
— Сегодня, когда я с твоей мамой готовила, позвонила Валентина Куренкова. Я сняла трубку. Она спросила тебя. Узнав, что тебя нет, спросила, кто я такая. Я ответила, что невеста. Она засмеялась и сказала, что я, наверное, очень отчаянная девушка, раз решаюсь связать с тобой свою жизнь, потому что ты… это она так сказала… ни одной юбки не пропускаешь…
Я молчу. Выражения лица в темноте не видно. Не дождавшись моей реакции, Наташка продолжает.
— Ещё она пригласила меня к себе, если я хочу узнать о… ну… о твоих… Короче, я всё бросила и побежала. И увидела тебя, выходящим от неё…
— И не захотела поговорить со мной, да?
— Я поднялась к ней, но она выглядела очень растерянной или испуганной и… сказала, что всё мне наврала. Она извинилась и не стала со мной разговаривать. Сказала, правда, где тебя найти, объяснила, как сюда пройти и всё…
— И что ты хочешь от меня, Наташ? Объяснений или клятв? Чего?
— Не знаю, — упавшим голосом отвечает она. — У меня сложилось впечатление, что ты её запугал.
— Я тоже не знаю, что тебе сказать. Я же тебе уже всё рассказал и объяснил. С моей стороны ничего не изменилось. Я тебе сказал, что не изменяю. Таких, как Валя знаешь сколько? И многие хотят залезть мне в штаны. И они могут звонить и говорить гадости. А ты будешь верить и бегать к каждой из них? А потом заставлять меня клясться, что у меня с ней ничего не было и поэтому она бесится? Так не пойдёт, Наташ. Ты так сама с ума сойдёшь и меня сведёшь.
Мы подъезжаем к дому.
— Так, к приходу гостей я постараюсь быть, но сейчас у меня безумно важное дело. И мне надо его закончить, иначе могут пострадать люди. Наташ. Всё.
Я наклоняюсь, целую её в висок и хлопаю по плечу Пашу:
— Можешь выключать. Поехали в КГБ. Наташ, беги домой, я скоро.
Михал Михалыч внимательно слушает всю историю, которую я рассказываю Злобину и только крякает время от времени. Аппарат включён на громкую, поэтому он тоже участвует в разговоре.
Злобин выслушивает всё спокойно и задаёт наводящие вопросы.
— Хорошо, говорит он, когда я заканчиваю. Молодец, что вскрыл этот клубок, но на будущее, сразу обращайся к Радько. Михалыч, ты там?
— Здесь, да, — отвечает тот.
— Смотрите, что я думаю. Сейчас забирай этих журналистов и вези на конспиративную квартиру. Пожалуйста, давай только без своих спецметодик, понял?
— Понял, — неохотно отвечает Радько.
— И работай с ними. Оставь сотрудника, чтоб они между собой там ничего не придумывали и вербуй. Егору этим заниматься не надо, он и так у нас на все руки от скуки. Выясняй заказчика и выпускай в жизнь. Будем с ними работать. По материалам подумаем, что им выдавать. Только смотри, об этой операции ни одной живой душе, только мне.
— И мне, — вставляю я.
— И главное, чтобы до Гурко не дошло. Не знаю, он за этим или нет, если и он, то не сам, а кто там дальше по цепочке, надо пощупать. Вот и будем щупать. Я подберу им здесь
