Опыты - Марина Вишневецкая

Он иногда мне звонил и просил: подойди к окну, я сейчас буду ехать мимо. А у нас офис располагался на девятом этаже. И я, например, никогда не была уверена, что машу рукой именно его джипу. Но это чувство счастья, что он меня сейчас видит, что я этой минуты все-таки дождалась и вот наконец живу - это на самом деле было убийство всех остальных минут, часов, дней, - тогда как жизнь в Его, Господа нашего, взгляде не оставляет пустой ни одну частицу твоего бытия. Но то мое житейское счастье было настолько обостренным, понимаете, и в этой его небывалой силе я видела доказательство правомочности вообще всей моей новой жизни.

И из этой своей правомочности - когда моя Лена, поссорившись уже со вторым своим мальчиком, мне кричала: "Почему тебе, ты же старая, тебе всё, а я на фиг никому не нужна?" - я ей без запинки, радостная, отвечала: "Доченька, у тебя все еще будет!". А Лена: "И муж, и любовник, да, в одном флаконе?! Нет, спасибо! Я своих детей пожалею!".

Разговоры в тот период у нас с ней вообще перестали получаться. И я тогда ей написала письмо, что у взрослых людей бывают между собой самые разные обстоятельства, моменты, но дороже ребенка у них до конца дней никого нет. В ответ Лена мне сунула под дверь записку: "Ложь для тупых! Или докажи обратное: живи со мной и отцом одной семьей! Пока еще дверь приоткрыта! Оступившегося в первый раз - бьют до крови, но не до смерти!".

Это было девятнадцатого июня девяносто восьмого года. Я почему так хорошо помню число, потому что на другой день, ближе к ночи, случилась эта знаменитая буря с несколькими погибшими, с разрушениями зубцов кремлевской стены, с десятками тысяч поваленных деревьев… Мы с Костей уже ехали по Полянке, оставался один поворот до квартиры, где мы обычно встречались. И тут полетели какие-то бумаги, газеты. Потом, мне показалось, что лист кровельного железа. И тут же хлынул такой силы ливень… но, понимаете, тот режим, в котором мне тогда было уже естественно жить, он предполагал именно такие перегрузки. Рядом с Костей не могло быть по-другому. И я подумала: так и надо. Потом на нас стал падать рекламный щит, Костя очень вовремя газанул. Я снова подумала: это по-нашему! Потом у него зазвонил мобильный, слышно не было совсем ничего, но хотя бы высветился номер. И у Кости по лицу прошла такая волна, как судорога, он сказал: "Это мать - с дачи, она там одна", - и стал прямо посреди улицы разворачиваться, чтобы ехать обратно.

Это было путешествие, как его Костя тогда назвал, десять тысяч лье под водой. Мы поначалу ехали хорошо если десять километров в час. На одной улице, еще недалеко от центра Москвы, я увидела: стоит "жигуленок", придавленный деревом. А движения машин уже практически не было, и я сказала: надо бы посмотреть, живой там водитель, нет… А Костя сказал: для этого есть городские службы, каждый должен заниматься своим делом. Конечно, Валерка бы точно вылез и пошел смотреть. Но тогда я подумала: Костя - человек совсем другого масштаба. Но все-таки я потом его заставила, чтобы притормозил возле поста ГАИ. Джип "гранд чероки" - машина высокая, я когда из него выпрыгнула - мне вода была почти до середины икры и вот прямо сносила. Зонт у меня вывернуло еще до того, как я его толком успела открыть. Пока гаишник лениво спускался, вымокла до нитки. Номер дома, рядом с которым придавило машину, я ему назвать не смогла. Он только сказал: "А вас-то куда черти несут?". Передернул плащом и снова полез в свой стакан. Я была такая несчастная, мокрая. Костя достал мне из бардачка фляжку с коньяком, а посмотрел… он тогда в первый раз на меня так посмотрел - по касательной. А я от этого сделала новую глупость - в его, конечно, глазах - стала рассказывать, какую мне Лена вчера подсунула под дверь обидную записку, я это делала по инерции - я же помнила, какой ценой преодолевается дистанция между нами… А он посмотрел на меня еще более по касательной, потому что моя семья - это были только мои проблемы. И всю дорогу до самой его дачи мы промолчали. На полпути я попыталась как бы пошутить: "Кошка сдохла, хвост облез?". Потому что мы были с ним почти ровесники и наверняка у нас в детстве были общие присказки. Но он ничего не ответил. И эта неизвестность, которая раньше настигала меня без него, теперь впервые была с ним рядом. И еще я очень боялась увидеть Костину мать, а еще больше боялась ее не увидеть, если он уйдет, а меня оставит в машине… А небо при этом каждый миг сотрясалось зарницами, как будто там все два часа шла аккордная электросварка.

