Вслед кувырком - Пол Уиткавер

Он сжимает кулаки, чувствуя, что у него украли честную победу… или хуже того: преподнесли победу, которую он не заслужил, но бессилен отвергнуть. Нормалы вовсе не были разбиты – они бросились в эту последнюю отчаянную атаку, чтобы погибнуть. Зачем? Обрести славу мученика, гибель в бою, что есть высочайшая честь, которой может достигнуть последователь Крестозвездного Полумесяца? Действительно ли нормалы столь фанатичны, столь легкомысленно относятся к собственной жизни? Вопреки чувству ненависти и отвращения, которые разве что усилились, но никак не ослабли, Чеглок почти жалеет древнего врага.

Не трать свою жалость на таких, как эти.

От псионического вторжения Чеглок вздрагивает. Он взлетает выше, ища, откуда это.

– Пол? – зовет он. – Это ты?

Несмотря на дождь, он ощущает, что из пор маслом проступает пот, чувствует вонь собственного страха. Весь тот ужас, который он оставил там, в Сети, вскипает в нем снова – внутренняя буря, столь же яростная, сколь и та, что бушует вокруг, только совершенно ему неподконтрольная.

Джек лежит в кровати, лениво слушая голоса, доносящиеся с верхней террасы, где дядя Джимми курит косяк с Эллен. Слов не разобрать, но бормочущие ритмы убаюкивают, как колыбельная.

Наконец голоса стихают, и покоробленные доски наружной лестницы скрипят под крадущимися шагами вниз. Джек не столько следит за этими двумя слухом, напрягая уши после каждого осторожного шага, сколько чувствует, как его неудержимо тянет вслед за ними…

Что-то со стуком приземляется около него. Он рывком вскакивает, вскрикивает, широко распахивает глаза и тут же снова жмурится от бьющего в лицо луча фонарика.

– Тс-с! – Джилли, кто же еще. – Быстро за ними!

– Ладно, ладно…

Он скатывается с кровати, нащупывая на полу шорты и натягивая их на трусы. На Джилли вместо ночной рубашки большая пляжная футболка. Они подползают к двери и прислушиваются. Тихо. Джилли выключает фонарь, открывает дверь. Не до конца проснувшемуся Джеку чудится, что они играют в «Мьютов и нормалов», в какую-то версию этой игры, когда они проскальзывают через порог в еще более глубокую темноту дома, который, как пространство под куполом церкви, кажется совершенно пустым, но наблюдает за ним какая-то невидимая суровая сущность, сильный вирт, то ли желающий им зла, то ли нет. Джек вздрагивает, вспоминая: точно так же, когда его сбила волна и понесла кувырком по дну океана, он ощутил зияющую под ним бездну, будто нечто столь же древнее и огромное, как левиафан, заметило его, Джека, и зашевелилось. И оно до сих пор к нему тянется? Или это все уже позади – вместе с прочими подробностями отмененной реальности?

Они останавливаются, давая глазам привыкнуть к лунному свету, косо пробивающемуся сквозь занавешенные окна и превращающему дом в путаницу теней. Справа за сетчатой дверью – терраса; стулья, освобожденные Эллен и дядей Джимми, похожи на зернистые изображения черно-белой фотографии. За ограждением палубы неясные силуэты ветвей делают таинственные знаки на ветру, насыщенном запахом моря. Над приглушенным рокотом прибоя с морской стороны дюн то слышится, то пропадает шорох листьев.

– Пошли!

Джилли отворачивается от сетчатой двери, идет к винтовой лестнице, ведущей на первый этаж, и там останавливается. Джек у нее за спиной. Хотя – предположительно – внутренний звонок их собственной системы раннего оповещения даст им заранее заметить угрозу обнаружения, и они успеют спрятаться или удрать (как было вчера ночью в классе), все равно есть смысл быть поосторожнее. Они слышат и ощущают под ногами мерную работу водяного насоса в фундаменте дома. Проезжает по шоссе № 1 какая-то машина – как долгий, глубокий вздох. В остальном – тишина.

Джилли спускается по виткам лестницы, ноги ее стучат по железным ступенькам, словно капли дождя. Джек за ней. Перила у него под рукой закручиваются внутрь, и потому кажется, что спускаешься куда-то, где все теснее и теснее. Такое чувство, будто они с каждым тугим витком становятся все меньше, складываются внутрь себя, как оригами.

– Что теперь? – шепчет он, когда они доходят до конца лестницы.

– Тсс! – отвечает Джилли. – Слушай.

Джек слышит неумолчный плеск океана, шелест листьев на беспокойном ветерке, приглушенный ритм насоса, правильный, как биение сердца. Верещание цикад и протяжные призывы других насекомых доносятся справа из открытой скользящей двери, а от пола, стен и потолка вечно «притирающегося» дома исходит морзянка постукиваний и поскрипываний.

– Не слышу я их, – говорит он.

Джилли сжимает его руку.

– Помолчи, ладно?

– Может, они на пляж ушли?

Она качает головой. Лампа на крыльце соседнего дома Бакстеров светит в окно кухни, как каждую ночь, и в ее бледном свете, тонком, словно снятое молоко, Джек видит, как лицо сестры озаряется уверенностью.

– Нет, не на пляж, – говорит она. – В местечко поукромнее.

Она включает фонарь, направляя луч на сосновые половицы, и Джек сразу понимает, что она права. Конечно же, они под домом. Где еще тут можно найти уединение?

