Интерлюдия Томаса - Дин Кунц

Но едва я поворачиваюсь к лестнице, меня охватывает ужас, потому что я вижу третьего облаченного в кожистый плащ и рогатого слугу Хискотта, который каким-то образом выбрался из подвала и теперь поднимается по лестнице. Он быстр и проворен, как то чудовище в библиотеке, и спешит ко мне с намерением убить, а я безоружен.

Но именно в этот момент безголовый торс Хискотта вываливается из дверного проема, шесть рук слепо что-то хватают. Такое могли нарисовать только сообща Франсиско Гойя, Иероним Босх, Генри Фузели и Сальвадор Дали, съев на завтрак слишком много устриц после пьяной ночи. Эти ищущие руки хватают слугу. Змей выползает в коридор, обвивает кольцами добычу, крушит тело, тогда как руки отрывают слуге голову.

Я отступаю к дальнему концу коридора, чтобы оттуда наблюдать посмертные телодвижения тиранического правителя «Уголка гармонии». Через минуту или две кольца разжимаются, безголовый змей укладывается на пол, напоминая толстый шланг, он уже лишь подергивается, подрагивает, а вскоре застывает. Жизнь уходит и из нервной системы.

После того как чудовище недвижно лежит пять минут, у меня достает храбрости приблизиться к нему и хватает ума не произнести какую-нибудь оскорбительную фразу над трупом моего врага. В современных фильмах не так уж и много жизненной правды. Но один урок, который я из них вынес, сослужил мне хорошую службу в моей беспокойной жизни: если ты стоишь над поверженным монстром и, переполненный гордостью, отпускаешь какую-то остроту, монстр поднимается, вовсе не мертвый, и бросается в последнюю атаку. В половине фильмов он убивает одного из выживших. А поскольку в данном случае выживший только я, одна-единственная острота может вдвое уменьшить мои шансы выйти из этого дома живым. Будь я Томом Крузом, то в любом случае остался бы без единой царапинки. Но я могу представить себя разве что Гарри Дином Стэнтоном, Полом Райзером или Уэйном Найтом[24] — и это гораздо ближе к истине, — так что мне лучше держать рот на замке и продвигаться с крайней осторожностью.

Я пытаюсь ставить ноги между кольцами, но иногда мне приходится наступать на них. Я крепко держу язык за зубами, изо всех сил пытаюсь сохранить равновесие, ни разу не падаю, и наконец оставляю позади белесые горы змеиной плоти, которые могли бы послужить лакомством для рока, гигантской птицы из арабской сказки, которая ест змей… среди прочего. И судя по тому, как развиваются события в «Уголке», есть все основания предполагать, что рок — или целая стая роков — уже подлетает к этому дому.

Я уверен, что джип «Гранд Чероки» никуда меня отсюда не увезет, поэтому выхожу из дома через парадную дверь. Вдалеке клубится дым. Я вижу пожарные автомобили, струи воды.

У крыльца стоят родители Джоли, Билл и Ардис Гармони, и еще три человека, мне незнакомые, но я предполагаю, что все они — члены семьи. На их лицах помимо настороженности читается и надежда, и я делаю вывод, что каждый почувствовал отключение канала связи, по которому Хискотт проникал в их разум.

Я подхожу к верхней ступеньке, когда что-то начинает яростно шевелиться в кармане моих джинсов. Я вскрикиваю в тревоге, потому что змееныши зачастую такие же ядовитые, как взрослые змеи. Вскрикивают и стоящие перед домом, отступают на шаг.

Выуживая шевелящийся предмет из кармана, я глупо улыбаюсь и говорю:

— Всего лишь мобильник.

Нажимаю на кнопку приема. Звонит Эд.

Глава 28

Некоторые луга черные, с серыми прожилками пепла, но устроенный мною пожар не уничтожил ни одного дома. Когда ветер уносит последние клубы дыма, запах сгоревшего не такой уж неприятный, очень напоминает запах походного костра.

Въезд в «Уголок гармонии» перегородили барьерами, установили щиты с надписями: «ЗАКРЫТО НА 24 ЧАСА ДЛЯ ЛИКВИДАЦИИ ПОСЛЕДСТВИЙ ПОЖАРА».

Завтра должна прибыть тяжелая техника, чтобы вывезти лежащий на лугу восемнадцатиколесник.

Семейный эвакуатор из ремонтной мастерской уже подъезжал к большому дому, и «Гранд Чероки» перевезли в дубовую рощу, к автомобилям, которые когда-то принадлежали слугам Хискотта.

В других домах нашлись шесть трехгаллоновых канистр. Их наполнили бензином и поставили на крыльце большого дома.

Во второй половине дня, после того как ветер стих, после того как мы отключили подачу электричества и отнесли на безопасное расстояние баллоны пропана, Билл Гармони и я входим в дом. Начиная со второго этажа, выливаем бензин в стратегически важных местах, прежде всего — на останки гибридов. Я сам занимаюсь кухней, чтобы Билл не увидел маленький скелет в кладовой.

