Позывной ’Грэй’ - Хельга Дюран

Берлессы вошли в Кижи только на следующий день. Им через забор тоже прилетело несколько ракет от кижан. Что им ещё оставалось?

Я был рад, что берлессы начали оказывать содействие Доронину. Как только проведут референдум по отделению Северо-Боровинской области от Кижей, берлессы махом выжгут всю северянскую погань с моей родины.

Дожить бы до этого дня! Жаль, что папа не дожил. Он больше всех ждал этого Дня независимости.

У меня даже времени не было толком оплакать гибель родителей. Меня завертело в эту войну окончательно и бесповоротно.

Спать я больше не мог, несмотря на усталость. Закрывал глаза и видел мёртвых: солдата, что я застрелил, майора Стрельцова, комбата, Игорька, маму и папу...

Мне казалось, что сейчас я усну, и обязательно случится что-то нехорошее. Северяне нападут или потасовка в нашей банде начнётся. И всё думал и думал обо всём на свете.

Утром я провёл разъяснительную беседу с алкашами и выпустил их из подвала. Ещё четверо соизволили нас покинуть. Мы их отпустили, правда, уже без оружия.

Нас осталось 68 человек, не считая гражданских. Я был рад, что забрал сестрёнку с собой. Неизвестно сколько сейчас долбоёбов с оружием бегает по городу. В новостях сообщали, что начались мародёрства и увеличилось количество других преступлений. Я представлял, какой сейчас в городе хаос и бардак.

У границы с Берлессией шли ожесточённые бои. До нас доносились еле слышные звуки взрывов и часто пролетающих самолётов.

В ожидании команды от губернатора мы все слонялись без дела по дачному участку. Я понимал, что это ничем хорошим не закончится. У меня не было полномочий и авторитета удерживать в боевой готовности такое количество солдат.

Чего ждать от беглых дезертиров? Всего что угодно.

Олэська вроде пришла в себя. Она готовила еду с другими женщинами — родственницами моих бойцов.

Прошло три дня, а от губернатора так и не было вестей. Это напрягало. Нам нужен был другой командир. Опытный, взрослый, бывалый, которого будут слушаться, которому будут подчиняться. Я больше всего на свете хотел сбросить с себя это бремя командования, вот и ждал звонка Доронина.

Нас никто пока не трогал и мы никуда не лезли, поэтому все были живы и здоровы. В посёлке было относительно тихо и безлюдно — казалось, можно всю войну тут пересидеть.

Чтобы занять солдат, я велел соорудить два пулемётных гнезда на участке и выставить брустверы из подручных материалов на случай нападения на нас противника.

Место было немного, чтобы копать окопы в рост, а на соседние участки, хоть они и пустовали, мы побоялись залезать.

На четвёртые сутки ночью меня разбудил дежурный. Я вскочил, как ошпаренный, не зная, чего ждать.

— Товарищ капитан, там Мирошниченко вернулся! — тихо, чтобы не разбудить остальных солдат, доложил дежурный.

Я с трудом вспомнил, кто такой Мирошниченко. Это беглец из первой партии, из тех, что с оружием ушли. Обрадовавшись, что ничего серьёзного не произошло, я присел обратно на кровать.

— Ну пусть спать ложиться, завтра попиздим с ним, — ответил я.

— Так это... Товарищ капитан, они ему хуй отрезали! Его в больницу надо! — дрогнувшим голосом добавил парнишка.

— Что? Кто?

Я окончательно проснулся, но не понимал, что тут мне втирает боец.

— Северяне! — Голос солдата уже дребезжал, как ржавая струна. Того и гляди, разревётся. — Они их всех убили, а его отпустили, чтобы он нам передал, чтобы мы тоже сдавались!

Глава 27. Сергей

Я спал одетым, поэтому уже через минуту был на улице. Мирошниченко лежал на земле возле крыльца. В свете тусклой лампочки уличного фонаря были видны его окровавленные ботинки.

Его окружили несколько бойцов, так что я с трудом протиснулся к нему. Из-за побоев я не узнал парня. Да и как его можно было опознать — лицо превратилось в сплошное раздутое кровавое месиво, штаны ниже пояса окровавлены, правой кисти не было. У меня волосы на жопе зашевелились от увиденного. Разве способен человек сотворить такое с человеком?

Мирошнеченко был без сознания, но ещё жив. Его, действительно, нужно было доставить в больницу. Каким образом, блять? Я метался по территории, придумывая мыслимые и немыслимые планы, как отвезти бойца в город и при этом выжить самому.

Понятное дело, что желающих покидать дачу, рискуя жизнью, не нашлось. Все были в таком же ахуе оттого, что произошло с нашим товарищем.

Пока мы рядились, кто повезёт Мирошниченко и какой дорогой, пацан скончался. К тому времени все, кто был в нашей группе, уже проснулись и всыпали на улицу, чтобы поглазеть на истерзанный труп парня. Олэська вместе с другими гражданскими плакала.

Я и сам готов был разрыдаться. У меня в голове не укладывалось, что делать дальше. Я Мирошниченко даже допросить не успел. Мне казалось, что северяне уже выдвинулись в нашу сторону, следом за пацаном и вот-вот будут здесь.

Ужас, горе и паника захватили меня полностью, так что я снова впал в какой-то ступор, не в силах рассуждать мало-мальски здраво.

Рано или поздно нам бы пришлось вступать в бой с северянами. Пора, наверное? После того, что эти твари сделали с Мирошниченко, я понял одно — лучше не сдаваться в плен живым и их не щадить. Собаке — собачья смерть!

— Кто разговаривал с Мирошниченко? — спросил я, окинув взглядом притихших бойцов. — Что конкретно он сказал?

— Они наткнулись на северян на подходе к городу, — севшим от волнения голосом тихо прохрипел Федорченко. –Их пытали, а потом убили всех. А Мирошу к нам послали сказать, чтобы мы тоже сдавались. Больше ничего. Теперь северяне знают, что мы здесь! Товарищ капитан, мы же не будем сдаваться?

— Не будем! Мирошниченко сказал, где северяне? С какой стороны он пришёл?

— Со стороны объездной дороги, — махнул рукой дежурный, указывая направление.

— Ну, что, мамкины сосунки? — стаскивая с головы кепку, обратился ко всем Димон. — Есть ещё борзые, желающие покинуть наш бравый строй?