И был вечер, и было утро - Борис Васильев

— Говори всем, что нашла Колю на улице. А мы уходим, — сказал Борис. — Дом Петр Петрович перепишет на тебя, я просил об этом брата.

— А ты? — с оборвавшимся сердцем прошептала Роза. — Навсегда?

— Когда осяду, сообщу. Прощай. Колю сбереги!

— Солнце мое…

Борис поцеловал Розу, отцепил от себя и вместе с молчаливым Василием исчез за таинственной дверью. Роза долго стояла перед нею, а когда наконец оглянулась, увидела взгляд глубоко запавших лихорадочных глаз.

— Иди за ним, — тихо проговорил Коля, и кровь запузырилась в уголках серых губ. — Иди. Ты потеряешь его.

— Я уже потеряла, — безжизненно сказала она и, уронив руки, пошла встречать фельдшера Курта Ивановича.

После падения баррикад солдаты взяли много пленных. Сгоряча еще убивали, сгоряча добивали, сгоряча виновных и невиновных, целых и раненых гнали в тюрьму. Все камеры двух тюремных замков были переполнены, лечь было негде, и, случалось, люди умирали стоя. И только на четвертый день по окончании всех донесений, докладов, рапортов и победных реляций назначенная губернатором Комиссия начала допросы.

— Арестовать Байруллу? — Губернатор поморщился. — Ах, господа, господа, какова нелепость! А лошади?

— Лошади, ваше высокопревосходительство?

— Да, да, лошади! Кто мне посоветует, как их называть? Может быть, это возьмет на себя жандармерия или полиция?

— Но, ваше высоко…

— Прославль не может существовать без Байруллы, господа, — вздохнул губернатор. — Впрочем, как и без чернил, ибо чем-то подписывать надо. Но лошади важнее всеобщей грамотности, вы поняли мою мысль, господа?

Господа поняли. Вкатив без суда и следствия Байрулле Мухиддинову полсотни плетей, они в тот же вечер отпустили его, вычеркнув имя его из списков и приказав молчать. Байрулла поплелся домой, бережно неся поротый зад, а чернильного Мой Сея пока еще только били, не отпуская. Думаю, что карающие органы поступали так потому, что подписывать еще было нечего: суды только готовились к действию, а на следствие много чернил в то время не тратили. Правда, следует отметить, что полиция (по привычке, что ли?) держала Мой Сея при себе, и поэтому ни в какие списки он не попал.

Кузьма Солдатов во всех списках значился, никакой ценности из себя не представлял, и его били на всех допросах, по дороге на допросы и просто так и, вероятно, либо забили бы до смерти, либо загнали на каторгу. При любом варианте его очень многочисленная семья лишалась всех кормильцев разом: самого главы, Василия и воспитанника Теппо Раасекколы, который считал своим святым долгом отдавать половину заработка тем, кто заменил ему отца, мать, братьев и сестер. Вся эта тройка кормильцев в то время была еще жива: Вася — в бегах, Кузьма — в общей камере, Теппо — в одиночке для особо важных преступников, но вернуться домой суждено было одному Кузьме, да и то по чистой случайности, поскольку либеральный Петр Петрович Белобрыков находился в дружеских отношениях с архипастырем города Прославля отцом Хризостомом.

— Церкви не поспевают отпевать убиенных, Петр Петрович.

— Добавьте к этому морги, забитые до отказа, — сокрушенно вздохнул Белобрыков.

— Ничто так не подрывает религиозные чувства, как оскорбление последних минут жизни сей и осквернение первых минут блаженства вечного, друг мой.

— А зараза? — спросил реально мыслящий Петр Петрович. — А, пардон, амбре? В церкви уж и живые не ходят, столько там мертвых. К сожалению, я лишен возможности лично поставить в известность его высокопревосходительство, поскольку скомпрометирован как порывом сына, так и увлеченным им старым полковым другом. А вас, отец Хризостом, убедительно прошу вкупе с медициной осветить сей прискорбный факт пред властями во всей наготе.

Отец Хризостом был не только князем церкви, не только человеком высокообразованным, но и совестливым, справедливым, заботящимся о малых сих, то есть тем, что в те времена определялось одним словом: богобоязненный. «Богобоязненно жить» — по-прославчански вовсе не означало лишь аккуратно ходить в церковь да блюсти ее заповеди, а толковалось, как жить по совести и быть с нею в ладах. Архиепископ жил по совести и хотел быть с нею в ладах, а потому тут же постарался встретиться с крупнейшим хирургом города Никитой Антоновичем Оглоблиным — фигурой настолько известной, что его регулярно приглашали в Петербург и Москву, а он регулярно отказывался, поскольку был коренным прославчанином. И как истый прославчанин искренне негодовал и возмущался в семье и в тесном кругу небывалым разгулом опричнины: «Цепные псы должны сидеть на цепи, иначе они получают огромные шансы стать псами бешеными!»

