Последнее поколение - Юлия Федотова

— Поначалу, — уклончиво ответил тот, искренне сочувствуя бедняге-адъютанту, чьё новое имя одинаково глупо звучало на обоих языках.

— И ещё. Не забывайте, что теперь главный среди нас брат Меран, и мы должны вести себя соответственно. Меран, как старший, приказывает, Геп и Пупа подчиняются.

Определённо, что-то разладилось в мозгах Тапри от сильных переживаний, он никак не мог прийти в себя. Пробормотал задумчиво, ни кому конкретно не обращаясь:

— Как же мы станем ему подчиняться, если он пришелец из космоса? Так не должно быть, чтобы Верховный цергард подчинялся пришельцам! Это неправильно.

— Да тьфу! — потерял терпение упомянутый Верховный и решил с ошалевшим своим адъютантом пока не общаться вовсе. Пусть парень придёт в себя, надо дать ему время…

Решение оказалось правильным. Эйфория постепенно пошла на убыль, и к началу второго заката тот вновь стал прежним, вполне адекватным агардом Тапри… Или, если угодно, братом Пупой.

Тем более, что быть «главным» «брат Меран» отказался сам. Он решил так: пусть они с братом Пупой, как договаривались, прилюдно изображают молчальников по обету — меньше опасность сболтнуть лишнее. А все необходимые переговоры возьмёт на себя «брат Геп», как лицо наиболее подготовленное и осведомлённое в вопросах религии. Было это предложение весьма разумным, и господин цергард не стал возражать.

Двадцать с лишним лет войны это долгий срок. От города, по территории которого не раз и не два проходила линия фронта, почти ничего не осталось. Точнее, от поверхностной его части. Руины здесь никто не разбирал, постройки не восстанавливал — какой смысл, если неизбежно разбомбят вновь? Всё живое ушло под твердь. Как и новая столица, Камр был выстроен на скальном массиве, в топь канули лишь западные его окраины — бывшие фабричные кварталы. Вся остальная площадь решением специальной комиссии была признана пригодной для проживания, и разрешения на переселение горожанам перестали выдавать. Запертое будто в лагере или гетто, лишённое нормального жилья, население гнездилось по подвалам, бомбоубежищам и старым катакомбам в той их части, что ещё не была затоплена водой. У всякого, кто впервые приезжал в Камр из регионов более благополучных, невольно возникал вопрос: зачем вообще, чего ради продолжают жить на свете эти семьдесят тысяч человек (всё, что осталось от полумиллионного города)? Измученные беспросветностью, голодом, болезнями и страхом, почти утратившие цивилизованный облик люди влачили жалкое, полуживотное существование, весь смысл которого сводился к добыче пропитания и отчаянному, бездумному удовлетворению основных инстинктов. И хотя радиационное заражение местности было слабее, чем в том же Арингоре или Круме, «детей болот» и иных мутантов в Камре рождалось втрое больше среднего по стране. Большинство из них умирало, не прожив и года, те же, кому удавалось пережить тринадцатилетний рубеж, шли на близкий фронт «пушечным мясом». Государство не позволяло им взрослеть — зачем Федерации столько больных и неграмотных уродов? На фронте же они погибали очень скоро, но воевать шли охотно, некоторые даже годы себе прибавляли. А всё ради скудного солдатского пайка, казавшегося им воплощением изобилия и счастья: «хоть наесться от пуза напоследок, узнать, какая она бывает сытость»…

Страшное это было место — прифронтовой город Камр, особенно для тех, кто владел хоть каким-то имуществом. Здесь по ночам сновали серые тени: одичавшие и опустившиеся горожане готовы были идти на убийство за самую малость: кусок хверса, тряпку поновее, сапоги поцелее… Понятие морали и законности давно умерло, они даже не понимали, что это плохо, они по-детски радовались удаче, оплаченной чьей-то жизнью, и кровавыми своими трофеями искренне гордились…

Военных они не трогали из животного страха, только самые отчаянные решались стянуть что-нибудь поблизости от казарменных подвалов — часовые стреляли на поражение. Но одиноким монахам на снисхождение рассчитывать не приходилось.

— Вы бы, братия, того, — сделав нужные отметки в подорожных, посоветовал постовой, добродушный парень, судя по выговору, выходец из далёких и набожных областей запада Акаранга, — вы бы по городу малым числом не ходили ввечеру. Прибились бы к своим, благо вас теперь тут вдоволь скопилось. Потому как народ здесь вовсе дикой и злой, хуже тех бронзоггов, любой родную мать за огрызок порешит… — и совсем раздобрился. — Я так скажу: до свету ждите-ка тут, у поста. Вот она, воронка сухая, — он указал пальцем, — ночевать можно. А по нужде — во-он в те кусты пожалуйста, там мин нет.