Свет в вонючем подвале не горел, и я решаю не спускаться в эту тьму даже с фонарем. Просто выливаю шестую канистру на ступени, в этот зловещий мрак. Пары бензина бьют в нос. Дом напоминает бомбу, дожидающуюся срабатывания взрывателя.

Семья воспользовалась грузовиком-цистерной, чтобы обильно полить шесть домов, расположенных ниже седьмого, который мы собирались сжечь. Наполненный водой, грузовик-цистерна стоял неподалеку, на тот случай, что вновь загорится трава.

Дом мы поджигаем за час до заката. Ночью пожар увидели бы с Прибрежной автострады, и кто-нибудь из путешественников обязательно сообщил бы о нем по линии 911.

Аннамария и я стоим вместе с семьей. Их тридцать шесть человек, включая Джоли, которая вернулась из Форт-Уиверна. Горит отлично, и я использую смартфон Парвиса Бимера, чтобы отослать видео этого пожара Эду.

Никто огню не радуется. Наблюдают в основном молча, атмосфера напоминает церковную между службами.

Когда от дома остаются дымящиеся руины, а угли залиты водой, мы все собираемся на пляже, где расставлены накрытые к трапезе столы и складные стулья. Воздух прохладный, без джинсов и свитеров не обойтись, но все соглашаются, что это самое лучшее место для того, чтобы впервые поесть, став свободными людьми.

Для освещения вполне хватает луны и свечей, потому что темнота теперь только от природы, и бояться ее нет нужды. Волны невысокие, мягко накатывают на берег, шорох прибоя напоминает колыбельную.

Звезды — великолепное зрелище, поднимающее мне настроение. Помня о проекте «Полярис», я ожидаю, что эти далекие солнца и вращающиеся вокруг них планеты в эту ночь будут вызывать страх, но вместо этого они говорят мне, что огромная Вселенная, как сама Земля, — место надежды, которая ничуть не тускнеет от того, что Вселенная еще и поле боя, где каждый сражался, сражается и будет сражаться от начала времен и до их конца.

Во время трапезы на пляже люди не столь замкнуты, как во время бдения у горящего дома, но празднование тихое и спокойное. Улыбаются многие, но смех звучит редко. Эта большая семья прошла через безмерные страдания и унижения, и путь к нормальной жизни едва ли окажется легкой дорогой.

Они хорошие люди, и некоторые становятся мне друзьями. Они много обнимаются, а когда сжимают мою руку или кладут руку мне на плечо, часто не хотят меня отпускать. Но интуитивно они понимают, что не должны смущать меня чрезмерной благодарностью. И хотя, несомненно, чувствуют, что секретов у меня хватает, не стараются их вызнать, смиряются с тем, что я всегда буду для них загадкой, как, впрочем, и многое в этой жизни.

После обеда Джоли, Аннамария, я и две собаки — Рафаэль и Бу — прогуливаемся вдоль берега, у самой кромки прибоя, и девочка в восторге от того, что видит, от того, что слышит, от того, о чем думает. Теперь, когда ярмо рабства снято с нее и всей семьи, я более ясно вижу ее ум, смелость и чистое сердце — главное достоинство Джоли. Я могу представить себе, какой она станет женщиной, и миру всегда будут нужны бессчетные миллионы таких, как Джоли, хотя достаточно и ее одной, чтобы многое изменить к лучшему.

Джоли плачет, услышав, что мы уезжаем утром и, скорее всего, больше никогда с ней не увидимся. Сам факт, что подобное единение душ может возникнуть за один день, ставит ее в тупик, точно так же, как радует меня, и она боится, что новая жизнь, теперь свободная, будет омрачена расставаниями и утратами, которых она не сможет вынести. Я для нее, говорит она, как новый брат, а братья не могут уходить навсегда. У этой девчушки яркие чувства, и хотя циники могут за это над ней насмехаться, я не стану, потому что это дорогой дар: чувствовать ярко, заботиться всем сердцем.

В глубине души я знаю, что долго мне в этом мире не прожить. Жизнь, которую я веду и должен вести, слишком уж часто сводит меня и Смерть лицом к лицу, но я несовершенен, как все люди, и рано или поздно подведу ту высшую силу, которая отправила меня с этой миссией. Поэтому я не могу лгать Джоли, обещая, что мы снова увидимся с ней в этом мире.

Аннамария успокаивает девочку, и получается это у нее гораздо лучше, чем у меня. Она говорит, что каждому из нас отведена роль в этой жизни, и, если мы знаем себя достаточно хорошо, чтобы понимать, какова эта роль, мы должны быть счастливы, делая только то, что действительно умеем. Она говорит, что я, Одд Томас, полностью понимаю свою роль — с этим утверждением в какой-нибудь другой ситуации я мог бы и поспорить. Она говорит, что я