Я — твоё солнце - Павленко Мари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо, что избавил от деталей. Слушай, ей гораздо лучше.
Мы сделали заказ, поели в относительной тишине — иллюстрация наших с ним отношений. Только вот теперь звяканье вилок о тарелки было наполнено недосказанностью, эмоциями, застенчивостью. Папиной застенчивостью.
Он покончил с луковым супом, я доедала салат с тёплым козьим сыром.
— Ты уже выбрала, куда поступишь на следующий год?
— И да, и нет. Я думаю об одном институте и филологическом факультете. В таком порядке. Я…
Я смотрела на него исподлобья.
— У тебя много времени, дорогая. Я много думал и решил, что мы требуем от вас сделать выбор слишком рано. Сегодня молодёжь начинает работать позже, проводит много времени на стажировках. Наверное, бросаться в омут с головой довольно страшно.
— И я согласна с тобой.
— Что-нибудь обязательно тебе подойдёт. Решишь сама.
— В тебя вдруг кто-то вселился или что?
— Все мы можем повзрослеть и передумать. Даже я.
— Я рада, что это так.
— Угу. Твоя мама до сих пор принимает лекарства?
— Да.
— И встречается с психиатром?
— Да.
— Она спит?
— Да.
Этот отцовский допрос меня прикончит.
Папа отложил вилку и промокнул рот салфеткой.
Тут меня осенило: в прошлой жизни папа жил в английских пустошах с собаками и носил велюровые штаны, словно поклонник Джейн Остин, и ездил в карете куда-нибудь в Бат.
— Дебора!
— Что?
— Хочешь… десерт?
Мне хотелось рассказать ему об аборте, но это не моя тайна. Жаль.
Папа немного напрягся.
— Дебора!
— О, всё нормально, я же не грубила тебе!
— А ты… не думала встретиться с Элизабет?
— Я бы не отказалась от смузи. Детокс не помешает. Что-нибудь зелёное с кучей травы, отчего улучшается цвет лица.
Я прочистила горло.
— Прости, папа. Я…
— Это моя вина. Ты не обязана отвечать прямо сейчас. — Он глубоко вздохнул. — Мы ещё не разговаривали о разводе с твоей мамой, потому что она отказывается со мной видеться. Но однажды придётся встретиться с реальностью. Тебе скоро восемнадцать. И я… я бы хотел… я…
Принесли смузи: восхитительный, светло-зелёный, с трубочкой. Я сделала глоток. Гадость. И поставила бокал на стол.
— Я бы хотел, чтобы ты спокойно жила где захочешь. И со мной тоже, то есть со мной и Элизабет, если вдруг появится желание. Ну или время от вре мени. Я с радостью приготовлю для тебя комнату.
Я снова схватила смузи, вставила трубочку в рот и наклонила стакан, чтобы отпить.
Хотя трубочка уже была во рту.
Смузи плавно вылился мне на штаны.
Я в ужасе уставилась на холодное зеленоватое пятно, которое росло на моих джинсах, и убежала в туалет, где принялась щедро поливать штаны водой и мылом, которое не вымывалось.
Встреча с Элизабет.
Жизнь с ней и моим отцом.
Зелёное пятно от смузи.
Я вернулась за стол три минуты спустя.
— Извини.
— Ничего страшного. Смотри, тебе принесли другой смузи.
— О, как мило! Постараюсь не разлить его хотя бы на этот раз.
Мы ушли из ресторана, не возвращаясь к теме. Но разобранная на детали тема вертелась у меня в голове, затираясь до дыр.
С одной стороны, я рада, что вижусь с Джамалем и Виктором, с другой, мне как-то легче, что теперь мы встречаемся реже. Мы пересекаемся на уроках, болтаем, парни ведут конспекты, иногда дают мне их списать. Я им даю свои заметки. Но теперь я занимаюсь по большей части дома, рядом с мамой.
Также я отсылаю им подробные отчёты о маминой деятельности. Потому что, несмотря на неожиданные откровения об аборте, мама всё такая же отстранённая. Чтобы привыкнуть, я анализирую её поведение, а Джамаль и Виктор выступают в роли экспертов. Они, конечно, ничего в этом не понимают, но хотя бы делятся мнением.
Теперь у нас мандалы.
Мама забросила вырезки, чтобы посвятить свои дни раскрашиванию мандал — этих гипнотизирующих рисунков, на которые медитируют буддийские монахи. И на которых чёрт-те как чирикают дети в начальной школе.
