Фокиниада - Ольга Степнова

– Понял, – кивнул Фокин.

Он поехал в город и, так как дозвониться до Лаврухина не смог, зарулил в магазин мужской одежды. И хоть, как выяснилось, у каждого существовало своё мнение о мачо, Севка купил белый льняной костюм, красный галстук и красные мокасины.

До свидания с Милой оставалось всего полтора часа.

В очередной раз не дозвонившись до Васи, Севка отправил ему эсэмэску «поганый мент».

В парфюмерном отделе он приобрёл три вида парфюма, а в галантерее разжился запонками «под золото» и зажимом для галстука с фальшивым бриллиантом.

Наличных денег осталось лишь на один цветок, зато это была орхидея.

– Изысканно, – похвалила Милавина орхидею и тут же вставила её в платиновый узел волос.

В отличие от Севки, Мила не очень-то ломала голову над своим образом. Она пришла всё в том же чёрном костюме, чёрной повязке, и только лёгкий макияж слегка придал ей торжественности и официоза.

У Севки дрожали колени, а сердце билось в пятках о красные мокасины.

– Ложись, – пролепетал он, отодвигая стул от стола. – То есть… присаживайся пока…

– А почему зал пустой? – садясь, огляделась Милавина. – Где посетители?

– Мы посетители, – зарделся румянцем Севка. – Ты и я.

– Щедро, – улыбнулась Мила. – Прямо как в кино.

– В каком? – испугался Фокин неожиданного сравнения.

– Про гангстеров. Главный гангстер всегда снимает своей подруге весь ресторан.

Сердце ещё сильнее застучало о мокасины, и хоть сравнение было не очень корректным, Севка почувствовал гордость.

– Выбери себе что-нибудь, – протянул он Миле меню.

Она взяла кожаную книжицу, покрутила её в руках и отложила в сторону.

– Если честно, я после шести не ем, – сказала Милавина.

Севка почувствовал замешательство, а потом облегчение, потому что денег после аренды ресторана осталось… Он не знал сколько, но обожраться точно бы не хватило.

– Вино? – схватился он за бутылку.

– Я не пью.

– Тогда сразу….того… Станцуем?..

Если она сейчас скажет «не танцую», он накинется на неё с поцелуями.

А что ещё делать в пустом ресторане, если не есть и не пить и не танцевать?

Мила вскочила и грациозно закружилась между столами. Севка схватил её за талию и притянул к себе, испугавшись, что проблема танца будет решена без него. Они протоптались в медленном танце минуту, прежде чем Мила спросила:

– Тебе не кажется, что музыки нет?

– Разве? – удивился Фокин. – А, по-моему, звучит прекрасная музыка… Арфа, скрипка и этот… как его… домофон.

– Саксофон? – усмехнулась Милавина.

– Да… он, зараза… – От близости её тела Севка ничего не соображал.

– Скажи, как продвигается моё дело? – По лицу Милы пробежала тень озабоченности.

– Никак. То есть, как-то там оно продвигается, конечно… – Севка попытался прижать её к себе крепче, но Мила остановилась и отстранилась.

– То есть как это – «никак»? Что значит «как-то там продвигается»?!

Меньше всего Фокин хотел говорить о работе, но ему пришлось это сделать.

– Понимаешь, – присел он за стол и залпом выпил стакан сухого вина, потом ещё один и ещё, чтобы остудить пыл разгорячённого тела, – отчего-то мне все твердят, что твоего дядю ограбила и убила вовсе не банда «искусствоведов».

– Что это значит? – нахмурилась Мила, присаживаясь напротив.

– Почерк разный. Прежние картины аккуратно доставали из рам, а не вырезали ножом. И убийство… Оно не вписывается в картину преступлений на эту тему.

– Чушь! – закричала Мила. – Как ты можешь так говорить?! Ты, опытный сыщик! Подумаешь, почерк! Это полная фикция – этот ваш почерк! Сегодня человек поступает так, а завтра он действует по обстоятельствам совсем иначе. Ну, хорошо, если ты уверен, что это не «искусствоведы», то, наверное, уже взял под наблюдение Михаила Громова?

– Кто это? – ляпнул Севка, выпивая то ли пятый, то ли шестой бокал вина.

– Ну, знаешь! – вскочила Мила. Она хотела выскочить из зала, но Севка, преградил ей дорогу, упал на колени и зашептал:

– Люблю тебя… очень люблю… как только родился, начал дышать и сосать… мать, с тех пор люблю… – Он схватил её за чёрные брюки, прижался лицом к коленям и начал целовать чёрный шёлк.

Милавина позволила ему всё сделать и всё это сказать.

– Так ты возьмёшь под наблюдение Громова? – уточнила она. – Он явно угрожал моему дяде! Он наверняка связан с бандой!

– Возьму, – прошептал Фокин, – возьму, если ты мне дашь… дашь? Ты мне дашь шанс?!

