Царь головы (сборник) - Павел Крусанов

Жалко? Жалость-то при чём? Ничего, помирится с мадам своей… Если уже не помирился.

Ты про что? Неужто правда вспоминал? Нет, твёрдо ни с кем не договаривалась. Дома будешь? Совсем один? Конечно! Обязательно приду. Чёрт, врать не умею – ты же меня опередил! На полслова обошёл! Я ведь сама тебе сказать хотела… ну, то есть предложить отметить вместе. По старой дружбе, по-товарищески… Нет, закон расстояния в несколько горизонтов остаётся в силе. Но – не завтра. На то и праздник, чтоб отменять законы будней. Давай только придумаем так, чтоб без банальностей. Чтоб без салатов этих, без президента в ящике вперемешку с рекламой новейших средств по уходу за кожей подмышек. Что значит «как»? Вот так – залезем в ванну, станем розовые, чистые, и будем целовать друг друга повсеместно, совьёмся, точно ужики, и без стыда и совести всё-всё испробуем, наизнанку друг друга вывернем – и долго, очень долго хвосты трепать и таять будем, чтобы в этом году начать, а в другом только успокоиться. Ладно, шампанское можно… Я же говорю: в порядке старой дружбы. В конце концов, почему бы нам не сделать это? Ведь лет через десять сделать этонам будет сложнее, а потом мы и вовсе потеряем интерес к отличиям в наших организмах. И будем сожалеть, что в молодости могли вот так отметить Новый год и не использовали случай, просвистели. Потому что были дураки и думали: мышеловка. Весь мир – мышеловка.

Ну, всё – до завтра. Буду в десять. И не одна… Как с кем? С тортиком и фруктами.

* * *

В эту зиму выпало столько снега, что поражённые жители делали на стенах домов отметки – высота сугробов. Так при наводнении 1824 года отмечали высоту невской воды. Сказать, что я часто вспоминал Варю, значит – соврать. Не просто часто – каждый Божий день.

Март.

Тирлим-тирлим, тирлим-тирлим, тирлим-тирлим…

* * *

Ой, Климушка… Я плачу. Реву в три ручья… Не понимала раньше – откуда третий. Ерунду всякую думала про нюни, а он, третий, – из сердца. Кровью – в душу. Потому что… Он умер – прыгнул с парашютом и не раскрыл его. И в мёрзлую февральскую землю – бум! Четыре дня назад узнала, всё реву. Не думала, что столько солёной жидкости есть в человеке… Что значит «кто»? Он. Любимый мой. Кудрявый, худой, небритый… Думала, что не люблю, а вот – люблю. Ну да, теперь март. А разбился в феврале. Я симку поменяла, вот меня и не могли найти. Говорят, в гробу закрытом хоронили… Какой ещё несчастный случай! Умышленный! Умышленный случай! Там система такая – основной не сработал, запасной открываешь. Ой, не могу… Подожди, салфетку выну. Вот. Всё как-то разом в голову вошло – воспоминания скверные, вся дрянь – и теперь уселось в памяти ежом, так что память сделалась колючая, тяжёлая и не даёт мне спать. Только соберусь вздремнуть – собака чёрная приходит. Нехорошая собака: чернее чёрного, чернющая… Приходит, смотрит красными глазами – веки вывернуты, а вместо когтей у неё на лапах ногти и такие все изломанные, корявые, будто раздавленные улитки… И морда… то собачья, то словно у бомжа – одутловатая, как фиолетовая грелка. Я глаз этих красных видеть не могу, не выдерживаю – боюсь. Знаю: инстинкт зверя не терпит прямого взгляда в глаза – за ним будет ярость… Как тут уснёшь? Вот и болею бессонницей. Четыре дня не сплю. Знаешь, есть такая птица с огромным клювом – тукан. Так вот, чтобы заснуть, тукану приходится выворачивать голову назад и класть клюв себе на спину – иначе клюв перевесит и тукан с ветки навернётся. Где мне найти такую спину? Ой, не могу… Он мёртвый! Мёртвый!.. Как думаешь: может, коньяком это бессмысленное бодрствование лечить? Только дурно это – утром голова ватой набита. Но уже открыла, и рюмку поставила. В одиночку непривычно, а – нет, не могу никого видеть. Ой, горе-то, вот горе… Что же за дура я такая… Зачем сбежала? Хоть штихель в сердце… Нет бы собирать благую карму… Всё, повело Егора в гору. Нет, Климушка, не приезжай. Тебя видеть тоже не хочу. Собака чёрная придёт – с ней выпьем. Зачем только тебя набрала – не знаю. Дура, дура…

* * *

21 октября. День рождения Альфреда Нобеля. С группой учеников из здешнего представительства «Сименса» вспоминали немецких яйцеглавов, удостоенных шведской отметины. Вечером дома читал в оригинале Гессе. Германия и буддизм – нелепейшее сочетание.