Поначалу я не обратила внимания.
А потом наткнулась на раскрытую книгу на её кровати, которая поясняла психоаналитическую теорию на основе подсознания и созерцания. Ещё там было о таинственном значении этих кружочков.
— Да тут всё понятно: она ищет свой центр! — воскликнул Виктор.
— То есть мне не волноваться? Даже из-за очередной одержимости?
— Я бы не стал. Просто…
— …Доверься ей.
По вечерам и в выходные мы с Джамалем обмениваемся тонной сообщений. Он рассказывает о Тео (с которым договорился встретиться в апреле), о Викторе, о том, что чувствует или чувствовал.
И, конечно, о Гертруде.
Я ему отсылаю одну фотографию Изидора в день.
Виктор как никогда прикован к своему телефону: аппарат уже сросся с его правой рукой. Однако вне групповых чатов он редко пишет мне лично.
Даже знать не хочу, что он пишет и кому.
Просто наблюдаю за ним, наслаждаюсь каждой секундой в его компании, даже если от боли давит в груди, словно там крутят отвёрткой, а от всех этих бессмысленных наблюдений из глаз неистово (и несчастно) хлещет. Я приближаюсь к нему, отдаляюсь, играю в «три шага вперед, три шага назад, три шага влево, три шага вправо». Надеюсь, не сломаюсь.
Держаться в стороне хорошо: я обрастаю броней. Общаться с ним тоже неплохо: я получаю свою дозу, солнце поднимается выше.
А между двумя этими состояниями я теряюсь.
К тому же мне снятся сны. Там я свободна. Не от него, нет, но свободна любить. В своих снах я целую Виктора так крепко, что он теряет сознание и падает от мастерства моих языковых мышц. Он пожирает меня своими кавайными глазами, шепчет, что любит и хочет меня.
Не хватает только кокосовых пальм, коктейля в запотевшем бокале и гитары.
Да здравствуют сны.
Днём я иду либо домой, либо к Элоизе.
Иногда направления совпадают, когда мы остаёмся у меня.
Мама назначила приём у гинеколога, который практикует в клинике. Они сходили туда вместе. Меня тоже позвали, но я должна была остаться в лицее: у Элоизы занятия заканчиваются раньше. И, если честно, не представляю себе прогул в зале ожидания, переполненном большими животами.
На выходе из Питомника меня ждало наводнение сообщений в телефоне:
«Я посреди стада беременных женщин, тут целое гнездо!»
«У девушки напротив такой огромный живот, что пупок наружу. Вылез! Похож на фурункул».
«Я тебе говорила, что уснула на английском? Соседка по парте разбудила, ткнула локтем. Представляешь, я даже слюни пустила на стол».
«У них всех яйца тираннозавра вместо груди. Ужас. Я даже прислушалась, чтобы убедиться, что они не трескаются».
«Жесть, сиськи у девушки через два стула от меня вот-вот взорвутся. Я держу под рукой журнал, чтобы прикрыться, мало ли…»
«Я следующая, мне страшно!»
«Ну вот. Мы вышли. Мне назначили новый приём скоро».
«Дебо… я на восьмой неделе».
«Меня будут оперировать».
«Твоя мама — супер».
«Спасибо, какашечка».
«Восемь недель».
Я постаралась её успокоить, но без лишнего рвения. Между Элоизой и мамой образовалась связь, которую я не понимаю, но это хорошо, это что-то сильное. Эта связь помогает Элоизе, у которой теперь появилась союзница.
И маме это тоже на пользу. Ей доверили важнейшее дело, отчего обнажились пробелы в её истории. Взгляд в прошлое движет её вперёд.
Почему и как — я понятия не имею, но в субботу утром она сказала:
— Я отправила сообщение твоему отцу.
Ложка замерла у рта, и холодные мюсли посыпались мне на колени.
Я плохо расслышала?
— Ещё слишком рано для личной встречи, но я хотела тебе сообщить. Вчера вечером я написала ему.
« Мама… Я…
Она приподняла бровь.
— Даже не поздравишь?
Мы улыбнулись друг другу. Нет, моя мама не спятила. Она просто неспокойна.
И хрупка.
Такое бывает.
В следующий вторник мадам Шмино объявила, что мне больше не нужны дополнительные занятия. Мои большие перемены вернулись.
