Телепортация - Марк Арен

– Я хочу знать, – решил он снизойти до объяснения, – как проводят воскресный день славные жители этого места, которое вы зовете Москвой. Где бывают, куда ходят. Клубы, театры, пассажи…

– Ну… По-разному, – задумался ошеломленный водитель. Ну, и в кино тоже. И в театры. Но, это ближе к вечеру… А сейчас, я думаю, в «Ажане» затариваются, – мельком взглянув на циферблат часов, бухнул он после непродолжительной паузы и снова взглянул на бодигарда – не сказал чего лишнего?

– «Ажан»? – переспросил он. – Кес ке се – «Ажан»?

– Гипермаркет, – изрек загадочное слово водитель и окончательно сник.

– Значит, едемте в этот ваш гипермаркет, – повелительно изрек он.

Несчастный водитель затравленно взглянул на Дмитрия. Тот едва заметно пожал могучими плечами, мол, едем – так едем.

Заурчал породистый тевтонский двигатель, и автомобиль, мягко и величаво тронувшись с места, влился в суетливый поток.

Дорога оказалась весьма длинной, и дарившее сперва забытый детский восторг мелькание картинок за окном вскорости стало откровенно утомлять. Он попытался задуматься над значением слова «гипермаркет». Несмотря на вполне понятные корни – греческое «гипер», означавшее «сверх» и английское market – базар, торгови́ще – вместе сложить их никак не получалось, выходило невесть что. Помаявшись какое-то время с этой загадкой, только махнул рукой: мысли ворочались в голове неповоротливо и тяжело. Будь что будет.

Здание было огромным, словно храм или дворец. Своими размерами оно не предназначалось для того, чтобы здесь жили люди.

Однако если это и был дворец, то архитектор строил его по какому-то понятному лишь ему замыслу. Ничто на фасаде не радовало глаз, наоборот, пугало своим масштабом и отчужденностью. Простой и ровный, совершенно ничем не цепляющий взгляд. С шипеньем разбегавшиеся в стороны двери глотали порциями тех, кто стремился внутрь, и выпускали тех, кто уже выходил. Эти спешили на громадную площадь, где замерло без движения невероятное число автомобилей. Помещали в их чрево свою поклажу, согнувшись в три погибели, влезали туда, и, фыркнув облачком сгоревшего топлива, один за другим уезжали восвояси, освобождая место рекой стекающимся на эту площадь авто.

Все это напоминало какой-то странный, непонятный, а оттого не принимаемый сознанием ритуал… Вызывало какие-то смутные ассоциации.

Решив про себя, что «семь бед – один ответ», он надменно, как и полагается искушенному во всем и вся иностранцу, вздернув подбородок, зашагал к змеиношипящим дверям.

Они были закрыты и прозрачны – ни лакея, ни ливрейного, который бы раздвигал их перед посетителем, он не обнаружил, впрочем, как и ручки.

Однако они сами раздвинулись, стоило ему подойти ближе, он только с неодобрением покачал головой.

Чудно, техническая мощь и всевозможные новинки, столь яро удивлявшие и радовавшие его в первые дни, нынче вызывали лишь глухое ворчание, замешанное на равнодушии и… страхе. «Вот, получается, цена всем этим новшествам», – отстраненно подумал он, проходя в зал.

Он был единым и огромным, под стать фасаду. Высокий потолок поддерживали конструкции наподобие пролетов арочных мостов.

Сверху лилась ритмичная музыка, и женщина довольно приятным голосом, но уж очень простыми словами пела: «Люби меня… возьми меня… наше чувство навсегда… О да…. Ты прекрасен, я хороша, мое тело, твоя душа» – и так далее, насколько позволяли различить слова частые, входящие в резонанс с сердечными, ритмичные удары. Эти простые слова повторялись достаточно часто, что сперва вызвало неприятные шаманские ассоциации, но потом сознание просто отключилось от восприятия смысла, остался лишь навязчивый ритм, отдававшийся в висках слабыми позывами мигрени.

Везде, куда хватало глаза, тянулись полки, полки, полки… Полки полок, дивизии и армии полок, уставленные всем, что только можно было придумать и воплотить.

А вдоль полок, толкая перед собой решетчатые тележки, ходили люди. Настоящие люди, живущие, как упорно доказывал Андрей Петрович, полтораста лет спустя.

Он весь подобрался, готовясь к этой встрече. Немного волнуясь, думая, как менее всего привлекать внимание к своей персоне, он шагнул за вращающийся барьер, ограждавший вход в это царство вещей.

Именно они сперва завладели его вниманием. Сколько всего было здесь! О предназначении большей части он и представления не имел, однако почувствовал желание… взять это. Неизвестно зачем и для чего, просто как диковинку. Спустя какое-то время этот странный, навязчивый дурманящий интерес завладел им целиком, он уже забыл, что его сюда привело. Как и все, он приглядывался к ценникам, вертел в руках яркие упаковки, даже вчитывался в текст, написанный на нескольких языках… Однако и на русском, и на английском, и на французском писали часто непонятное. А впрочем…

Он видел лишь спины идущих впереди и руки, что тянулись к полкам. Поштучно и упаковками они брали, брали и брали… Он словно очнулся, найдя себя далеко от входа. Перед ним была наполненная корзина. О Господи, он и не вспомнил, откуда она взялась и как в ней оказались эти предметы, назначения и стоимости которых он даже не знал!

Усилием воли он погасил начавшуюся было панику и продолжал с отсутствующим видом идти вдоль полок, теперь уже переключив все свое внимание на людей.

Они вели себя иначе, чем тогда, на проспекте. Там они шли единым потоком, глядя вниз или прямо перед собой одинаково невидящим взглядом.

Здесь поток ломался и разделялся, движение было хаотичным и то и дело прерывалось. А глаза…

Равнодушие и отстраненность сменила прицельная, хваткая алчность, ежели перед ними были полки с товаром. В иное время они катили тележки перед собой, разговаривая друг с другом или с телефоном. Молодежь оглушительно смеялась, более зрелые люди были скупы на эмоции, на их лицах застыла отстраненная маска безжизненной скуки. Словно бы отбывали они здесь повинность, не слишком обременительную, но и совершенно не радующую.

Женские наряды заслуживали отдельного описания: откровенность уже не вызвала такого отчаянного сердцебиения, такого взрыва чувств; от обилия открытого тела они притупились, реагировала лишь плоть, внезапно овладевая частью сознания и так же неожиданно отпуская. С удивлением и некоторым даже стыдом он поймал себя на мысли, что от обожания не осталось и следа. Он выбирал, даже перебирал: у этой зад толстоват, у этой бюст невысок, вот эта ничего, только уж больно лицом не задалась…Откуда столь постыдные мысли взялись в нем, он не знал, они словно вынырнули из потаенного кармана души, с самого дна.

Дети, живые и полные энергии, вносили немного жизни в этот вялотекущий поток потребления. Еще не полностью подчиняясь правилам взрослой жизни, они, однако, так же тянулись ручками к полкам. Подносили родителям, капризничали и убеждали взять то или это.

Внезапно ход