Полевые заметки визуального психодиагноста - Владимир Тараненко

Данный нюанс следует особо подчеркнуть: матерное ругательство, акцентуированное исключительно на «женской атрибутике» – изначально истерично по своей психологической сути. И «отмазаться» от подобного диагноза, пожалуй, будет трудно – слово не воробей, пусть даже и матерное, слетит с губ – обратно не поймаешь. Истерика – далеко не самый лучший способ найти разрешение любой проблематики, и ее можно временно и отчасти вытерпеть лишь от чрезмерно балованных детей и безнадежно инфантильных женщин. Но отнюдь не от политиков или бизнесменов. Ибо тогда – прощай имидж и романтический ореол сильного человека.

Отсюда можно сделать вывод: индивиды, не боящиеся трудностей жизни, а потому способные в ней чего-то стоящего достигнуть, крепкое ругательство «женского» толка применяют крайне редко, но… метко. В ситуациях предельной неприятности и тотальной мобилизации всех своих сил (особенно подсознательных, инстинктивных и биологических – «женский» мат ведь иррационален и древнеархетипен) на предотвращение беды. Чтобы не случился «капец» всему тому, за что живем и боремся. А еще мат «женскими» словами в устах человека означает крайнее неприятие им чего-то – на уровне инстинктивном, подсознательном и в целом жизненном. На языке уже психоанализа – целостное и личностно тотальное отторжение и оппозиция. Категорическое «нет», идущее из глубин индивидуального естества. В таких случаях, может, действительно не стоит огород городить? Грубый «намек» ведь вроде бы сделан…

6.3. БУНТ НЕПРИСТОЙНОСТЕЙ, или ЗЛЫЕ ФРАЕРА ЛЕТОПИСНЫХ И ПРОЧИХ ВРЕМЕН

Веселка обыкновенная, он же – Phallus impudicus, он же в дословном переводе с латинского – «член бесстыжий». Вполне съедобный гриб, встречается в смешанных и лиственных лесах, на вырубках в июле-октябре. Зрелое плодовое тело действительно внешне очень напоминает торчмя стоящую «мужскую гордость».

Сведения почерпнуты из справочника о грибах

Глаза боятся, а руки делают. А язык – онемел при этом, что ли?

Козьма Прутков, из эссе «Человек на дело»

Когда жизнь отсылают по конкретному адресу, значит – было не скучно.

Сентенция современности

Собственно, человеческое бренное существование никогда и ни для кого не было одним сплошным катком для удовольствий. В эпоху относительной сытости и личной безопасности об этом как-то забывают. Но достаточно лишь окунуться «вниз», в народную простоту или ввязаться в какое-то серьезное и непростое дело, чтобы тотчас ощутить ту питательную атмосферу, в которой самопроизвольно зарождается крепкое матерное словцо. О естественной народной «бесстыдливости» говорит хотя бы сохранившийся колорит наречия белорусского Полесья: табурет по селам там до сих пор преспокойно именуют «подсрачником» (т. е. стул без спинки, исключительно под седалищное место), а гриб-дождевик, или порховку, – «бздюшкой» и т. д. То ли еще было в далекие «поганские» времена – у современных тинэйджеров могли бы привычные к современному матерному сленгу ушки завянуть, услыхав тогдашнее.

Возводя хулы и кары небесные на «бесовские игрища», даже благопристойный церковный язык также отчасти перенял моду на «матерщинскую заразу», и браннословие в средние века становится едва ли не литературной нормой. Полемическая переписка между государственным отступником Андреем Курбским и царем Иваном Грозным даже с учетом современной цензуры поражает обилием ругательных форм («пес шелудивый, алкающий свою блевотину» – наиболее пристойное выражение). И если в то время первые лица Московского государства могли запросто себе позволить так публично выражаться на всю Московию и Речь Посполитую, то что же тогда представлял собой «народный стиль»?

В свое время одним из полюбопытствовавших оказался известный артист кино Ролан Быков. В фильме «Андрей Рублев» он играл поющего частушки скомороха. Режиссер Андрей Тарковский предложил пойти в тогдашнюю Ленинскую библиотеку, поднять подлинники и выучить десяток-другой частушек. К назначенному сроку Ролан Быков (сведения из его собственных воспоминаний) не смог пропеть режиссеру ни одной частушки… Вернее, парочку пропел, но в кино такое снимать было никак нельзя. Потому «народное творчество» состояло сплошняком из мата под незатейливую рифму. Талантливому Ролану Быкову пришлось срочно перевоплощаться в барда и выдумывать «под стиль» что-то свое, но, увы, все с теми же непристойными намеками наподобие: «А боярин боярыню… кхе!». На слове-покашливании «кхе!..» демонстрировалась соответствующая пантомима. Другого выхода не было. Иначе – явный отступ от исторической правды. Фильм смотрится как хроника и, кажется, будет шедевром еще не для одного поколения. Народный мат в фильме – это не более чем фон, но своей панорамой Андрей Тарковский как художник находит объяснение почему Русь изначальная вдруг окунулась в беспросветный мат. Виной тому прежде всего жесточайшее татаро-монгольское нашествие и полная моральная деградация феодальных князьков, рвущих друг другу глотки, чтобы выжить на крови ближнего. Смутные времена междоусобной дикости под общим гнетом внешнего врага рождают и соответствующий эпохе язык: предельно грубый, едкий, ставящий под сомнение сам смысл и веру…

