Ведьма с Портобелло - Пауло Коэльо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И сегодня, когда мы занимались любовью, когда я выкладывалась полностью и чувствовала, что и ты стараешься изо всех сил, я вдруг поняла, что старания эти мне больше не интересны. Я проведу с тобой ночь, а утром уйду. Мое таинство – театр, там я смогу выразить и развить то, что хочу.
Я чувствовал жгучее раскаянье – за то, что отправился в Трансильванию и там столкнулся с женщиной, вполне способной разрушить мою жизнь, что собрал первую «группу», что в ресторане признался в любви. В эту минуту я ненавидел Афину.
– Знаю, что ты сейчас думаешь, – произнесла Андреа. – Что твоя подруга основательно промыла мне мозги. Но ты ошибаешься.
– Я – мужчина, хоть сегодня в постели вел себя как женщина. Я – представитель вымирающего племени, потому что редко встречаю таких, как я. Немногие бы пошли на такой риск.
– Не сомневаюсь, и это лишь усиливает мое восхищение. Но неужели ты не спросишь меня, кто я такая, чего хочу, чего домогаюсь?
Я спросил.
– Хочу сразу всего. Хочу зверства и нежности. Хочу тревожить соседей, а потом пытаться успокоить их. И женщины в постели мне не нужны. Нужны мужчины, настоящие мужчины – такие, как ты, например. Пусть любят меня или пользуются мной, это не имеет значения – моя любовь больше этого. Хочу любить свободно и позволять всем, кто вокруг, вести себя так же.
И наконец: я говорила с Афиной только о тех простых вещах, которые высвобождают подавленную энергию. Это – секс, например. А можно просто идти, по улице, повторяя: «Я – здесь и сейчас». Ничего особенного у нас с ней не было, никаких тайных ритуалов… Более или менее необычно в нашей встрече было лишь то, что обе мы были голые. Отныне мы будем видеться с нею по понедельникам, и если мне захочется что-нибудь сказать, я сделаю это лишь после сеанса, ибо вовсе не набиваюсь ей в подруги.
И точно так же она, когда захочет пооткровенничать, отправится в Шотландию к этой своей Эдде, которую, судя по всему, ты тоже знаешь, хоть никогда про нее не рассказывал мне.
– Да я ее и не помню!
Я почувствовал – Андреа понемногу успокаивается. Она сварила кофе, и мы выпили по чашке. Вновь стала улыбаться, в подробностях расспрашивать о моем повышении, сказала, что ее беспокоят эти сборища по понедельникам, потому что утром узнала, что друзья друзей собираются привести своих друзей, а помещение – небольшое. С неимоверным трудом мне удалось притвориться, что все это было всего лишь приступом ревности, нервным срывом или проявлением предменструального синдрома.
Я обнял ее, она прижалась к моему плечу, и, несмотря на усталость, я дождался, когда она уснет. Мне ничего не снилось в ту ночь, и никакие предчувствия меня не томили.
А когда проснулся утром, увидел – вещей ее нет, ключ лежит на столе, прощальной записки не оставлено.
Дейдра О'Нил, она же Эдда
Не счесть историй о ведьмах и феях, о сверхъестественных способностях и паранормальных явлениях, о детях, одержимых злыми духами. Не счесть фильмов, где показаны обряды и ритуалы, где звучат заклинания, где мелькают мечи и пентаграммы. Ну и ладно, пусть работает воображение, пусть эти этапы будут пройдены, а тот, кто пройдет через них и не даст себя обмануть, в конце концов непременно вступит в контакт с Традицией.
А истинная Традиция такова: учитель никогда не говорит ученику, что тот должен делать. Они всего лишь попутчики, испытывающие одно и то же сложное чувство «отстранения» при виде постоянно меняющихся впечатлений, раздвигающихся горизонтов, закрывающихся дверей, рек, которые иногда, кажется, перерезают дорогу. Только не всегда их надо переплывать – порою можно двинуться и по течению.
Между учителем и учеником одно отличие: первый боится чуть меньше, чем второй. И когда они садятся за стол или к костру, чтобы поговорить, более опытный предлагает: «Почему бы не сделать так и так?» Он никогда не скажет: «Иди туда-то и придешь туда, куда я пришел», ибо знает – нет двух схожих дорог, нет двух одинаковых судеб.
Настоящий учитель пробуждает в ученике смелость нарушить равновесие его мира, хотя он и сам опасается того, что уже повстречал на своем пути, и еще больше – того, что ждет за первым поворотом.
