Выигрыши - Хулио Кортасар

— У меня ломит все тело, как от ревматизма, — сообщила она сеньоре Трехо, не спускавшей глаз с Норы, — и никто не может меня вылечить. У каких только врачей я ни бывала, ко мне приходил сам Панталеон, знаменитый исцелитель, и все напрасно. А все это от сырости, представьте, она очень вредна для костей, внутри образуется какой-то налет, и, сколько бы вы ни пили пургена и настоя из печеночного гриба, ничего не помогает…

Нора, воспользовавшись паузой, поднялась и посмотрела на ручные часики, словно у нее было неотложное свидание. Донья Пепа и сеньора Трехо переглянулись с понимающей улыбкой. Они понимали, они все понимали… Идите, деточка, вас ждут. Сеньора Трехо немного сожалела, что Нора ушла; она, сразу видно, женщина ее круга, не чета этим бедным сеньорам, добреньким, но таким простушкам, намного ниже ее по положению… Сеньора Трехо начинала подозревать, что у нее в этом путешествии не будет достойного общества, и это беспокоило и огорчало ее. Мать этого карапуза болтала только с мужчинами, сразу видно, какая-то артистка или писательница, ее не интересовали женские темы, она все время курила и разговаривала о непонятных вещах с Медрано и Лопесом. Другая — рыжая девица — была совсем ей несимпатична и, кроме того, слишком молода, чтобы разбираться в жизни и обсуждать серьезные вопросы; вдобавок, она только и думала, как бы покрасоваться в своем неприличном бикини и пофлиртовать с кем угодно, даже с ее Фелипе. Надо будет поговорить об этом с мужем. Не то, чего доброго, Фелипе попадет в лапы этой вамп. Но она тут же вспомнила выражение глаз сеньора Трехо, когда Паула разлеглась загорать на палубе. Нет, не о таком путешествии она мечтала.

Нора отворила дверь в каюту. Она не ожидала увидеть там Лусио, полагая, что он вышел на палубу. Он сидел на краю постели, уставившись в одну точку.

— О чем ты задумался?

Лусио ни о чем не думал, но нахмурил брови, словно его оторвали от глубоких размышлений. Улыбнувшись, он знаком пригласил ее сесть рядом. Нора печально вздохнула. Нет, у нее все в порядке. Да, она была в баре, болтала с дамами. Ну, обо всем понемногу. Она не разомкнула губ, когда Лусио взял ее лицо обеими руками и поцеловал.

— Тебе что, нездоровится, крошка? Наверное, устала… — Он замолчал, боясь, что она поймет это как намек. А почему бы, черт возьми, и не устать. Безусловно, это так же утомляет, как любое другое физическое упражнение. Он тоже немного утомился, но, конечно, не от этого… Перед тем как предаться бездумью, он вспомнил сцену в каюте Рауля: она оставила у него неприятный осадок, теперь ему хотелось, чтобы случилось что-нибудь и он смог бы проявить себя, принять участие в деле, от которого только что отстранился. Нет, все же он поступил правильно. Глупо выдумывать таинственные истории и раздавать огнестрельное оружие. К чему с самого начала портить путешествие? Весь день он горел желанием поговорить с кем-нибудь из них, особенно с Медрано, которого он немного знал до этого и который казался ему самым уравновешенным. Сказать ему, что они полностью могут рассчитывать на него, если дело примет дурной оборот (что мало вероятно), но что ему совсем не нравится самому искать осложнений и лезть на рожон. Ну что за безумцы, разве не лучше сыграть в покер или хотя бы в труко [65].

Снова вздохнув, Нора встала и взяла щетку из своего несессера.

— Нет, я не устала, я чувствую себя прекрасно, — сказала она. — Не знаю, может, просто первый день путешествия… Как-никак, перемена…

— Да, тебе нужно как следует выспаться.

— Конечно.

Она принялась медленно расчесывать волосы. Лусио смотрел на нее и думал: «Теперь я всегда буду видеть, как она причесывается».

— Откуда можно отправить письмо в Буэнос-Айрес?

— Не знаю, думаю, из Пунта-Аренаса. Кажется, там мы сделаем остановку. Ты, что, будешь писать домой?

— Да, конечно. Представляешь, как они там беспокоятся… Как я ни уверяла, что отправляюсь в путешествие… Знаешь, матери всегда такое напридумают. Лучше я напишу сестре, а она уж все объяснит маме.

— Надеюсь, ты напишешь, что поехала со мной.

— Да, — ответила Нора. — Все равно они это знают. Одну меня ни за что б не отпустили.

— Вот обрадуется твоя мамаша.

— В конце концов, она должна когда-нибудь это узнать. Меня больше беспокоит отец… Он такой чувствительный, мне не хотелось бы огорчать его.

— Ну вот, опять огорчения, — сказал Лусио. — А какого черта он должен огорчаться? Ты поехала со мной, мы с тобой поженимся, и порядок. К чему столько разговоров об огорчениях? Подумаешь, какая трагедия!