— Вот спасибо тебе, чадо божье, за заботу, да пребудет с тобой милость Создателей! — откровенно и искренне обрадовался «брат Геп». Обстановку в городе он знал — и сам тут бывал не раз, и докладывали, так что прогулка среди ночных камрских развалин ему не улыбалась.

Но спутники его недоумевали — один молча, другой вслух — зачем у самого города ночевать в воронке под открытым небом? Не лучше ли поискать кров?

— Уж поверьте на слово — не лучше! — коротко ответил цергард Федерации, привычно устраиваясь на дне щебнистой ямы, выбитой взрывом шагах в тридцати от будки пропускного пункта. — Завтра сами увидите.

«Завтра» наступило удивительно скоро — будто и не спали вовсе. Задолго до первого рассвета заухало, загрохотало раскатисто, будто гружёные камнями телеги покатились по небу. Это с квандорской стороны ударили дальнобойные орудия. Адъютант Тапри вскочил взволнованный: «Воздух!!!» Ему, выросшему в глубоком тылу, были привычны лишь бомбёжки, не разобрал спросонья, что звук не тот.

— Успокойся, — посоветовал ему Гвейран, — Это не налёт, а обстрел. Бьют по третьей линии обороны, нас не накроет.

— Правда, давайте ещё поспим, — предложил цергард Эйнер, уютно, по-домашнему потягиваясь, — что мы, обстрелов не слыхали, что ли? Ночь совсем.

Но тут оказалось, что дрянная одежда успела насквозь отволгнуть, и холод стал пробираться под неё. А потом к трубному грохоту тяжёлых снарядов, пролетающих высоко над головой, и гулу дальних разрывов прибавился очень опасный посвист мелких калибров — тут уж не до сна. Тут уж лежи, вжавшись в колючую щебнистую твердь, и молись Создателям, даже если в них не веришь.

…Сколько времени прошло — не разберёшь. Вроде бы, начал выползать из-за своего горизонта Акаранг, а может, это был лишь отсвет дальнего зарева… Что-то ухнуло совсем рядом, особенно тяжело и громко. Взрыв, треск… Твердь содрогнулась так, что тело отозвалось болью, и в ушах тоже стало больно, а сверху на головы посыпалось кирпичное крошево…

— Есть! Прямое попадание! — прочитал Тапри по белым губам своего цергарда.

…Не спасла простоватого парня с запада Акаранга доброта его, не уберегли Создатели. Может, правду говорят учёные, и нет на свете никаких богов? — спросил себя юный агард, хотя знал прекрасно: под огнём о таких вещах задумываться не следует. Стал ждать кары, спокойно, без страха — лишь бы скорее кончилось оглушающее мучение; этот обстрел оказался куда хуже тех прежних, двадцатидневной давности. Но больше ничего рокового не случилось, и разрывы смолкли так же внезапно, как начались.

— Отстрелялись, жабоеды, — проворчал цергард, вытряхивая осколки щебня из волос. — Ну, пошлите, что ли, в город, братья мои. Пора поклониться святым мощам.

Самое смешное — не шутил он насчёт тех мощей! Разыскали они среди развалин, провалов и ям заветный храмовый подвал, и всю праздничную церемонию простояли в дальнем его углу, подпирая стену и изнывая со скуки. Помещение оказалось огромным — как ещё не обвалилось от взрывов? Ничего, кроме чужих серых спин, видно не было — только слышно. Наверное, монахи пели очень красиво — во всяком случае, просвещённым людям Арингорада полагалось духовным песнопением восхищаться, вне зависимости от их отношения к религии. Наверное, тягучие, вибрирующие звуки зимдры как-то по-особому влияли на тонкую психику поэтических натур. Очень может быть, что вся процедура поклонения божественной вдове, действительно была не лишена «мрачного очарования, просветляющего сердце и обезоруживающего разум», как писал великий классик арингорадской литературы Тубам Арк-ат…

Но честное слово, железные нервы надо иметь, чтобы выдерживать «этакую кошмарную тягомотину» пять часов кряду! «Вы как хотите, а мне обстрел больше понравился!» — улучив момент, прошептал цергард Эйнер, и адъютант Тапри готов был с ним, чёрт побери, согласиться! Он вообще не понимал, зачем они вообще ввязались в мероприятие столь занудное и бессмысленное, что даже пришелец из космоса, поначалу весьма воодушевленный возможностью познакомиться с новой для него, скрытной стороной церангарской жизни, очень скоро едва мог скрывать зевоту?