Когда-то в пылу воодушевления, столь присущего юности, я, едва окончив медицинский факультет, отправилась в Румынию в надежде помочь ближнему. Все это происходило в рамках какой-то правительственной программы. Чемоданы мои были набиты медикаментами, а голова – благороднейшими представлениями о том, как нужно вести себя людям, что необходимо для счастья, какие мечты следует лелеять в душе, не давая им угаснуть, и как именно должны развиваться отношения между людьми. Я прилетела в Бухарест – столицу страны, которой правил кровавый маньяк, – а оттуда отправилась в Трансильванию проводить массовую вакцинацию жителей.
Где мне было понимать тогда, что я была лишь пешкой в замысловатой шахматной партии, что невидимые руки манипулировали мною и моими идеалами, а высокие и благородные побуждения имели низменную подоплеку. Гуманизм объяснялся очень просто – укрепить правительство, возглавляемое сыном диктатора, и проникнуть на рынок оружия, где безраздельно господствовал Советский Союз.
Благие намерения разлетелись в пыль, когда я стала замечать, что вакцины просто-напросто не хватает, а в регионе свирепствуют другие болезни. Одну за другой я слала просьбы о помощи, но помощи не получала – мне отвечали, что меня не должно беспокоить ничего, кроме моих непосредственных обязанностей.
В постоянном чувстве беспомощности, кипя от возмущения, я видела вблизи ужасающую нищету и могла бы сделать многое, если бы мне прислали хоть немного денег, – но результаты не интересовали никого. Британское правительство хотело только статей в газетах, после чего можно было сказать избирателям, что оно направляет гуманитарные миссии в различные точки земного шара. Намерения у них были самые добрые, но, разумеется, – не в ущерб экспорту оружия.
В отчаянье и недоумении – что же это за чертов мир? – я ушла в заснеженный лес, изрыгая хулу на Господа, так несправедливо устроившего все. И когда присела у подножья дуба, ко мне приблизился мой хранитель. Сказал, что замерзну, а я ответила, что, как медик, знаю пределы человеческой выносливости и, почувствовав, что приближаюсь к ним, вернусь в лагерь. Спросила, что он делает здесь?
– Разговариваю с женщиной, которая слушает меня, в мире, где все мужчины глухи.
Я подумала, что он имеет в виду меня, но нет – оказалось, он говорит про лес. А потом, когда увидела, как он идет по лесу, размахивая руками и произнося слова, понять которые я была не в силах, душу мою осенил покой – в конце концов, не я одна в этом мире разговариваю сама с собой. Когда же собралась вернуться, он снова вышел мне навстречу.
– Я знаю, кто ты, – сказал он. – В деревне про тебя идет добрая слава – говорят, ты всегда в хорошем настроении и готова прийти на помощь другим. Но я вижу совсем другое – ярость и горькое разочарование.
Этот человек вполне мог оказаться агентом спецслужбы, но я все равно решила высказать все, что накипело, – пусть потом хоть арестовывают. Мы вместе двинулись к полевому госпиталю, где я работала. Я привела его в большую палатку – она была пуста: все мои коллеги ушли в город на праздник – и спросила, не хочет ли он выпить чего-нибудь.
– Я вас угощу, – ответил он, доставая из кармана бутылку палинки – местной фруктовой водки, славящейся своей крепостью.
Мы выпили, и я поняла, что опьянела, лишь в тот миг, когда, направляясь в туалет, споткнулась обо что-то и растянулась на полу.
– Не двигайся, – сказал он. – Вглядись в то, что у тебя перед глазами.
Я видела цепочку муравьев.
– Всем известно, что они умны, обладают памятью и способностью к организации. Им присущ даже дух самопожертвования. Летом они добывают пропитание, запасают его на зиму, а ранней весной вновь отправляются на работу. Если завтра ядерная война уничтожит наш мир, муравьи выживут.
– Откуда вы все это знаете?
– Изучал биологию.
– Какого же дьявола вы не трудитесь на благо сво-его несчастного народа? Зачем разгуливаете в одиночестве по лесу и разговариваете с деревьями?
– Во-первых, не в одиночестве: кроме деревьев, меня слышишь и ты. А на твой вопрос отвечу: я бросил биологию и занялся кузнечным делом.
Он помог мне подняться, и получилось это не без труда. Голова у меня по-прежнему кружилась, но я протрезвела настолько, что смогла понять: этот бедолага, хоть и окончил университет, работу не нашел. Я сказала, что подобное бывает и у меня на родине.
– Да нет же! Я оставил биологию, потому что хочу работать кузнецом. Меня с детства завораживало, как они бьют молотом по наковальне, порождая странную музыку, рассыпая вокруг себя снопы искр, как суют раскаленную добела заготовку в воду и все окутывается шипящим паром. Биолог я был невезучий, потому что мечтал заставить твердый металл стать мягким и текучим. Пока однажды не появился хранитель.