Мутанты - Сергей Алексеев

Мыкола проводил взглядом ее широкую корму и некоторое время стоял обескураженный и возбужденный – как если бы обреченный на заклание бык бежал с арены, даже не взглянув на красный, дразнящий плащ.

Такое поведение теперь уже бывшей сожительницы можно было истолковать по-разному, однако затылок опахнуло предчувствие, что еще не все потеряно. Пан Кушнер хоть в гневе и прогнал его из резиденции и отстранил от охоты на мутанта, однако слово свое держал и, вероятно, дал взбучку своей сестрице за позор в ночном клубе. И вопрос с их дальнейшими отношениями решил однозначно, несмотря на свои родственные чувства. В любом случае, Сильвестру Марковичу нужен свой человек на таможне, а значит, на этом рубеже можно закрепиться, выстоять и, набравшись сил, пойти в контратаку.

Примерно через час Тамара Кожедуб прошествовала в обратную сторону, и могучая ее поступь, усиленная сводом башни, еще долго стояла в ушах, словно отбивая ритм мыслей: куда она ходила, зачем и к кому? Явно не по служебным делам, прижучить, например, какого-нибудь зарубежного кредитора или неплательщика алиментов – тогда бы надела форму.

Покуда Волков гадал, что бы это значило, на таможню приволокся его родной отец. После разоблачения в резиденции он был сдан в районную милицию для установления личности, поскольку никаких документов не имел, а там – острижен наголо, побрит, сфотографирован, после чего проверен по всяческим учетам. Выяснилось, что прежде он задерживался органами много раз, и убедиться в том, что это на самом деле давно пропавший Семен Волков, оказалось проще простого – через обыкновенную дактилоскопическую экспертизу. Правда, было известно, что Волков-старший после травмы утратил дар речи и мог лишь ругаться, но говорливость пойманного бомжа отнесли к терапевтическому действию времени либо неожиданному результату снотворного выстрела – в общем-то, об этом не особенно и задумывались. А поскольку за стариком никакого криминала не числилось, да и в милиции хорошо понимали, чей это отец, ссориться с таможенником не захотели и отпустили на волю.

И вот он явился на таможню, как наказание.

– Колька! – заорал от шлагбаума. – Выпить дай ! Сбегай, водки принеси! Водки хочу!

Явление папаши из небытия Мыкола встретил с чувствами смутными, поэтому зазвал его в башенный офис, налил сто граммов, хотел уже отвести к себе в квартиру и уложить спать, однако родитель заартачился:

– Никуда не пойду! Да здесь у тебя лучше, чем на вокзале!

Уложить его на диван не удалось никакими уговорами, отец взбодрился и, всю жизнь будучи вольным, как кот, пошел сам по себе. Волков думал, он исчезнет с таможни, но когда спустился из башни, пришел в ужас. Оказывается, папашка подобрал картонную коробку, сел на асфальт возле шлагбаума и уже собирал милостыню. В обыденное время через таможню ходили в основном бабульки друг к другу в гости, мелкие торговцы с сумками, проезжали туристы и совсем редко – иностранные фуры с опломбированным грузом. В общем, подавать особенно было некому, однако стриженный налысо старик-побирушка сразу же привлек внимание. В Братково давно забыли про бабника Семена, и тут, ясное дело, заинтересовались – кто такой, а он и не скрывал ничего, даже напротив, в подробностях рассказывал свою историю и уже собрал вокруг небольшую толпу бездельников.

По инструкции нищенствовать в зоне контроля строго запрещалось, поэтому Мыкола вздумал увести отца насильно и запереть в башне, но тот мгновенно взбунтовался:

– Ты пошлину собираешь?

– Я согласно закону.

– А я тоже пошлину беру! Не твое дело мне указывать! Будь он простым бомжем, Волков сдал бы его в милицию, и все, но тут как бы ни было – отец родной! И ведь люди кругом!

– Давай я тебе лучше еще водки дам, – предложил он. – Пойдем!

– На что мне твоя водка? Сам заработаю!

– Здесь побираться запрещено!

– Колька, да ты не бойся, я с тобой поделюсь. Вечером! Мыкола спорить с родителем больше не стал, а подгадал минуту, когда поблизости никого не будет, заломил руки и, несмотря на сопротивление и крик, увел в комнату личного досмотра, где имелись решетки на окнах и стальные двери.

– Отца родного! В клетке держать?! – орал тот. – Ну ты и гнида, Колька! Надо было тебя еще сопляком удавить!

Лучше бы уж к нему не возвращался дар речи!