Но вначале был шок от тотальной экспансии чужестранных завоевателей. Протестная форма на уровне языка порождает новый вид матерщины – в доселе неизвестных формах и выражениях. Существует гипотеза, что известное ныне мужское ругательство «на три буквы» есть русскоязычное передразнивание боевого монгольского клича «Кху-у!». Монголы ведь шли в атаку отнюдь не с криком «Ура!». Их боевой слоган имеет совершенно иную звуковую семантику. В любом случае корневой слог «ху…» как в монгольском, так и в китайском языке чрезвычайно распространен и в переводе означает «сильный». Русичи фактически передразнивали боевой клич свирепых восточных завоевателей, тем самым подтверждая для самих себя способность противостоять и сопротивляться. Плюс ко всему прочему стойкое нежелание ассимилироваться с врагом, пусть даже и более сильным. Еще – своеобразный «пароль» для своих – кто мог позволить себе насмехаться над монгольским языком, значит, не боялся завоевателей и был готов драться и дальше, невзирая на подавляющее превосходство врагов.

О том, что «новый русский мат» был порождением и контрреакцией на татаро-монгольское иго, свидетельствует появление еще одного, более «мягкого» ругательства, ныне почти разрешенного в обиходной речи. Имеется в виду, извините за допущенную ненормативность, слово «хер» и его производные. Так вот, в монгольском языке (и тогдашнем, и современном) слово «хеер», звучащее более протяжно, обозначает «степь». Поэтому славянское ругательное «херня» означало в те далекие и тяжелые времена буквально «то, что в степи» или «из степи». Понятно, из куманских (т. е. половецких), а позже золотоордынских степей для тех, кто оказались под игом, вряд ли могло явиться что-либо положительное или приятное. Любимое народом и сравнительно мягкое «пошел на х…р» означало почти миролюбивое, но решительное: «Иди в свою степь и не возвращайся». Рискнем предположить, что и торговля между тюркоязычной степью и русскими поселениями началась под этим слоганом. Действительно, не век же воевать, жизнь понемногу брала свое и приходилось как-то общаться.

Вполне вероятно, что появление обидных форм ругательств, связанных с упоминанием женского полового органа, было обусловлено, выражаясь современным языком, разрастанием и усилением сексуального фактора именно в период половецкой экспансии. Во всяком случае, достоименно известно из русских летописей активное любвеобилие русских дружинников и знати к иноплеменным барышням – половчанкам. Что, безусловно, только сеяло раздоры, свары и междоусобицу среди военной знати. (Престарелый предводитель половецких племен хан Котян перед печально известной битвой на Калке обращался к русским князьям буквально: «Сынки мои!») Увы, в скором историческом промежутке роли совершенно поменялись: улусы Золотой Орды, а особенно крымские татары, начинают активную торговлю живым славянским товаром, отдавая предпочтение юному женскому телу. Коим, если было не жалко денег, удовольствовались и сами. В конечном счете подобная насильственная сексуальная интервенция не могла не сказаться на языке непрерывно терпящих набеги славян. В их речи появляются новые обидные формы мата, копирующие грубый сексуальный жаргон захватчиков-«людоловов», ведь из-за притягательной женской красоты славянок приходилось гибнуть всему остальному населению.

Исторический аспект здесь весьма принципиальный, поскольку и в нынешней языковой среде использование мужчинами друг против друга «женских» ругательств однозначно воспринимается как нанесение очень обидного и предельно оскорбительного унижения, т. е. за такие слова нередко приходится отвечать, и причем тут же на месте. Что интересно, современные женщины реагируют аналогично, «мужской» вид мата без упоминания женских «прелестей» кажется им менее оскорбительным и куда более терпимым. Получается, что в «женской» матерщине, помимо древних биологических архетипов, где-то глубоко прячется факт некоего скрытого, но очень сильного унижения и даже наше современное восприятие этот момент определенно улавливает. Хотя бы на уровне неких наслоений исторического коллективного бессознательного. Поэтому чаще всего в современном обществе «женским» матом в обиходе пользуются вконец опустившиеся и деградировавшие личности, в среде которых оскорбление, унижение и попрание элементарных человеческих достоинств – рутинное проявление повседневности. Ну а тот, кто сам сломлен и опущен, для обретения душевного равновесия подобное пытается совершить и с окружающими. В таком случае нужно быть готовым немедленно дать решительный отпор.