Александр II. Жизнь и смерть - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Александр помнил популярные слова Бонапарта: «Высеченный солдат лишен самого главного — чести!»
И вместе с телесным наказанием отменил и клеймение.
Так что теперь в освобожденной от рабства стране самым диким оставалось - его самодержавие!
Глава шестая.РАЗБУЖЕННАЯ РОССИЯ
РОЖДЕНИЕ ЗАГАДОЧНОГО СЛОВА
В первые полтора десятилетия царствования в духовной жизни случилось невиданное пробуждение. Наступило некое Русское Возрождение — пиршество духа, рождение величайшей литературы, время бури и натиска в науке.
60-е годы — мировой триумф. Менделеев публикует таблицу под названием «Опыт системы элементов, основанной на их атомном весе и химическом сходстве», известную сегодня как «Периодическая таблица элементов».
Наука становится модной. Материализм и наука — обязательные атрибуты крутой молодежи. Кумир молодой России — Дарвин. Идея происхождения человека от обезьяны вызывает особый восторг молодых людей. Ярость священнослужителей восторг этот только усиливает- Все главные труды Дарвина тотчас переводятся.
Именно в 60-х годах известный писатель П. Боборыкин впервые вводит термин «интеллигенция». В дни великих реформ и великих надежд появилось это слово. В это время она чаще именует себя «разночинной интеллигенцией».
Разночинцы (то есть «люди разного чина и звания») — гремучая смесь выходцев из всех сословий России (духовенства, купечества, мещанства, мелких чиновников). Как правило, разночинцы занимались умственным трудом — становились литераторами, журналистами, учителями, учеными.
И они гордо провозгласили новую эру: на смену дворянству на роль авангарда русского общества претендуют теперь они — разночинная интеллигенция.
Но это разъяснение и это определение интеллигенции, скорее, годится для иностранного читателя. В России любому мало-мальски размышляющему человеку оно покажется смешным. Ибо, если быть честными, сама интеллигенция до сих пор затрудняется определить, что же она такое.
Это не класс, это не партия, это не религиозная секта, это не определенный стиль жизни. Это — все вместе. И интеллигенция, как известно, родилась у нас куда раньше определения Боборыкина.
В стране беспощадной азиатской власти, в стране феодальной аристократии, всемогущей бюрократии и бессловесного, нищего кормильца — русского крестьянства интеллигенция с самого начала взяла на себя роль совести.
С криком боли великого русского публициста «Я взглянул окрест меня и душа моя страданиями человечества уязвлена стала» родилась наша интеллигенция... «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что кретьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем: воздух, один только воздух», — клеймил дворянство дворянин Радищев.
И стал первым интеллигентом, пострадавшим за печатное слово.
У подножья памятника Петру начинаются мучительные раздумья и битвы нашей интеллигенции: «Куда ты скачешь, гордый конь, и где опустишь ты копыта?» Запад или Восток, Европа или самобытность, европейский камзол или боярская шуба?
«На битвы выходя святые, мы будем честны меж собой». Через весь XIX век идут жестокие сражения наших западников и славянофилов, не утихающие и поныне. Этот бесконечный, тщетный, вековой спор!
Много раз писалось, что обязательной чертой истинного интеллигента является оппозиция власти. Но есть еще одна, на наш взгляд, важнейшая черта.
Истинный интеллигент постоянно размышляет о самых главных вопросах бытия. И это даже не размышление — это его повседневная жизнь, его быт.
При этом он свято верит, что все эти важнейшие вопросы надо решить сейчас же, незамедлительно. Тургенев описывает, как он посетил тяжело больного Белинского. И задыхающийся, стоящий на пороге смерти Белинский тотчас затевает пламенный спор. И, конечно же, о вечном. В разгар спора гостя зовут к столу. Тургенев послушно встает, чтобы идти. «Постой, куда же ты, — негодует Белинский, — какой может быть обед, когда мы не решили главного вопроса — есть ли Бог?..
И западник Чаадаев, и славянофил Тютчев до хрипоты и так страстно обсуждали в Английском клубе пути России, что слуги были уверены: они уже дерутся... При этом Тютчев справедливо пояснял: «Человек, с которым я больше всего спорю, это человек, которого я больше всего люблю».
Ибо если не спорить о главном — чем жить!