Тирлим-тирлим, тирлим-тирлим, тирлим-тирлим…

* * *

Ну, здравствуй. Это я. Да, утекло порядочно, и столько всякого со мной случилось… Жизнь. Жизнь целая произошла. В пещеры со спелеологами спускалась, на Мачу-Пикчу чуть горняшку не схватила, с аквалангом на рифе гоняла попугайских рыб… А мои костяные зверюшки – теперь нарасхват! И салоны берут, и на выставки…

Но я не об этом хотела, я – о нас. Не поверишь, но мне только теперь разница открылась. Какая? Между нами разница. Да нет же, я не об этой, не о той, что для греха и наслаждения. Это разница конструкций, а я – о разнице программ. Тех, что стратегию поведения определяют и тактику его – уже не помню, в каком надо порядке… Понимаешь, мы с тобой по-разному устанавливаем себе цели и потому задачи ставим… до умиления разные. Я всё хочу, весь мир. Оседлать его хочу, как волну, как тигра. И разбиваюсь, когда волна меня лягает. Про тигра и не говорю. О чём не говорю? О том, что со мной происходит, когда тигр седлаться не даёт и рвёт меня в клочки. Живую рвёт… Словом, цель в руки не далась, отсюда – уныние, подавленность, тоска. Это со мной так происходит. У тебя – иначе. Ты как будто с детства понял и решил: чтобы не испытывать в жизни гнетущих разочарований, надо ставить перед собой реальные цели. Пример? Да вот хотя бы… Когда я иду на пляж, я думаю: искупаюсь, солнышка схвачу. А тут – раз – налетела туча, прыснул дождь, и всё насмарку – день не задался. Приблизительно так. А когда ты идёшь на пляж, ты ставишь перед собой задачу – не утонуть. И до сих пор – без разочарований. Всякий раз – удовлетворён. Поэтому нам вместе быть нельзя. Разница эта поначалу манит, а потом, когда вплотную программы сталкиваются, дурная реакция идёт, и в результате – хочется убить друг друга, а дальше – детонация, и нас разносит в разные концы пространства. Ну, то есть, разносит то, что от нас осталось. Вот и выходит, что расстояние в несколько горизонтов – это не каприз, а техника безопасности. Конечно, упрощённо, в двух словах. А ты хотел, чтоб я тебе роман тут написала? Не спорь. Это правда. Мы просто до детонации не довели ни разу дело, успевали прежде на безопасную дистанцию…

Нет, не поэтому звоню. Ты помнишь, какой сегодня день? Правильно, октябрь, двадцать первое. И что? Дубина! Мы встретились с тобой впервые! В этот день! На философском факультете – Менделеевская линия – зачёт пересдавали доценту по фамилии Погребняк. Шутили замогильно по такому поводу. Забыл? Много лет прошло, потом сочтёшь. Вот поэтому и звоню. Вспомнила – тебя и себя, какой была, – загрустила. Даже есть перестала. Да нет, куда там, но лишний фунтик наберётся. Такая единица веса. А помнишь? Раньше, в детстве, свёрнутые колпачком бумажные кулёчки фунтиками звали. Конфеты, сахар, творог – в фунтиках отвешивали. Ушедшая натура. Ерунда, а отчего-то грустно.

Спасибо тебе. Как за что? За всё. За то, что не спрашиваешь лишнего, зря не напомнишь про ошибку и печаль. За то, что существуешь. Хотя бы в памяти моей. Мне что-то хорошо сегодня – всех хочется благодарить. Даже… даже и покойников! Пусть будет им легко и радостно там, за гробом! Где нас пока что нет. Так радостно и легко, как мне сейчас. Ты что, не чувствуешь? Чудесен! чуден мир! И так устроен правильно… Я вот что думаю: даже тогда, в блокаду… когда предел сил человеческих был превзойдён во сто крат… даже тогда… Словом, блокада была такою мерой испытания, что люди в Ленинграде – по сердцу их – воочию узрели сатану и Бога. Кто так, кто этак. Ну а кто-то разом. Потому что гармония – это равновесие враждующих сил. И когда оно нарушено, это особенно осознаётся – пронзительно и больно. Потому что мир в человеке и вокруг него прекрасен и вместе с тем ревёт как сивуч, скрипит зубами, маты гнёт. Как выразить – не знаю. А только дивно всё. Всё дивно, дивно, дивно! Мы в юдоли тоскуем о долговечной красоте, а тут же, рядом – вечная! Как можно жить и не заметить?! Рай – это Бог. Тот, который – любовь. И чтоб попасть туда, в рай, не надо умирать. А ад имеет форму сатаны, как бегемот – когда он распахивает пасть, то весь становится ею… Как хорошо устроено! Как верно! И люди… Удивительное дело – люди, когда их вспоминаешь, принимают форму мыслей о них. Слышит ли кто-нибудь меня? Я здесь! Я в этой сфере чуда и любви! Я здесь, внутри! Я часть её, я – чудо! А звон какой! Как полированная сталь! Ой, мамочки! Как передать? Сказать как? Ну вот… и ледяная скрипка звенит так истошно – будто за все осквернённые воды словно за все воды осквернённые отравленные и убитые – скрипка звучит так насквозь и так протыкает свои ноты сквозь всё – вот-вот оборвёт струну – и просовывает свои звуки сквозь всё на свете словно по струнам не смычком а бритвой словно ещё секунду и никогда потом словно – за все осквернённые и убитые воды – и ледяная скрипка криком словно вот-вот упадёт навзничь вот-вот оборвёт струну и проткнёт своими звуками всё на свете словно по струнам – не смычком а бритвой словно – за все осквернённые и убитые воды словно ещё секунду и никогда больше на грани обрыва струны или слуха словно вот-вот упадёт навзничь протыкая своими звуками всё на свете словно по струнам не смычком а бритвой словно за всё от имени всех отравленных и убитых источников взвизгом – протыкая звуками всё на свете как солнце лучами воздух и тучи и ледяная скрипка – криком словно вот-вот упадёт навзничь – криком на грани обрыва струны или слуха взвизгом – протыкая звуками всё на свете словно солнце лучами воздух и тучи словно по струнам не смычком а бритвой криком – от имени всех отравленных и убитых источников словно ещё секунду и никогда уже больше – – —