Джилли ступает на цыпочках. Джек – за ней, гадая, не выдаст ли их скрип половиц. Но, наверное, изоляция поглощает все звуки. Или, еще вероятнее, дядя Джимми и Эллен слишком заняты, чтобы заметить.

Джилли замирает перед узкой нишей, где стоят стиральная и сушильная машины. Опускается на колени перед первой, ставит рядом фонарь лицом вниз в сужающийся круг его собственного света. Джек застывает рядом, не понимая, что она задумала, хотя улавливает, как ее жгучий интерес щекочет ему нервы, будто длинным кошачьим язычком.

– Мы точно над насосной, – тихо поясняет Джилли. – Спорить могу, они туда пошли.

– И что?

– Вентиляционный ход от сушилки идет прямо туда. Может, нам будет через нее слышно.

Джек миллион раз видел этот вентиляционный ход: труба из шелково-белого фибергласса, обкрученного тонкими проволочными ребрами, свисает из забитого изоляционным материалом подпола, как сброшенная кожа исполинской змеи, свесившейся со стропил амбара. Но ни разу ему не пришла в голову мысль воспользоваться этим, чтобы подслушать кого-нибудь в насосной или рядом.

Ну и что? Подумаешь. Ну да, Джилли сообразительнее. Зато у него есть такая сила, которой нет у нее. И вообще ни у кого нет в этом мире.

Если бы только сообразить, как она действует…

И как ею управлять.

Тем временем Джилли распахивает дверцу сушилки. Они оба вздрагивают, когда вылетает кувырком одинокий белый носок, будто отчаянно удирая от набитого внутри белья. Запах ткани и ополаскивателя обдувает лица, Джек зажимает ноздри, чтобы подавить чих, еще раз, и барабанные перепонки каждый раз раздуваются наружу. Рядом то же самое делает Джилли. Они переглядываются и одновременно хихикают, зажимая себе рты. Наконец они успокаиваются, Джилли поднимает носок и кидает обратно.

– В мусоропровод, летунок!

От этой реплики из «Звездных войн» они снова ржут, толкая друг друга локтями и шипя, пока Джилли не роняет фонарь с шумом, который им кажется удардм грома. По полу разливается свет.

– Тихо, Джилли! – шипит Джек.

– Сам тихо, – огрызается она.

Голоса отдаются в барабане сушилки, и Джек задумывается, не двусторонняя ли это штука – подслушивание. Не звучат ли их слова, усиленные, на другом конце трубы? Лучше вообще помолчать. Он глядит на Джилли, а она, укрытая в тени, кивает. Это, думает Джек, не телепатия, но пока сойдет за неимением таковой.

Ерзая, они подбираются к дверце, лицом друг к другу, левое ухо Джилли и правое Джека ориентированы в сторону отверстия, как тарелки радаров. Сперва Джек ничего не слышит – точнее, ничего нового, только те звуки, что были изначально, только громче: работа насоса, например, почти прямо под ногами.

Они сдвигаются ближе, стараясь разобрать сплетение шумов, и соприкасаются лбами. Джек ощущает, как перышком щекочет дыхание Джилли, ее скулы – как песчаные дюны при луне. Это лицо он знает лучше собственного. Она – его зеркало… или он ее, не важно – важно, что они отражают друг друга. И каждый звук имеет свой тайный источник в них двоих. Он слышит не насос, а сдвоенное биение их сердец. Не ветерок, а тихий шелест крови по жилам. Шипящий шум жарки срабатывающих нейронов, поскрипывание костей. Мелькает воспоминание, когда они последний раз были так близко друг от друга: по горлышко в океане, спрятавшись под водой, и пальцы щиплют с вывертом… Он закрывает глаза, голова закружилась, проваливается в себя… или в нее – трудно сказать, да и какая разница? Он сжимает пальцами руку Джилли, она в ответ сжимает его руку. С шоссе № 1 в сторону Оушен-сити проносится Фрэмптон, оживленный эффектом Доплера:

Чувствуешь лиТы то,Что чувствую я…

Джек цепляется к уходящему кометному хвосту гитары и голоса, уносится с ними, пока звуки не смолкают совсем. Открыв глаза, он снова видит перед собой глаза Джилли, только уже ближе. Ближе – и в то же время дальше. Он уже видел такой ее взгляд: вчера ночью, под учительским столом, в свете другого упавшего фонаря, а еще до того, когда она стояла на исхлестанном ветром берегу и смотрела, как он ловит волну-убийцу… в том прошлом, которого теперь никогда не существовало ни для кого, кроме Джека. Он сглатывает слюну; ощущение такое, будто вращение мира со скрежетом остановилось, планеты повисли на небосводе, как барабан сушилки в кожухе или сердце у Джека в груди. «Снова то же самое?» – думает он. И этот застывший мир двинется дальше, будто ничего не случилось, только изменится, обновленный в промежутке, как карусель, где придали новую позу лошадкам и заменили мелодию в шарманке; механизм вращения мира переменился непонятным действием его, Джека, желания и воли, и никто не видит этого, кроме него самого? Никогда не было ему так одиноко, не было такого бессилия при всей той силе, которой он может распоряжаться, хотя явно не может – или еще не может – управлять. Надо рассказать Джилли. Пусть смеется или назовет его психом, он должен с ней поделиться. Иначе он станет психом.