И все эти быстрые размышления, все эти требования — решить все и незамедлительно, как и положено в России, кончаются краем, разрывом до конца, походом к пропасти. Западники выродятся в террористов-народовольцев, славянофилы закончат монархически — охранительными идеями. Но у тех и других на протяжении всего XIX века будет нечто общее, трогательно объединяющее — обожествление простого народа. Безграмотного, угнетенного, темного народа. И те и другие будут твердо, истово верить в «Божий замысел о русском народе». Верить, что там, в глубине нищей темной России, спрятана некая мистическая вневременная и даже внеисторическая правда, которую неспособны уничтожить никакие социальные потрясения.
Все эти взаимоисключающие идеи русской интеллигенции сильно раскачают государственную лодку, в какой-то мере породят будущие русские революции.
И западникам с ужасом придется увидеть постреволюционный финал, когда безумные фантазии героев романа «Бесы» станут повседневностью русской жизни. И славянофилам с тем же ужасом придется наблюдать, как народ-богоносец с упоением, в каком-то дьявольском раже станет разрушать святые храмы, и народ-монархист с пугающей легкостью отречется от трехсотлетней монархии, говоря словами современника, «сдует ее как пушинку с рукава».
И на корабле, на котором по приказу Ленина в 1922 году отправятся в изгнание светочи русской интеллигенции, будут вместе потомки западников и славянофилов. И насмешливая фраза нашего классика «А как ели, а как пили, а какие были либералы», — была бы весьма уместна на этом корабле.
В эмиграции, на Западе, и в большевистской России им придется понять, какую огромную роль в нашей катастрофе сыграла интеллигенция и великая русская литература. И знаменитый литературовед Венгеров справедливо напишет: «Революция должна сказать спасибо нашей литературе, которая все это время призывала — революцию".
«ЕСЛИ ПИШЕШЬ, НЕ БОЙСЯ, ЕСЛИ БОИШЬСЯ, НЕ ПИШИ»
Это был лозунг новой русской литературы. Он останется таким же в Росси больше, чем на целое столетие вперед, вплоть до горбачевской пересгройки. Время великих реформ Александра — невиданный расцвет литературы, который никогда не повторится в России в таких масштабах. Поток великой литературы, беспощадно критикующей общество, обрушился на это общество.
Плотину николаевских запретов прорвало. И в паре с писателями теперь работают становящиеся так же знаменитыми публицисты. Публицисты открывают обществу суровые приговоры, скрытые в книгах. Или будто бы скрытые в книгах. После чего книжные герои шагают прямо в жизнь, становясь ее участниками — нарицательными образами. Становясь «живее живых».
Вместе с писателями они учат молодежь читать эзопов язык.
САМЫЙ ПОПУЛЯРНЫЙ ОБРАЗ В РОССИИ
Уже немолодой писатель Гончаров написал роман «Обломов». Гончаров, типичный русский барин — грузный, холеный, несколько сонный, с ленивыми движениями. Он написал в чем-то автобиографический роман, этакий гротеск о себе самом.
Помещик Обломов, одинокий холостяк (как и автор), проводит всю свою жизнь, лежа на любимом диване. На этом диване он спит, ест, мечтает... На нем он живет. Вся его жизнь — страх перед действием, наслаждение ленью. Его поместье Обломовка под стать своему хозяину. Главное занятие, к которому с утра готовятся обломовцы, — послеобеденный сон. Главное событие — еда. Это апофеоз лени, поэзия лени, съедающей талант, любовь и всю жизнь. Как только роман был напечатан, молодой Добролюбов публикует статью: «Что такое обломовщина». И роман становится не просто знаменитым. Его герой становится бессмертным символом. Критик объяснил: Обломов и обломовщина — главное проклятье русской жизни. Россия — берлога сонного медведя, где все перемены заканчиваются тем, что медведь переворачивается на другой бок, чтобы вновь захрапеть. 06ломовы у нас повсюду, они нас окружают. Бездействие и прекраснодушная болтовня — вот что такое наша жизнь. «Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности, я уже с первых слов его знаю, что это Обломов. Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет рассказывающих все те же самые анекдоты о взяточничестве, о беззакониях всякого рода, я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку. Кто же, наконец, сдвинет их с места этим всемогущим словом "Вперед!"», — писал Добролюбов.
