Трофейщик - Алексей Рыбин

— Понимаешь, я в Америку должен ехать — помнишь, у меня американец жил? Так вот, виза выездная скоро заканчивается, и вообще, с работой сейчас такая ситуация, что удобно ехать по всем статьям. В этой связи, папа, — Алексей начал говорить торжественно и медленно, — хотел бы я у тебя попросить взаймы… — он помедлил, — штуку.

— Штуку? Это серьезно. Взаймы не взаймы, это ты брось. Если часть какую-то отдашь потом, когда я разорюсь, то и нормально. Просто с наличкой сейчас проблема. Я завтра днем буду на фирме, если налик будет, я тебе дам. До завтра потерпишь?

— Папа, что там до завтра! Мне же в принципе это нужно, в перспективе. Конечно, давай завтра решим. Я буду весь день дома, так что еще и в Москву тебя провожу. Заранее тебе огромное спасибо, пап. А то у меня, честно говоря, на билет даже не хватает.

— Леш, ладно, не переживай, найду я тебе завтра деньги. Не бери в голову.

Гимназиста хоронили в среду на Богословском. Неожиданно похолодало, и, когда провожавшие вышли из маленькой церквушки после отпевания, их руки, державшие гроб, мгновенно заледенели — гроб несли Алексей, Иван Давидович и незнакомые им одноклассники Гимназиста. Народу было немного — несколько дальних родственников, несколько школьных приятелей. Людмилу Алексеевну придерживал за плечи Сережа, на которого Алексей старался не смотреть, родственники вели еле передвигавшую ноги бабушку Толика. Приехал Гена с незнакомой, потрясающе красивой светловолосой девушкой — это было вполне в его стиле: девушки менялись у него со страшной скоростью, и каждую он, казалось, любил первой юношеской, восторженной любовью.

До могилы идти было довольно далеко — по главной аллее, потом направо, потом еще один поворот на совсем маленькую тропинку между памятниками и крестами. Алексей еще утром не мог представить себе, как все это будет происходить, а оказалось, что все шло как-то странно по-будничному: скрипел гравий под ногами, идущие за гробом наступали в грязь и по привычке мельком бросали взгляды на испачканные ботинки, холодный ветер качал кроны деревьев, залезал за воротник. Алексей ежился, курил, пока открывали гроб. Гимназист был уже не Гимназист, ничего похожего на беспечного Толика в этом белом восковом чем-то — статуе, муляже, черт его знает чем. Внешние черты вроде бы те же, но какой же это Гимназист? Он тронул губами холодную плоскость лба, положил руку на край гроба, и доски показались ему более живыми, чем то, что он сейчас поцеловал. Отойдя в сторону, Алексей смотрел, как провожавшие прощаются с его другом. Сережа не стал целовать Толика, лишь прикоснулся к его груди длинными пальцами, и Алексей облегченно вздохнул — ему почему-то не хотелось, чтобы Сережа целовал Гимназиста, он даже боялся увидеть это. Взялись за привычное, каждодневное дело могильщики — спокойно, тихо переговариваясь между собой, пробросили под гробом ремни, коротко отстучали молотками и быстро, очень быстро опустили Толика в свежевырытую яму. Алексей взял комок липкой глины и, подойдя к краю могилы, выпустил его из рук. Мягкий стук — один, другой, третий — последнее прощание кончилось так же скоро, как сегодня происходило все.

Людмила Алексеевна не плакала — уже было нечем. Она тихо предложила всем помянуть сына — родственники уже разложили на лавочке, вкопанной рядом, бутерброды, огурчики, яблоки и расставили несколько бутылок водки и пластмассовые стаканчики.

— Мы пойдем в автобус, ребята, приходите потом. Только бутылки обязательно выбросите. Нельзя с кладбища ничего уносить… — Сережа взял Людмилу Алексеевну под локоть и, сопровождаемая двоюродной сестрой, ее мужем, ведущим бабушку, и еще двумя-тремя приехавшими из других городов друзьями, она пошла по тропинке.

В квартире на Большой Пушкарской собрались уже все: женщины, которые готовили, приехали еще несколько человек, не имевших возможности быть на похоронах, соседи по лестнице. Сдвинуты были столы, заняты у тех же соседей стулья, и, как это всегда бывает, после первого получаса молчания начались разговоры, становившиеся все громче и разобщенней, образовались за столом маленькие группки, обсуждающие свои, отдельные темы, кто-то выходил покурить, кто-то просто фланировал по вместительной квартире, женщины начали уносить грязную посуду и менять блюда, мужчины доставали из холодильника и с балкона гроздья водочных бутылок.

— Ну что, Гена, как дела? — спросил Алексей, щурясь от табачного дыма, — они сидели на маленьком диванчике в коридоре. Катерина помогала на кухне, рядом с Геной, уютно поджав ноги, пристроилась его новая красавица.

