Мир - Анатолий Анатольевич Логинов

как ожидал Томпсон. Мелкие канцелярские дела по связям администрации президента и министром обороны, а также ОКНШ и штабом армии, проходили через адъютантов. Надо было выбрать действительно важные, сделать дайджест по остальным, ответить на совсем уже незначительные вопросы, входящие в его компетенцию. Так что работы с бумагами часто хватало на полный рабочий день. Если же к этому добавить просто разговоры с президентом, который иногда любил вспомнить про войну. В которой между прочим Джон Кеннеди тоже не отсиживался в тылу. Носится морю на маленьком торпедном катере, атакуя до зубов, по сравнению с ним, вооруженные японские корабли, ничуть не безопасней, чем прыгать с парашютом на землю, которую обороняют немецкие войска. В последнее время, приобщившись, так сказать к тайнам большой власти и анализируя имеющиеся воспоминания из «неслучившегося будущего», Томпсон все чаще приходил к выводу, что пока в мире правили люди, хлебнувшие войны, в нем поддерживался удовлетворительный порядок и человечество развивалось, а не загнивало…

Том взглянул на висевшие на стене прямо над дверь, напротив стола, часы и мысленно выругался. Потому что до обеда оставалось еще три часа, а в желудке почему-то образовалось сосущая пустота. Словно он и не ходил на ланч. Подумав, что сидение в офисе расслабляет хуже, чем просто ленивое времяпровождение дома, Томпсон отложил в сторону совершенно дурацкий запрос о наличии в бомбоубежище Белого Дома каких-то фильтров. Запрос почему-то пришел ему, а не занимавшийся этим хозяйственный отдел. Видимо потому, что его отправил один из отделов Пентагона и в почтовой службе администрации президента решили, что армейский адъютант должен с этой бумагой ознакомится в обязательном порядке.

Отложив документ, Том поднялся, собираясь сходить в буфет и взять пару сэндвичей и кофе. Пусть даже местного кофе ему совершенно не хотелось, но кока-колы или сока в буфете к этому времени найти было невозможно. Зато кофе можно было взять всегда. Томпсон подозревал, что остатки этого напитка просто вывозили куда-нибудь в ближайшую благотворительную столовую. Потому что пить этот напиток, явно лишь из вежливости называемый кофе, могли далеко не все привычные к американскому варианту этого напитка, жители США. Тяжело вздохнув, вспомнился восхитительный вкус австрийского кофе и то, что он пил в турецкой кофейне в американском секторе Берлина, Том сделал пару шагов к двери. И в этот момент зазвонил телефон. Пришлось вернуться назад и взять трубку. Оказалось, что правильно сделал. Потому что звонил лично президент. Или как сейчас стало модно говорить ПОТУС[1].

— Том, ты сильно занят?

— Никак нет, Джек, собирался пойти перекусить перед обедом, — честно, ибо «честность — лучшая политика», ответил Том.

— Вовремя. Поднимись ко мне в Овальный кабинет, есть разговор. Заодно и перекусишь, — приказал Джон.

Проходя по коридору и поднимаясь в лифте и снова шагая по коридору, Томпсон пытался угадать, о чем может пойти речь. В конце концов решив, что президент хочет побеседовать либо о договоре об ограничении стратегических вооружений, либо о расследовании теракта. Которое, кстати, длилось уже больше полугода и никак не могло найти виновных.

— Ага, вот и ты, — президент в кабинете был не один, но говорил с Томом вполне по-дружески, словно при разговорах наедине. — Скажи-ка, Том, а что ты чувствовал, когда стрелял в бошей в Нормандии? — этот шутливый вопрос Джек обычно задавал Тому только тет-а-тет, когда собирался поговорить о войне.

— Отдачу, — привычно ответил Том, пытаясь понять, что же хотят от него Кеннеди и Киссинджер.

— Я спрашивал немного о другом, Том, — заметил с укоризной Кеннеди, не обращая внимания на громко хохочущего Киссинджера. — Ты не испытывал желания дезертировать, ощущения, что это не твоя война и тому подобного? Да ты присаживайся. Наливай себе, Генри принес очень старого шотландского, если хочешь есть — бери сэндвичи. Очень вкусные, с тунцом, — добавил он, спохватившись. — Ну и одновременно попробуй вспомнить твое отношение к войне тогда, — посмотрев на ничего непонимающего Тома, Джек пояснил. — Мы с Генри обсуждаем очередной доклад Роберта[2] по армейским расходам с учетом предложения Кларка.

— Профессиональная армия? — уточнил Том.

— Она самая, — подтвердил Киссинджер. — Предложение кажется весьма перспективным, но вот Роберт считает, что оно приведет к резкому увеличению расходов. Кларк же напротив, пишет о возможной экономии. А учитывая, что происходит с нашей армией во Вьетнаме… Для обычной армии не победить — значит потерпеть поражение. Что мы и видим сейчас.

— Что скажешь, Том? Давай, выскажись, как advocatus diaboli[3], - по формулировке вопроса сразу чувствовалось, что Кеннеди был из католической семьи.

— Если считать армию всего лишь как некий инструмент, предназначенный для решения вопросов государственной политики путем применения насилия. То есть как чисто военную силу. В этом случае нам действительно нужна чисто профессиональная армия. Причем наилучшим выходом, — Томспсон задумался на несколько мгновений, пытаясь четче сформулировать свои идеи, — было бы формировать ее по образцу французского Иностранного легиона из лиц, желающих начать жизнь заново — эмигрантов, бывших преступников и прочих неадаптированных в жизни лиц. Такой подход позволит обеспечить необходимый уровень подготовки и более свободно относиться к возможным потерям. Тем более, что реалии современной войны, особенно ядерной, вряд ли потребуют от нас развертывания многомиллионной армии. Но дело в том, что армия еще и нечто другое… Вот вы спрашивали, что чувствовал, воюя в Нормандии. Как мне кажется, я тогда воевал не просто со Злом, я защищал от него свою страну и свой дом. И чувствовал себя именно гражданином своей страны. Не зря русские не только сохраняют призывную армию, но и ввели в школах предмет по военной подготовке. Армия для них — это еще и инструмент по формированию и укреплению государства, воспитания и сплочения нации. И для меня — тоже. Подумайте, через армию, сформированную на основе призыва, у них проходит примерно половина всего населения страны. Причем именно определяющая половина. Потому что чтобы не говорили у нас и у них о феминизме и равенстве полов, определяют настроение электората именно мужчины. И я думаю, что в сердце каждого настоящего мужчины на всю жизнь остается картина развернутого строя его батальона, вид полощущегося на ветру боевого знамени, тяжесть настоящего боевого оружия в руках. Тот самый esprit de corps[4], - он посмотрел на собеседников и улыбнулся. — Я уж не говорю о том, что служба в армии — это еще и отличная психологическая тренировка к преодолению жизненных трудностей и работе в коллективе. Закаляет бойцовский характер, который не дает сдаваться и заставляет бороться в самых безнадежных