Архипастырь и прима-хирург давно знали друг друга и быстро нашли общий язык. Подтолкнули их и студенческие беспорядки, во время которых полиция забрала некую Олексину, которую, впрочем, тут же и отпустила по личному распоряжению свыше. И через два дня после этого губернатор был вынужден принять делегацию, состоящую из служителей церкви, медиков, адвокатов, литераторов и даже предпринимателей города, вручивших ему официальную петицию и на словах потребовавших немедленных мер для оздоровления духа и атмосферы.

— Знаю, господа, знаю, — вздохнул его высокопревосходительство. — Но где транспорт?

— Транспорт в тюрьме, — сказал Оглоблин. — Ваши опричники хватали на Успенке всех без разбора, а ведь ломовые извозчики живут только там.

— Не могу поверить, что все виноваты, — осторожно вставил архиепископ. — Это добрые, работящие и глубоко верующие люди, что мне известно досконально. И если вы освободите их под надзор полиции, обязав прежде всего обеспокоиться санитарным состоянием города, то…

Поартачившись больше для формы, губернатор согласился, что в этом предложении имеется рациональное зерно, и тут же отдал распоряжение о передаче всех заключенных ломовиков впредь до… До чего именно — упоминать смысла не имеет, поскольку власть исполнительная никогда еще не исполняла буквально того, что предписывала ей власть законодательная, и отданный под надзор полиции ломовой извозчик Кузьма Солдатов так под надзором и жил еще лет пятнадцать, что ли, был опять схвачен и водворен в тюрьму, но уже не полицией, а властью в те времена, когда власти в городе Прославле менялись по три раза на дню.

Обрадованная успехом, делегация поторопилась откланяться, выразив его высокопревосходительству самую горячую признательность. Но не в полном составе, ибо ее вдохновитель архиепископ отец Хризостом испросил личной аудиенции. Губернатор весьма высоко ценил святого отца и почти искренне был рад «оказаться полезным», как сам же и воскликнул. Это давало отцу Хризостому повод считать беседу особо доверительной, почему он и отбросил все титулы, учтя, что в табели о рангах они проходили по одному параграфу.

— Весьма прискорбно, что в студенческих беспорядках оказалась замешанной Ольга Олексина. — Губернатор горестно и одновременно с осуждением пожевал губами. — Будучи хорошо знакомым с ее батюшкой Федором Ивановичем и глубоко чтя его, вынужден закрыть глаза. Да, да, вынужден, хотя барышня фраппирует и компрометирует. Потомственная дворянка Софья Перовская, потомственная дворянка Мария Олексина, потомственная дворянка Ольга Олексина — что все сие означает, ваше высокопреосвященство?

— Потомственный дворянин Сергей Белобрыков, — задумчиво продолжил список отец Хризостом, будто и не слыша риторического вопроса.

Он замолчал, предоставляя губернатору возможность самому искать аналогий между Ольгой Олексиной, на которую уже закрыли глаза, и Сергеем Белобрыковым, на которого глаз пока не закрывали. Но его высокопревосходительство молчал тоже, сердито двигая седыми бровями.

— Да! — согласился он наконец, но с чем именно согласился, осталось невыясненным.

— Со времен князя Романа Белобрыковы в каждом поколении проливали кровь за наш город и други своя, — осторожно продолжил архиепископ: он хорошо знал вспыльчивый и крайне непоследовательный нрав его высокопревосходительства. — Эта фамилия, бесспорно, достойна представлять Прославль в белокаменной на торжественном молебствии в связи с трехсотлетием дома Романовых, и из достоверных источников знаю, что они предусмотрены в церемонии, что является большой честью для нашего города. Может быть, ваше высокопревосходительство имеет желание поручить пану Вонмерзкому сию почетную миссию?

— Нет! — решительно отрекся губернатор. — Селадон в исключительных обстоятельствах хуже либерала.

— А ведь придется селадона, — тихо сказал отец Хризостом. — Представлять государю селадона в качестве руководителя городского дворянства — обязанность тяжкая, Игнатий Иванович. И сам прискорбный факт сей может быть истолкован…

— Кем? — насторожился губернатор.

— Достоинство и истинная значимость мужей государственных стоит в прямой зависимости от количества тайных и явных врагов.