— Я просто так сказала. Папа такой добрый…

— Меня мутит от всех этих сантиментов, — сказал Лусио кисло. — Все шишки на мою голову. Я нарушил покой вашего очага, я лишил сна твоих разлюбезных родителей.

— Ну пожалуйста, Лусио, не надо, — сказала Нора. — Ты тут ни при чем. Я сама на это решилась.

— Да, но они как раз этого и не учитывают. В их глазах я всегда буду Дон-Жуаном, который испортил ужин и игру в лото, черт побери!

Нора ничего не ответила. Свет на секунду померк. Лусио открыл иллюминатор, потом медленно прошелся по каюте, заложив руки за спину. Наконец приблизился к Норе и поцеловал ее в шею.

— Вечно из-за тебя я говорю какие-то глупости. Я знаю, все уладится, но не пойму, что сегодня со мной творится, все вижу как-то… В самом деле, у нас не было другого выхода, раз мы собрались пожениться. Или ехать вместе, или твоя мамаша устроила бы нам грандиозный скандал. Первое лучше.

— И все же мы могли бы пожениться раньше, — сказала Нора прерывающимся голосом.

— Раньше? Когда? Вчера? Зачем?

— Это я так сказала.

Лусио вздохнул и снова уселся на край постели.

— Ах да, я совсем забыл, что сеньорита — добрая католичка, — сказал он. — Конечно, мы могли бы пожениться и вчера, но это было бы глупо. Только для того, чтобы у меня в кармане пиджака лежало удостоверение, и все. Ты же знаешь, что я не собираюсь венчаться в церкви ни теперь, ни потом. Гражданским браком — когда хочешь, но избавь меня от этих черных ворон. Я тоже помню о своем старике, дорогая, хотя он давно умер. И если ты социалист, это тоже к чему-то обязывает.

— Ладно, Лусио. Я никогда не просила тебя венчаться в церкви. Я только говорила…

— Ты говорила то же, что и все. Девушки страшно боятся, что их сразу же бросят, как только с ними переспят. Да не смотри на меня так. Мы ведь с тобой спали, верно? Не стоя же этим занимались, — он закрыл глаза, чувствуя себя несчастным, оплеванным. — Не заставляй меня говорить грубости, крошка. Подумай, я тебе верю и не хочу, чтобы все пошло прахом, чтобы ты оказалась, как все… Помнишь, я как-то рассказывал тебе о Марии Эстер. Я не хочу, чтобы ты была, как она, потому что тогда…

Нора должна была понять, что тогда он бросит ее, как Марию Эстер. Она все прекрасно поняла, но ничего не ответила. Перед ней, как застывшая улыбающаяся маска, стояло лицо сеньоры Трехо. А Лусио говорил и говорил, все больше возбуждаясь, и она начинала понимать, что горячится он не из-за их разговора, а из-за чего-то другого, что произошло раньше. Она убрала щетку в несессер и, сев рядом с Лусио, положила голову ему на плечо и нежно потерлась. Лусио что-то пробурчал, но уже удовлетворенно. Постепенно лица их сблизились, губы соединились. Лусио ласково гладил ее по спине, Нора держала руки на коленях и улыбалась. Он резко привлек ее к себе, обхватив за талию, и стал осторожно опрокидывать на постель. Смеясь, она упиралась. Лицо Лусио наклонилось так близко, что Нора едва различила его глаз, переносье.

— Глупышка, маленькая глупышка. Хитруля моя.

Она чувствовала, как его рука скользит по ее телу. И с каким-то радостным удивлением подумала, что уже почти не испытывает страха перед Лусио. Решиться на это ей было еще нелегко, но страха она уже не испытывала. Венчаться в церкви… Она сопротивлялась, прятала пылающее от стыда лицо, но его ласки несли с собой избавление, пробуждали страсть, перед которой рушились все запреты. Нет, так нехорошо, нехорошо. Нет, Лусио, нет, так не надо. Всхлипнув, она закрыла глаза.

А в это время Хорхе сыграл е4, и Персио после долгого раздумья ответил Ке7. Безжалостный Хорхе обрушил Фа1, и Персио мог ответить только Kpg4. Когда белые внезапно пошли Фg5, черные дрогнули и растерялись («Нептун, я погибаю», — подумал Персио), но удачно отступили g6. После короткой паузы Хорхе, торжествующе хмыкнув, сделал выпад Фg4 и с издевкой посмотрел на Персио. Когда последовал ответ Ке4, Хорхе ничего не оставалось, как двинуть Фс5 и объявить мат на двадцать пятом ходу.

— Бедный Персио, — великодушно сказал Хорхе. — Ты в самом начале зевнул, и потом ничто не могло спасти тебя от поражения.

— Знаменательно, — сказал доктор Рестелли, который присутствовал с начала шахматной партии. — Защита Нимцовича весьма знаменательна.