Дурилка. Записки зятя главраввина - Алексей Меняйлов

Вообще, если позволить себе быть по-гилейски интеллектуально раскованным, то можно утверждать, что ни один не то что старинный, но и просто старый текст прочитан быть не может — прошло сколько-то раз по пятнадцать лет и, казалось бы, знакомые и однозначные слова становятся не постигаемы — в прошлом они несли значение если не принципиально иное, то по меньшей мере были иначе эмоционально нагружены. Древние документы для нас непознаваемы — принципиально. За исключением, разумеется, редчайших случаев «чтения» их по механизмам родовой памяти. (Этот феномен отчасти рассматривается в индуистской концепции дхвани.)

Эта принципиальная непознаваемость ведёт к ложным прочтениям текстов — пусть даже культовым и наизусть воспроизводимым. Отсюда обилие суверенитических сект и тот известный и даже описанный в Евангелии феномен, что рьяные почитатели древних пророков, которых убили прапрадеды этих почитателей, сами нового пророка не принимают (всего лишь повторяющего уже сказанное прежде) и даже убивают — как было с Иисусом и многими его предшественниками.

Мысль о принципиальной закрытости не то что древних, но и старых текстов для восприятия многим из читателей трудна — системы убеждений адептов так наз. мировых религий и сект тому яркое подтверждение. А вот для литературного переводчика, во всяком случае для умного, — общее место.

Товарищ же Сталин — к счастью, они ещё не догадались это от нас скрыть — не только об этом мог догадаться ещё во времена учёбы в духовной семинарии (потому оттуда и ушёл), но и сам переводил, писал (до Революции и некоторое время после был редактором газеты «Правда»), а в зрелом возрасте расслаблялся, работая над научными трудами по проблемами языкознания.

Таким образом, вождь, рвущийся к власти над миром (или хотя бы благожелательно управляющий метанацией), поняв феномен неугодничества, осознает и то, что книгами какого-нибудь древнего Преемника не обойтись — ему для успеха необходим Преемник современный, говорящий на одном с ним языке и одинаково с ним эмоционально нагружающий каждое слово.

После такого пояснения не грех и повториться: всякий вождь ненавидит неугодников, остановиться же в реализации этой ненависти он может только силой разума, логического мышления — а логические построения для разума могут быть только позаимствованы — причём только от Преемника.Потому гениальный вождь и будет Преемника не просто ценить, но холить и лелеять.

Запомните это положение — оно серьёзный задел к постижению личности Сталина.

Знание (глубокое) о неугодничестве может быть основано только на собственном — неугодническом!— опыте.

Наполеону и Гитлеру теория стаи была известна только в объеме первой и второй ступеней. Следовательно, всю свою жизнь оба они были только угодниками.

А вот Сталин что такое неугодник знал.

Подхалимы воспевали Иосифа Виссарионовича по-разному. Пока он был жив, подвзлизывали и так, и эдак, и по-всякому, но главного, что определяет масштаб личности, — его взаимоотношений с неугодниками, прежде всего с Преемником — не заметили. Это естественно: что такое неугодник, подхалимам прочувствовать и, как следствие, твердо знать и с успехом использовать при построении модели мира не дано.

Лучшие среди авторов-суверенитистов замечают, что Сталин от Гитлера отличался тем, что если Гитлер вокруг себя терпел только подхалимов, то Сталин, наоборот, выделял тех, кто ему возражал и ради интересов дела был готов отстаивать высказываемое мнение даже под страхом принудительного аскетизма сибирских лесоповалов. Примерам несть числа. Хотя в литературу попадают рассказы отнюдь не о неугодниках, а о военачальниках, самостоятельность которых невротического происхождения.

Гитлер, выбирая для опоры подхалимов, был, безусловно, прав — с точки зрения завоевателя. Только пирамида из абсолютных подхалимов и может обеспечить сверхвождю молниеносные победы. Так и было — столь стремительно, как Гитлер, никто Европу не завоевывал. После Наполеона, конечно. Умеренно вооруженным войскам Гитлера сдавались гигантские снабжённые горами оружия армии. Лучшие в мире танки и их численное превосходство не спасли также и советских «защитников Родины» — летом 1941-го года комсомольцы разбегались дивизиями.

