Дракула (с иллюстрациями) - Брэм Стокер

— Возможно, что так, — ответил я неохотно, так как мне не понравился тон, которым он со мной говорил. Он не рассердился, хотя я на это рассчитывал, а улыбнулся доброй, заискивающей улыбкой, открыв при этом рот, полный белых острых зубов.

— О, нет, меня-то они любят, — сказал он.

— О, да, любят, — возразил я, передразнивая его. — Они всегда любят во время чаепития поточить свои зубы о косточки, которых у вас целый ящик.

И странно было то, что как только звери заметили, что мы разговариваем, то прилегли, и когда я подошел к Берсикру, то он позволил мне как всегда погладить себе голову. Этот господин тоже подошел к нему, и представьте, просунул руку сквозь решетку и погладил его по ушам.

— Берегитесь, — сказал я ему, — Берсикр ловкий малый!

— Ничего, — ответил он, — я к ним привык.

— Вы тоже занимаетесь этим, — спросил я, снимая шляпу перед человеком, промышлявшим волками; ведь укротитель всегда приятен сторожу.

— Нет, — сказал он, — не совсем так, как вы думаете, но я баловался с ними.

При этом он снял шляпу так вежливо, как лорд, и удалился. Старый Берсикр глядел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, затем пошел, улегся в углу и не захотел выходить весь вечер. А ночью, как только зашла луна, здесь завыли все волки. Казалось бы, выть им было не из-за чего. Вблизи не было никого, кроме какого-то субъекта, который звал какую-то собаку, находившуюся, по-видимому, далеко в парке. Я несколько раз выходил посмотреть, все ли в порядке, и не находил ничего особенного; затем вой прекратился. Около двенадцати я снова вышел осмотреть сад, раньше, чем пойти спать. Но когда я подошел к клетке Берсикра, то нашел решетку сломанной, а клетку пустой. Вот все, что я достоверно знаю.

— Никто больше ничего не видел?

— Один из сторожей возвращался около того времени домой с вечеринки и видел какую-то большую серую собаку, перескочившую через забор сада. По крайней мере, он так говорил, но я этому мало верю. Я лично думаю, что это в голове у него гудела вечеринка.

— Скажите, мистер Билдер, можете ли вы чем-нибудь мотивировать бегство волка? — спросил я, давая ему еще монету.

— По моему мнению, волк скрывается где-нибудь вблизи. Какой-то садовник сказал, что видел волка, мчавшегося галопом к северу быстрее лошади; но я ему не верю, так как, да вы и сами знаете, волки не могут мчаться галопом. Так же как и собаки, — они не так устроены. Это только в сказках волк такой шикарный зверь: там, когда он приходит в ярость или что-нибудь грызет и кажется страшнее, чем на самом деле, — он способен, производя дьявольский шум, уничтожать все, что ему попадется. Но в действительности волк, слава Богу, просто-напросто маленькое животное: собака, например, вдвое умнее и смелее и вчетверо воинственнее его. А этот тем более не способен ни к борьбе, ни к самозащите; больше похоже на то, что он скрывается где-нибудь за парком и дрожит от страха, и если он о чем-нибудь думает, то только о том, где бы ему достать поесть; или, может, он попал теперь в какой-нибудь двор и сидит теперь в каком-нибудь угольном подвале. Если у него нет пищи, ему придется пойти ее искать, и тогда он может наткнуться на лавку какого-нибудь мясника. Если же он не найдет лавки мясника, и какая-нибудь нянька, прогуливаясь со своим солдатом, оставит ребенка без надзора в коляске, — ну, тогда я не буду удивлен, если в результате одним мальчиком станет меньше. Вот и все.

В этот момент кто-то подбежал к окну, и лицо мистера Билдера от удивления вытянулось вдвое своей натуральной величины.

— Господи! — воскликнул он. — Не старый ли Берсикр вернулся домой?

Он подошел к двери и открыл ее. Это показалось мне совершенно лишним. Я всегда думал, что дикий зверь выглядит хорошо только тогда, когда между ним и нами находится какое-нибудь очень прочное препятствие; жизненный опыт скорее усилил, чем ослабил эту мысль. Но в конце концов во всем важнее всего привычка, так как Билдеру и его жене присутствие волка было так же безразлично, как для меня присутствие собаки.

Вся эта сцена была не что иное, как смесь комедии и драмы. Тот самый злой волк, который в течение целой половины дня парализовал весь Лондон и заставил всех детей дрожать от страха, стоял перед нами точно кающийся грешник, и его приняли и приласкали, точно лукавого блудного сына. Старый Билдер внимательно, с нежной заботливостью осмотрел его; когда он кончил осмотр, то сказал:

— Ну вот, так я и знал, что бедный зверек попадет в какую-нибудь историю; не говорил ли я этого все время? Посмотрите, вся его голова порезана и полна осколков стекла. Это безобразие, что людям позволяют осыпать стены оград осколками бутылок! Вот к чему это ведет! Пойди сюда, Берсикр.

Он взял волка, запер его в клетку, дав ему кусок мяса величиной с доброго теленка, и прекратил свой рассказ.

Я тоже прекращаю свое повествование. Вот единственные сведения, которые мне удалось получить о странном бегстве волка из Зоологического сада.

17 сентября.

После обеда я был занят уборкой книг, которые, благодаря тому, что я отвлекался посторонними делами и мне часто приходилось навещать Люси, пришли в ужасный беспорядок; вдруг моя дверь открылась, и в комнату ворвался мой пациент с лицом, совершенно искаженным от гнева и возбуждения. Я был поражен как громом, так как это небывалый случай, чтобы пациент по собственной воле приходил в комнату врача без сторожей. Он шел прямо на меня, не произнося ни слова. У него в руке был столовый нож; заметив, какой я подвергаюсь опасности, я старался стоять так, чтобы между нами все время был стол. Несмотря на это, он оказался более ловким и сильным, чем я ожидал, и довольно серьезно порезал мне руку. Но раньше, чем он успел ударить меня второй раз, я пришел в себя — и он уже барахтался на полу, лежа на спине. Из моей руки кровь текла ручьем, и на ковре образовалась маленькая лужица. Видя, что мой приятель не склонен повторять попытку, я занялся перевязкою руки, причем все время наблюдал за распростертой фигурой. Когда же прибежали служители и обратили на него внимание, от его занятия нам положительно стало дурно. Он лежал на животе и вылизывал, как собака, кровь, вытекшую из моей руки. Его легко усмирили, и он, к моему удивлению, совершенно спокойно пошел со служителями, повторяя при этом без конца: «Кровь — это жизнь, кровь — это жизнь»…

Я не могу больше терять кровь; я потерял слишком много здоровья за последнее время, да и продолжительность болезни Люси с ее ужасными фазисами немало сказывается на мне. Я слишком взволнован и устал, и мне нужен покой, покой, покой. К счастью, Ван Хелзинк не звал меня сегодня, так что я могу не лишать себя отдыха; сегодня мне трудно было бы обойтись без него.