Под Москвой тоже очень много деревьев оказалось повалено. Даже в одном месте дороги нам пришлось их объезжать по встречной полосе. Но в Костином дачном поселке никаких разрушений домов мы не нашли, только было выбито электричество, потому что деревья повалило на провода. Из гаража мы прямо вошли в его четырехэтажный, общей площадью шестьсот квадратных метров дом. И пока его мать нам несла свечи, в темноте целовались. А потом оказалось, что с южной стороны сквозь закрытые окна в дом залилась вода, вот такой был силы в ту ночь шквальный ветер и ливень. Я переоделась в сухое, меня, конечно, немного нервировало, чей же это теперь на мне такой женственный велюровый аккуратный халатик. Но я себе сказала, что в таких богатых домах, наверно, бывают и просто гостевые, ничьи вещи. И мы стали с ведрами и тряпками эту воду на разных этажах убирать, но это было почти безрезультатно, пока после двух часов ночи ливень не пошел на спад. Я с его матерью в основном спасала комнату Ярослава, младшего Костиного сына. И если вы помните, как себя ведет Татьяна в комнате у Онегина, какое испытывает волнение, осматривая его книги и вещи, то это отчасти передаст и мое состояние, плюс надо еще прибавить чувство, можно сказать, вандализма - а как иначе назвать вторжение в чистый мир ребенка чуждой женщины, которая, можно сказать, хочет у сына отнять отца? Я тогда только в этой комнате для себя окончательно поняла, что да, наши отношения с Костей неизбежно должны закончиться этим. И кроме матери Кости, которая мне держала подсвечник, на меня со стен смотрели трупы… группы хард-рокеров… вот видите, какая правильная оговорка, они же многие себе специально черным глаза обводят - моя Лена в свое время ими тоже заклеила полквартиры, - и от этого у меня было чувство, что эти люди, как уже на Страшном суде, свидетельствуют против меня за Ярослава… и за Максима тоже.

И когда Костя, веселый, разгоряченный от новой порции грога, к нам иногда поднимался со словами типа: "девочки, вы тут как - справляетесь?" - мне, конечно, была такая радость его вдруг увидеть, да еще в такой необычной, экстремальной ситуации, - от блеска свечи лицо у него было почти незнакомое и такое значительное, как у рыцаря под забралом, как будто я видела его сквозь металл, - но только я снова начинала возить по воде тряпкой, и я чувствовала, как у меня идут спазмы в горле. Потому что когда наши дети нас разлучали на словах, это еще было немного игрой, а сейчас, когда мне из-под кровати выплыл детский носок, я его сына как будто бы за пятку схватила, как маленького Ахиллеса. И в руке у меня было наглядное ощущение причиняемого вреда.

А потом Костя, наверно, это мое состояние уловил и нам тоже принес кружки с грогом. И на Надежду Алексеевну, хотя по виду она была почти еще не старуха, а очень дородная, ухоженная женщина и даже в босоножках на каблуках, все-таки вино быстро подействовало - в сторону ее разговорчивости. И вот так я совершенно для себя внезапно узнала, что ее внуки здесь хорошо если два раза за лето появятся, потому что Костя со своей семьей давно не живет. И это чувство упавшей горы с плеч, которое я в тот момент испытала, оно, на первый взгляд, говорит, что я и тогда, в той жизни, хотела жить, никому не причиняя зла… Но на самом деле это не так. Просто в ту ночь оказалось, что на пути к моей цели соединения с Костей теперь якобы меньше преград. И я с его мамой стала себя вести немного свободней. Например, она на больную поясницу пожаловалась, а я ей сказала: "Давайте я вам ноги помою". А Костя уже был при этом рядом: "Тут есть кому это сделать!" - и опять взглянул по касательной на нас обеих… И когда я потом искала в своей памяти, когда же между нами пошли первые трещинки, то постоянно доходила до этой ночи, когда вместе с десятками тысяч могучих зеленых деревьев закачалось и наше деревцо с первой завязью райских яблок.

У меня мама из райских яблок, когда помоложе была, такое красивое варенье варила. Каждый череночек в нем, каждая косточка, а при косточке створочка каждая были как живые. Мишка тоже его любил: "Ну, мать, где, доставай твое варенье из мумий". А я могла эту банку просто в руки взять и на свет смотреть долго, как они там хранятся, как сердолики.

Тетка моя Валентина говорит, если человек слишком к реальной стороне жизни привязан, душе будет тяжело выходить из тела. Говорит, чтобы я больше про небесное думала. А мне вот сядет ворона на ветку, и всего-то две ветки у меня видно в окно, ну такая это мне радость… видеть частицу Его - в Его творенье.