Но удивлявший адептов суверенитизма блицкриг только до тех пор может быть успешен, пока психика сверхвождя не надломлена надлогичным (для ума суверенитиста) сопротивлением единичных неугодников. А вот когда психика сверхвождя надломлена, когда блицкриг провалился, пирамида из подхалимов из наиэффективнейшего инструмента победы становится наиэффективнейшим инструментом собственного поражения. (Третий Рейх не развалился немедленно только благодаря умению Гитлера убеждать себя вопреки действительности (!), что победа близка. Почитайте воспоминания его окружения, скажем, за два последних месяца Войны — диву даёшься.)

Противостоять феномену взаимоотношений сверхвождей и неугодников, при невозможности сдержать потребность некрофилов в войнах, вождь может только двумя способами:

— первое, на метанацию не нападать,

— второе, в момент наступления в великой войне перелома заменить окружение сверхвождя из подхалимов если уж не на неугодников, то хотя бы на сочных невротиков.

Но Гитлер, будучи неспособен понять феномен неугодника, не понимал и особенностей этапов любой великой войны — осенью 1941-го он высшего командного состава войск не сменил, а если кого и снял, то заменил их на ещё больших подхалимов. Скажем, он отстранил от дел последних аналитиков вроде начальника штаба сухопутных сил Третьего Рейха Гальдера, который теорией стаи хотя бы в объёме Лебона владел. То есть Гитлер сделал прямо противоположное тому, что сделал бы человек, освоивший вторую ступень теории стаи в полном объёме.

Засилие подхалимов продолжалось в Третьем Рейхе и все последующие годы: кто подхалимничал перед Гитлером в начале Мировой войны, те и сопроводили фюрера до последнего в его жизни бункера. Уже есть исследования, собирающие вместе идиотизмы немецкого руководства на завершающем этапе войны — к примеру, «Самоубийство» больного породистым суверенитизмом Резуна-«Суворова» («когорта» или «иудовнутренник»).

А вот Сталин, у которого ныне модно открывать какие-то уж совсем особенные сверхзавоевательные намерения (все вожди втайне мечтают о ещё более высоком положении — это не особенность), в начале Войны и до нее действовал иначе. В руководство из моря подхалимов он настойчиво пытался привлечь тех немногих, кто хоть как-то мог сохранять верность своему если не логическому мышлению, то индивидуальному неврозу. Другое дело, что русскому человеку лезть во власть за падло.

Конечно, выдвиженцы Сталина, маршалы и генералы, не были неугодниками — ибо они должны были психоэнергетически подчинить полки, дивизии, заводские коллективы и армии. А такого уровня власть без некрофилической «харизмы» невозможна.

Что и говорить, в деле подбора кадров Сталин от Наполеона и Гитлера отличался, но не в этом ярче всего проявляется величие Сталина. Полнота освоения третьей ступени проявляется не столько по отношению к неугодникам вообще, сколько по умению выявить современного ему Преемника.

Преемник и обстоятельства вокруг него интересны любому неугоднику как таковые — просто потому, что интересны, как интересно всё своё, родное и в данный момент значимое. Но размышление над этими обстоятельствами ценны и для вождей, желающих власти над миром или самопожертвенно решивших пожертвовать своей жизнью в вечности ради мирского благополучия метанации.

Преемник в каждом поколении на планете один. Почему это так, разговор долгий. Долгий хотя бы потому, что начинать его надо, как это ни удивительно, с человека неожиданного — Понтия Пилата. И с феномена призвания. Здесь и начинается четвертая (третья-А) ступень теории стаи — всеобщего принципа родовой памяти, который в отличии от первой ступени (передача отрицательного массива «неадекватностей») открывает путь к положительному знанию. Но это уже высший пилотаж.

Неугодник, уже позволивший себе научиться пользоваться интуицией, может обратиться к книге «Понтий Пилат: психоанализ не того убийства».

В зловонной массе писателей-суверенитистов различить того единственного автора, общение с которым можно считать за великую жизненную удачу, Сталин смог — тогда, когда его не различал никто.