Не нужен нам берег турецкий - Анатолий Спесивцев

Глядя на обычно излучавшего уверенность, силу и энергию друга, сегодня какого-то потухшего и поникшего, попаданец только сейчас осознал, что совсем не случайно в этом мире его ровесники выглядели, почти все, куда старше, чем он сам. И его часто за юнца принимали. А Васюринский прожил уже солидно за сорок лет.

"Да как прожил! Казацкий год смело не за три — за семь засчитывать. Вот и поистрепался его организм в походах и битвах. Чего-чего, а жалеть себя Иван не привык, всегда тянул лямку службы за двоих. В эти времена и цари-короли до пятидесяти не часто доживают. Господи! У него же лицо посерело, видно, всерьёз сердце схватило. Не дай бог, инфаркт…"

Видимо, испуг за здоровье друга так явственно был виден на лице Аркадия, что Васюринский легко его прочитал.

— Да за меня — не бойся, не сегодня и не завтра мне умереть суждено. Поживу ещё, не одну вражью голову с плеч снести сумею. Посижу здесь немного, передохну, сердечко-то и успокоится.

Сказал это атаман уверенно, попаданец, здорово за него перетрусивший, поверил и немного успокоился. Поговорив ещё немного, попрощался и пошёл искать Хмельницкого — жизнь продолжалась, и стоило узнать, как продвигаются главные планы на этот год. Уже отойдя на приличное расстояние, сообразил, что фразу Васюринского можно было трактовать и как то, что он знает о том, когда умрёт. Раньше, в "прошлой жизни", в подобное Аркадий не верил. Однако, пообщавшись тесно с характерниками, которые хоть и не были оборотнями, но обладали некоторыми удивительными знаниями, вероятно, сохранёнными ими ещё с языческих времён, стал относиться к таким вещам без излишнего скепсиса.

"Интересно, знает он дату своей смерти, или нет? Приходилось читать, что такие люди были, а характерники-то, в натуре — колдуны. Пожалуй, может и знать. Но я, в этом случае, на его месте оказаться бы не хотел. Знать точно, когда эта, в белом и с косой, но не Тимошенко, придёт… брр. Ох и неуютно он, наверное, себя чувствует".

Парусникам действительно пришлось несравненно труднее. Им предстояло двигаться на норд-норд-ост, а ветер сменился к тому времени на ост-норд-ост. Какие-нибудь англичане или голландцы, возможно, и смогли бы передвигаться в нужном направлении, даже несмотря на усиление ветра, но казакам это было сделать очень трудно. Пусть в эскадре доминировали латинские паруса, собственно, на судах османской постройки они были основными, идти против ветра, да в шторм, не всякий сможет. Увы, не смогло достаточно много кораблей. Наличие на кораблях моряков-греков помогало управляться с парусами, но… то ли они были хуже моряков океанского флота, то ли капитаны в таких случаях нужны поопытней.

Возможно, людям на парусниках пришлось меньше работать физически, но переживаний у них, особенно на судах, сильно снесённых к югу, было куда больше. Соответственно, и потери в личном составе и у пассажиров на них были куда серьёзнее. Некоторые не выдерживали напряжения бесконечной борьбы с ветром, у других отказывало сердце от кошмара ожидания выброса корабля на османское побережье. Были и самоубийцы, решившие не мучиться и покончить с этим, бросившись в волны. Почти на всех судах кого-то смыло случайной волной, кто-то пропал неизвестно как…

До крымского побережья парусники добирались в течении трёх недель, кто раньше, а кто позже. И не к двум расположенным невдалеке бухтам, а к южному и юго-западному побережью вообще. Да и за то, что дошло большинство, можно было истово благодарить бога. В середине второй недели плавания ветер вдруг сменился на южный. Это редкое для весны изменение погоды и спасло немалую часть казацкого флота. С некоторых из судов, сносимых обратно к берегам Османской империи, уже можно было рассмотреть сулящие избавление не от опасности, а от жизни полоски суши. На этих парусниках перемену ветра восприняли особенно с сильными эмоциями. То, что некоторые корабли вместо бухт вылетели на прибрежные мели или сели на камни в виду берегов, несло скорее радость, чем грусть. Добрались живыми — и ладно. Грузы удалось спасти не со всех из них, но люди, в основном, смогли ступить на крымскую землю.

