Амалия и Белое видение - Мастер Чэнь

– Ну, равные – есть, целых двое…

– Да, но вы-то здесь, а их в данный момент здесь нет. А вы знаете, что у нас очень респектабельные гонорары для людей, способных написать что-то особое?

– Оу? – округлила я глаза, чуть не сказав «оу, шьен». У Тео лицо не дрогнуло, и я еще раз подумала о странной особенности нашего города: одни люди – допустим, все до единого выходцы с Цейлона – знают что-то очень хорошо, но информация об этом не попадает даже выходцам из тамильского Мадраса, не говоря уж о китайцах или англичанах.

Тео и в голову не придет рассказывать своему боссу про меня и мои деньги. Даже если тот попросит.

– А проблема вот в чем, госпожа де Соза: наши читатели – англичане, живущие и работающие здесь. И другие люди, уже аборигены, знающие английский. Так вот, мне приходят из Англии письма с адресом: Пенанг, Индия. Пенанг, на Востоке. Пенанг, недалеко от Индии. Хорошо, что вообще доходят! Население империи, госпожа де Соза, понятия не имеет, на что эта империя похожа и из чего вообще состоит. Покажите мне якобы образованного человека в Лондоне, который точно бы знал, из чего состоят эти самые «проливные поселения» – Стрейтс-Сеттлментс, и где, в каком проливе находится такая их часть, как Лабуан. Сингапур, Малакку и Пенанг еще назовут, а вот Лабуан… А дальше на восток и подавно плохо. Они найдут на карте Гонконг, а вот как им найти такую часть империи, как Вэйхайвэй? И тут возникает вопрос: а может ли метрополия с необразованным населением – заметьте, я даже не о рабочем классе говорю – владеть империей, раскинувшейся на треть мира? И вообще быть достойной частью сегодняшнего мира? Да мы проиграем эту империю, как только возникнет острая ситуация… Но пока этого не происходит, госпожа де Соза, – мой долг думать о людях, которые едут сюда, в колонии, работать, но даже не пытаются интересоваться культурой, наследием живущих здесь народов… Кстати, есть и как бы обратная проблема – это скорее вам для размышления, Тео: синематограф. Синема – это место, где за 20–30 центов любой может посмотреть фильм, снятый в Англии, и увидеть, что правящая тут раса состоит из людей недалеких, примитивных, которых интересуют деньги, нелегальные любовные интриги и больше почти ничего. Ну, а когда про Англию снимают кино наши завистливые американские братья, то тут уже просто сине-клевета на британский национальный характер. Нам нужно другое кино, и об этом, Тео, я буду писать в Лондон. Это опасная ситуация.

Я вспомнила, как здешние китайцы, отправившиеся на учебу в Англию, впервые видят трущобы Лондона и рабочие города к северу от столицы. И – сначала шепотом – спрашивают друг друга: что, вот ЭТИ нами владеют? И молчаливо согласилась с Биланкиным: ситуация опасная. А тот продолжал меня очаровывать, блестя круглыми щеками и демонстрируя свои многочисленные зубы:

– Так вот, госпожа де Соза, – вы что-то говорили о тайных китайских обществах? Знаете как сделаем: считайте, что если вы не напишете о них, то не напишет никто. Сделайте мне серию простых, понятных очерков – начиная с тайных обществ. Что такое очерк, вам расскажет Тео. А сейчас прошу меня извинить…

Тут он остановил взгляд на лежащем на углу стола темно-зеленом, будто лакированном банановом листе; к нему прилипли три оранжевые от шафрана рисинки среди пятен красного масла. Биланкин вопросительно поднял брови, Тео пожал плечами и отправил лист в мусорную корзину под ногами. Биланкин повернулся ко мне промокшей спиной и рысью двинулся в свой кабинет.

Тео продолжал смотреть на меня с жалостью.

– Боже мой, Амалия, как бы я хотел, чтобы ты никогда не прикасалась к этой теме…

– Я уже прикоснулась, – сказала я, и Тео все понял.

– Я вспомнил, – сказал вдруг он. – Этот альбом не продавался. Его дарили девочкам, лучшим ученицам вашей монастырской школы на Лайт-стрит. Ну, а потом он кончился, и дарить перестали. Ты была лучшей ученицей?

– Я? – сказала я в растерянности. – В школе – вовсе нет. До сих пор не могу понять, что это за дрянь такая и зачем она мне нужна – химическая таблица этого русского, и почему он золото называл буквами «ау».

– Амалия, это не он…

– В общем, я была непростой ученицей. Но я найду теперь альбом. И вернусь. Ты слышал? Я получила заказ. За респектабельный гонорар.

…Вокруг моего дома, во влажных сумерках под сплошной лиственной кроной, оранжевые закатные лучи кое-где еще пронзали пространство между ветвями и лианами. Лианы эти, десятками и сотнями, как дождевые струи, достигали самой земли и корней громадных, будто из позеленевшего цемента вылепленных стволов.