С горем пополам удалось всучить ему бутылку водки, вроде как в долг. Родитель тут же выпил половину, закрутил крышку, поплясал немного – на манер вчерашнего, на второй заставе, и, когда ноги подломились, уснул на полу, привалясь к стене. Мыкола запер дверь и только вернулся на пост, как увидел на российской таможне крытый «УАЗ» администрации. С Пухнаренковым у Мыколы отношения испортились после «сладкого дела», поскольку тот подозревал прямое участие украинского таможенника в контрабандной операции. Времени с тех пор прошло уже достаточно, острота вопроса поистерлась, но Волков ухо держал востро, если на таможне появлялся сам глава администрации либо его подчиненные. Бывший кагэбэшник личного следствия еще не закончил, ибо затронута была его честь – под носом у чекиста протащили через границу два состава сахара. Поэтому Волков делал тупой вид, останавливал транспорт российской администрации на общих основаниях, производил полный досмотр по инструкции и тем самым как бы сдерживал ретивость Пухнаренкова.

Тот и рад был бы что-нибудь предъявить таможеннику, но, понимая, что через границу приходится мотаться часто, а значит, и часто подвергаться придирчивому контролю, терпеть унижения, не очень-то хотел обострять вялотекущее недовольство друг другом. А Мыкола сильно и не зарывался: проверяя автомобиль главы администрации, он как бы не замечал, что у того в багажнике, например, вместо допустимого количества беспошлинно провозимого коньяка – раза в три больше. Или что там имеется товар, подлежащий обязательному внесению в декларацию. Не замечал, но всем своим видом всегда подчеркивал, что заметил, тем самым подавая сигналы к примирению. Концом этого давнего противостояния могло стать обстоятельство вполне рядовое: если бы глава российской администрации первым подал руку. Только потому, что в приграничных районах существовало неписаное правило: с таможенниками надо дружить при любых обстоятельствах.

Но гордый чекист тоже чувствовал себя жрецом богини справедливости и, кажется, не собирался идти на мировую.

Да и сейчас случай был другой, когда следовало проявить максимум принципиальности. Не исключено, что пан Кушнер того и ждет, чтобы подловить на мелочи и потом довершить дело…

Разумеется, Вовченко с Чернобаем машину администрации не проверяли, напротив, откозыряли и открыли проезд. Дабы подразнить неприятеля, Волков тоже подошел к шлагбауму и будто бы приготовился надавить кнопку подъема, так что разогнавшийся водила едва успел затормозить и чуть не снес преграду. Напустив творческое безразличие, Мыкола указал жезлом в отстойник, а сам не спеша, походкой после-инфарктного больного, прогулялся по терминалу. И заметил, как видеокамеры, управляемые Чернобаем, неотступно следуют за ним. Странного либо тревожного ничего в этом не было, скучающий прапорщик частенько развлекался тем, что подсматривал за соседней державой, ее гражданами и особенно гражданками, но такова у них, москалей, была привычка.

За рулем ржавого, истасканного «УАЗа», который Мыкола помнил еще со времен, когда был предриком, оказался знакомый хозяйственник администрации Кривохатко, мужик простой и, как все завхозы, вынужденно занимающийся контрабандой в виде бартера, то есть необходимой и обоюдовыгодной меновой торговли. В кабине находился еще пассажир, которого раньше Волков в Братково никогда не встречал, – на вид скользкий и такой же косоглазый, как сам Пухнаренков. Можно было поманежить их немного, устроить формальный досмотр, чтоб поволновались, если провозят запрещенные предметы, проверить документы и пропустить, но этот иногородний хлыщ, видимо не знавший местных порядков, оказался ко всему прочему еще и нетерпеливым.

– Командир, – сказал он, надувая щеки, – пропускай, торопимся.

Мыкола усилил таможенное творческое спокойствие и бдительность троекратно, велел отвернуть брезентовый полог кузова. А там, среди обычного хлама в виде мятых железных ведер, запасных камер, тросов, рваных коробок и тряпья, стояла длинная сетчатая клетка с пищащими цыплятами.

– Що це таке? – на государственном языке спросил Волков.

– Це ж курчата, – подпел ему москаль Кривохатко, обычно тоже мешавший языки в кучу. – Не бачишь, чи шо?

Длинноногие, поджарые бройлеры топтались в клетке по толстому вороху соломы, и даже человеку было понятно, что испытывали неудобство и, возможно, от этого нещадно гадили. Волков не собирался возиться со столь поганым грузом, а хотел лишь поманежить представителей администрации, чтобы они потом доложили Пухнаренкову, а тот в свою очередь намотал себе на ус и в конце концов пошел на мировую с таможней.