– Дам, – засмеялась Милавина. – Позвони мне, когда что-нибудь станет известно! – сказала она и, поцеловав его в щёку, выпорхнула из ресторана.

Севка хотел её догнать, проводить, или что там ещё принято делать на первом свидании, но чёртовы мокасины так натёрли ноги, что он смог дойти только до стола.

– Мартини! И солёные огурцы, – приказал он официанту.

До полчетвёртого ночи Фокин обмывал зимбабвийский доллар и свою нечаянную любовь. На столе разрывался от вибрации телефон, на дисплее требовательно высвечивалось «Лаврухин», но Севке было не до него.

Последнее, что он помнил – красное от натуги лицо официанта, тащившего его к такси.

– Куда? По какому адресу вас отвезти? – орал официант, легонько шлёпая Фокина по щекам.

– В рай, – шептал Севка. – Мой адрес – рай…

Утром в офис ворвался Лаврухин.

Он влетел так стремительно, что Драма Ивановна не успела о нём доложить.

– Кобелина! – заорал Вася, бросая на стол кипу свежих утренних газет. – Ты что творишь?! Что ты творишь, кобелина, я тебя спрашиваю?!

– Что я творю? – морщась от головной боли, уточнил Фокин. Одну за другой он развернул газеты и увидел на самых заметных местах – первых, вторых и последних полосах, – свои фотографии.

Он в белом костюме подаёт Милавиной руку, когда та выходит из такси.

Он ведёт её в ресторан со странным, натужным выражением лица, будто его мучают газы. Он пытается налить ей вино. Он топчет ей ноги в танце. Выпучив глаза, стоит на коленях, объясняясь в любви. Целует колени. Хватает за руки, пытаясь остановить… Его бесчувственное тело выносят из ресторана и грузят в такси.

Это был бессовестный, наглый фоторепортаж со свидания Фокина с Милой Милавиной.

– Продажные суки, эти официанты, – отшвырнул он газеты. – Впустили в ресторан папарацци, хотя гарантировали мне строгую конфиденциальность. А чего ты так распалился, Лавруха?! Ну, фотки, ну, в газете, ну, со мной, ну, с Милавиной. И что?! Мне даже приятно. – На лице Фокина расплылась блаженная улыбка. – Кто ещё в этом городе может похвастаться свиданием с Милой Милавиной?

– И ты ещё спрашиваешь – что?! – завизжал Вася, отшвыривая кипу газет в угол. – Ты типа не понимаешь?! Там написано, в каждой газете, в каждой заметке, что Мила Милавина не верит в силы милиции, поэтому обратилась за помощью к частному адвокату и даже закрутила с ним роман!

– Но она действительно не верит! Действительно обратилась! И действительно закрутила! – захохотал Севка. – Что из этого?!

– А то… – задохнулся от возмущения Вася, – то, что каждая собака в городе знает, что я с тобой сотрудничаю! И мой начальник Волков тоже знает! Утром он вызвал меня на ковёр и заявил, что если мы – я и ты, – сунем в дело «искусствоведов» свой нос, то остаток своих дней проведём в обезьяннике! Он нам это организует. Ну, зачем, – сбавил Вася тон, переходя на плаксивый, – зачем ты попёрся с этой селёдкой в ресторан?! Ты что, не мог её где-нибудь в кустах оприходовать?

– Не мог, – отрезал Севка. – Представляешь, не мог я звезду мирового масштаба пригласить в кусты, потому что я порядочный человек!

Фокин вскочил и пробежался по кабинету с забегом на балкон.

– Мне плевать на твоего Волкова! – крикнул он. – Если я взялся за дело, я доведу его до конца. У Волкова обезьянников не хватит, чтобы всех детективов пересажать! Ты пробил по базе Громова?

– Я звонил тебе весь вечер, а ты не отвечал, – буркнул Лаврухин.

– Назови меня сволочью, – попросил его Фокин. – Ну, назови!

– Пошёл ты, – отмахнулся Лаврухин. – Не мог где-нибудь по-тихому, у Маргариты Петровны в огороде, например, любовь крутить?

– Ты струсил, Лавруха? – ткнул его в плечо Фокин.

– Да!

– И ты не со мной?

– Нет! Этим делом занимается ФСБ! Оно на контроле у Интерпола! Нас размажут, Фок!

– Ну и чёрт с тобой. Я сам со всем справлюсь! – Севка схватил Васю подмышки и вытолкал в коридор.

Лаврухин не сопротивлялся.

– Чай? Кофе? – заглянула в кабинет Драма Ивановна.

– Огуречный рассол, – простонал Севка.

– О господи, мне что, в погреб лезть?

– Что? Какой погреб?

– Где я вам в это время суток возьму солёные огурцы?!

Севка посмотрел на неё непонимающим взглядом и ринулся к лифту, на котором Лаврухин уже уехал вниз.

– И всё-таки, почерк разный! – крикнула мисс Пицунда. – Последнее преступление совершенно не вписывается в картину предыдущих!