— Да как-как? Никак. Ничего, к сожалению, не меняется. Надоело мне, если честно, знакомых хоронить, устал я. Каждый год, а бывает, что и не по одному разу. Вот такие дела. А ты как?

— А я хочу все-таки докопаться, что с Толиком случилось. Темная история, очень темная.

— Почему так думаешь?

— Да не было у него причин для такого шага. Я же с ним общался очень плотно. У нас дела были совместные, я его знал хорошо. Не было у него никаких неприятностей.

— Алексей, ты меня, конечно, извини, я его не так хорошо, наверное, знал, но он же молодой совсем был. А молодые — психика неустойчивая у них, время сейчас сумасшедшее, все возможно. Бывало же, что юноша или там девушка на концерт приходят, музыку слушают, а потом идут домой и вены себе режут. Бывало. Сколько процессов судебных на Западе по этому поводу. У нас-то все это на тормозах спускают пока.

— Нет, я постараюсь все-таки выяснить.

— У кого, если не секрет? Такие вещи уже ни у кого не выяснишь, в том-то и печаль. Кстати, познакомься — это Лена.

Лена протянула Алексею руку.

— Алексей, — представился он красавице.

— Я слышал, ты в Штаты едешь? — спросил Гена после короткого молчания.

— Одолжил деньги у отца и вчера вечером билет купил. Через две недели улечу к чертовой матери отсюда.

— Вернешься?

— Куда ж я денусь. Конечно, вернусь. Отдохну немного от этого всего и вернусь.

— А зря. Оставался бы там. Я на твоем месте уже давно отсюда свалил бы. Мне-то там без работы — тоска, я же только на гитаре играть могу, больше ничего не умею, да и, собственно, не хочу, что важнее. А в Нью-Йорке больше двадцати тысяч уличных музыкантов работает, и все — профи, и каждый второй лучше меня играет. Там как рулетка: повезет — выиграешь, не повезет — будь ты хоть Ростропович, всю жизнь в Таймс-сквере у фонтана на дудочке продуешь за несколько баксов в день. И это в лучшем случае. А так — в метро где-нибудь, на вонючей какой-нибудь станции. Я же был там, видел все это. А тебе и карты в руки. Заработал бы денег, снял квартиру хорошую, недорогую, в Бруклине где-нибудь.

— Вы что, сговорились все? Я за три дня от троих разных людей одно и то же слышу. Что меня все так отсюда выпихнуть хотят?

— Значит, Алексей, хороший вы человек, раз вас все спасти стремятся, — ответила неожиданно Лена.

— А меня не от чего спасать, не надо спасать, мне здесь очень даже хорошо. — Алексей начинал раздражаться. Действительно, третий день одно и то же.

— Ну-ну, не горячись. Нравится и нравится. О вкусах не спорят. Хочешь, ко мне потом поедем? Катерину свою возьмешь, у меня можете переночевать. Музыку послушаем, у меня фильмы новые есть, как ты? — Гена посмотрел вопросительно.

— Посмотрим. С Катькой поговорю.

— Ну что, Алексей, какие новости? — Алексей вздрогнул от неожиданности — над ним возвышался стоящий чуть сбоку Сережа с папиросой в руке. «Как он так тихо всегда подходит», — пронеслась мысль, но, не желая показывать смущение, он постарался ответить максимально равнодушно:

— Да никаких, в общем-то.

— Ну ладно, не буду вам мешать. — Сережа медленно повернулся и пошел на кухню.

— Что это за тип? — спросил Гена, смотря вслед высокой нескладной фигуре.

— Кагебешник. Приятель мамы Толика. Я с ним тут познакомился пару дней назад. Это он похороны организовал.

— То-то я смотрю, рожа противная. Сколько они мне крови попортили в восьмидесятые. Спасибо, не посадили еще. Видишь, Ленка, какие монстры! Извини, Алексей, не знаю, в каких ты с ним отношениях…

— Ни в каких, — буркнул Леша.

— Ну, тем лучше. Так вот — видишь, Ленка…

— А то я их никогда не видела, — равнодушно ответила Лена.

— А ты-то каким макаром, Лена?

— Потом как-нибудь расскажу. Это отдельная история. И вовсе там на самом деле не все монстры. Очень даже интеллигентные люди. Ну, этот-то персонаж просто невысокого полета птица, сразу видно. Функционер. Творческих решений не принимает. А те, кто действительно дело делает, те — орлы…

— Знаю, знаю, — начал было снова Гена, но Лена его перебила:

— Гена, ну что ты знаешь? Кто тебя прихватывал, за что? За рок-н-ролл? Думаешь, серьезные люди этим занимались? Вот такие же, как этот, — шушера мелкая.