Из прошедших через Босфор до места назначения не дошли девятнадцать судов. Семь из них смогли выброситься, более или менее удачно, на крымский берег, по которому совместно патрулировали татары и запорожцы. Семь канули в неизвестность, вероятно, утонув во время шторма. Пять ветер выбросил на румелийский берег, вот их команды и пассажиры, кто уцелел, успели пожалеть, что не утонули в морской пучине. Их выловили османы и позже, при великом ликовании стамбульцев, казнили самыми разнообразными и ужасными способами. Попытки некоторых апеллировать к тому, что увезены были силой и сами являются жертвами казаков, им не помогли. Как и ссылки на своё исламское вероисповедание.

— На кораблях этих шайтановых выкидышей не может быть невиновных! — ответили им.

Атмосфера в Стамбуле к тому времени опять накалилась до предела, и власти, не уверенные в собственном будущем, стремились угодить толпе. Пусть радуются казням других, авось меня такая печальная участь минёт. Разбираться в справедливости или несправедливости обвинений, по большому счёту, было некому.

При попытках посчитать потери, атаманы сошлись во мнении, что из отплывших не доплыли до желанной (или не очень, аманаты на север не рвались) цели более трёх с половиной тысяч человек. Точных списков экипажей и пассажиров, естественно, не существовало в природе.

Не все суда, дошедшие до гаваней Крыма, смогли полностью сохранить груз. Кое-что подпортилось или подмокло. Но награбленные золото и серебро удалось довезти. И его немедленно приготовились пустить в ход. Для одновременного решения проблем с татарами и Речью Посполитой. Соответствующий план давно был готов, его выполнение отложили ради грабежа Стамбула. Увы, но мало кто из атаманов умел правильно определять приоритеты в политике. Однако, что бы ни случилось, всё к лучшему, в этом лучшем, наверно, потому, что единственном, из миров.

Ни к какому единому мнению, или, что куда более вероятно, к согласованному большинством решению, заседание сената не пришло. Было много недоумения, откровенного испуга, попыток свести старые счёты и бессмысленного гадания. Удивления такой поворот дела у дожа, Франческо Эриццо, не вызвал. Уж очень странные, опасные и ведущие к великим убыткам обстоятельства этому заседанию предшествовали.

Сначала из Стамбула пришли, один за другим, два гонца. Один принес весть о казни принца Ибрагима, в свете важности левантийской торговли для республики известие нерядовое. Переполох в сенате вызвало оно немалый, но тут же показавшийся незначительным, когда прибыл гонец с известием, что погиб султан Оттоманской империи Мурад IV. Сгинул в походе на Персию, не оставив наследников. О совершенной неспособности оставшегося живым Мустафы I к управлению державой и продолжению рода знали все.

Для Венеции эти известия прозвучали как гром небесный с ясного неба. Даже человек невеликого ума в таких обстоятельствах легко и безошибочно предсказал бы наступление у турок смуты. Один Бог знает, насколько длинной, но крайне нежелательной, губительной для торговли — наверняка. Гонец прибыл в город ранним утром, и дожу, не имевшему права открывать письма официального характера в одиночку, пришлось срочно посылать слуг к нескольким сенаторам.

Дож не без удовольствия вспомнил, какие помятые и сонные лица были у почтенных сенаторов, как они ругались из-за этой побудки. Сказать, что они были очень недовольны ранним подъёмом — значит, сильно преуменьшить их реакцию. Однако, узнав содержимое письма посла республики в Стамбуле, о собственном раздражении и думать забыли. Ох, и много пришлось тогда дожу поспорить со своими заядлыми противниками… как вскоре выяснилось — напрасно. Известие всколыхнуло всю Венецию, от богатейших купцов до подённых работников. Все в городе понимали, что благосостояние республики зиждется на торговле, могущей от происходящего сильно пострадать.

Вскоре выяснилось, что в древнем Константинополе прохудился мешок с невероятными событиями. Через пару дней в город прибыло венецианское посольство в Стамбуле. Срочно и без согласования с дожем и сенатом покинувшее место аккредитации. Вместе с дипломатами, или чуть позже, в Венецию оттуда вернулись купцы со своими помощниками. Они принесли с собой весть о том, что янычары объявили виновниками гибели султана венецианцев. Посла, Альвизе Контарини, за такие самовольные действия было заключили в тюрьму. Но через несколько дней его пришлось выпустить на волю. Показавшийся поначалу чуть ли не дезертирством отъезд без согласования, да ещё с рекомендацией немедленно сделать это всем гражданам республики, стал вдруг поступком невиданных мудрости и предусмотрительности.