Дожди, подумала я. Скорее бы начались дожди. Потому что я устала. Потому что, когда идут дожди, город замирает, спит под мокрыми ветвями и лианами, среди ползущих по губке земли теплых туманов, или слушает ночной концерт сверчков и рев лягушек.

Но до дождей было еще далеко.

Мартина с надеждой спросила меня, не приготовить ли чего, – и я с восторгом согласилась.

Мануэл, от которого пахло газолином, раскладывал на цементной площадке у ворот свои ведра, щетки и тряпки для полировки металлических поверхностей.

Сикх Раджиндер, явно потолстевший на охране моего дома, раскладывал на ночь свою кровать поперек входа.

Все было хорошо, и я уверенным шагом двинулась к книжному шкафу.

Не надо больше никуда ходить, не надо ничего искать. Вот пыльная пачка старых журналов (выкинуть), вот какие-то две брошюрки Махатмы Ганди (на стол их! Как же жадно я буду теперь их читать!).

А вот и он, громадный, пошедший уже плесенью том старинных гравюр.

Нет, это не я была лучшей ученицей католической школы. Это была моя мать, которую я сейчас почему-то не могу вспомнить. Только голос, только руки, только мягкое шлепанье ее босых ног по полу моей спальни.

Конечно, и я тоже читала эту книгу, видела эти темно-рыжие гравюры.

Вид с Пенангского холма, на верхушке которого вился Юнион Джек, вид вниз – на плоскую воду, на горы Уэсли на горизонте и на редкий лес голых, невесомых мачт с перекрестьями рей.

Пустой газон будущей Эспланады, уже с первыми колоннадами вокруг, а по газону прогуливается десятка два человечков в цилиндрах и сюртуках (на здешней жаре), у дам – кружевные зонтики.

А вот тюдорианского вида бунгало, где жил чиновник пенангской администрации, который говорил на малайском, открывал в джунглях древние храмы, называл своим именем громадные цветы – а потом создал на пустынном острове город Сингапур. Томас Стэмфорд Раффлз, бунгало его носило имя «Раннимед», сейчас на этом месте отель, джаз и танцевальные вечера, но и бунгало стоит где-то среди гостиничных сараев и пристроек.

А вот…

Холм, высокие облака, очень длинные и стройные наклонные пальмы. Вот он, домик, крытый аттапом, – оказывается, не такой уж домик, а что-то очень большое. Мельница, как следует из курсивного текста под гравюрой.

А еще из него следует, что мельника из китайцев-хакка звали Лоу Ами. Что он снабжал мукой весь город и все заходящие корабли в начале XIX века. Мельница стояла там, где сейчас храм с пагодой Тысячи Будд – в Айер Итаме. А при мельнице у господина Лоу была таверна.

Куда пришел в 1818 году капитан Уэлш, женатый на Саре – дочери Фрэнсиса Лайта (и Мартины Розеллс, добавила я). И там капитан Уэлш ел простой рис и соленую рыбу.

А пока он ел, «люди господина Лоу» развлекали Уэлша танцем с палочками для еды – якобы давно забытым к тому времени особым видом боевого искусства.

Понятно, что «его люди» были вовсе не рабочими мельницы, или не только рабочими. Ведь господин Лоу был все равно что попечителем храма – почетным директором кантонского кладбища. Их тогда на острове всего-то было два, кантонское и хоккьенское.

Но если Лоу был директором кладбища, это означало множество иных вещей, о которых посторонний человек вряд ли бы догадался.

Я начала листать книгу.

И очень быстро нашла то, что мне было нужно. Потому что никто этого особо и не скрывал.

Их называли Ги Хинь, вспомнила я наконец.

Первая «триада», первое тайное китайское общество в Малайе. Перекочевавшее сюда из китайской империи с удивительной быстротой – Ги Хинь конгси появилось в Пенанге с первыми же китайцами, приехавшими работать на англичан. Это произошло в 1790 году, то есть фактически сразу после того, как Фрэнсис Лайт воткнул в мягкую землю острова свой флагшток.

А когда спустя треть столетия Стэмфорд Раффлз сделал то же самое на острове Сингапур, уже через 3–4 года Ги Хинь прочно держало в руках первые китайские улицы будущей столицы Британской Малайи.

Вот только с тайным обществом этим, вспоминала я далее, есть одна проблема: оно исчезло без следа.

Теперь мне стало понятно, что остается только одно.

Терпеливо, упорно писать обещанную Биланкину статью. Потому что нет лучшего способа разобраться, что же и кто от этого тайного общества остался.

В целом это было похоже на то, как мускулистый силач берется за корабельный канат на берегу и очень медленно, очень осторожно, под аплодисменты публики тянет его – и вот стоящий у берега «чайный клипер» вдруг сдвигается с места на один дюйм. А потом разгоняется с удивительной скоростью. Мое расследование вдруг сдвинулось, пусть самым неожиданным образом.