В плену у орбиты - Мартин Кейдин

— Мне сейчас зеленеть или подождать?

— Подожди, подожди, успеешь. Пока заткнись и слушай. Мы дадим тебе все три движения одновременно. Это будет вращение в самом полном смысле этого слова. И я вовсе не хочу, чтобы ты чересчур геройствовал.

Пруэтт взглянул на Вителло.

— Да, да, я не шучу, — подтвердил Вителло. — Можешь опасно повредить вестибулярный аппарат, когда тебя начнет вертеть во всех трех направлениях со скоростью тридцать оборотов в минуту. У тебя может быть самая незаметная легкая простуда, но если она затронула уши — тогда держись! Твой котелок начнет мутиться, как в штопоре. Если это случится, дай мне знать. Вякни в микрофон: «Помогите!» или что-нибудь в этом роде, и мы попридержим скакуна. Да, еще запомни — приборы на доске у тебя начнут двоиться и расплываться. Это «вестибулярный нистагм» — как его называют медики. Получается от воздействия сразу нескольких ускорений мозг не справляется с путаницей ощущений. Это не опасно, скоро пройдет, но ты не спускай глаз с приборов, иначе органы равновесия могут сильно пострадать.

Пруэтт икнул; Вителло пристально посмотрел на него и спросил:

— Слушай, малый, ты уверен, что хочешь получить эту встряску именно сегодня?

Пруэтт рыгнул и небрежно махнул рукой: «Запускай!»

Вителло так и сделал.

Ум и чувства Пруэтта были напряжены, как у волка, приготовившегося к прыжку на добычу. И все же, когда его начало стремительно кружить, он обнаружил, что испытывает совершенно невероятные ощущения. Казалось, он сидит на огромном вращающемся стуле и его вертит какой-то безумец устрашающей силы; в то же время он кувыркался через голову и крутился в поперечном направлении.

Ему стало дурно. Это поразило его. На минуту он дал себе волю, расслабился, поддался тройному движению «Мастифа», и машина мгновенно взяла над ним верх. Прежде всего запротестовал желудок, сжавшись в беззвучном, дрожащем спазме. Желчь поползла вверх по горлу; его затошнило, захотелось освободиться от всего, что бурлило внутри. Во рту стало солоно — это холодный пот покрыл все лицо и сбегал к губам.

Ротор теперь бешено кувыркался, и Пруэтт понимал, что он должен остановить эту сумасшедшую карусель, иначе Дагерти и в самом деле будет рассказывать всем, как его друг два дня тряпкой оттирал… В его распоряжении был лишь один уже знакомый ему рычаг управления, который можно было подавать на себя или от себя в стороны или поворачивать. А левая рука инстинктивно схватила воображаемый рычаг дросселя, с которым некогда он сжился, как с частицей самого себя. Уже потом Пруэтт обнаружил, что ногти его глубоко впились в ладонь и на коже выступила кровь. Он довольно скоро полностью овладел искусством гасить все движения ротора. Одновременно он научился сдерживать левую руку вопреки обычным рефлексам. Как и все другое, это оказалось лишь делом привычки. Но кроме того, он коротко подстриг ногти.

А пока все происходило, как предупреждал Вителло, — приборная доска стала расплываться перед его глазами. Ему казалось, будто он высунулся из окна автомобиля, мчащегося на полной скорости, и пытается пересчитать столбы, которые мелькают перед ним. Да, мозг попросту не справлялся с поступающей информацией.

Наконец, повинуясь искусным манипуляциям ручкой системы стабилизации, мир, расплывшийся в туманное пятно, снова разделился на составные части, и все начало становиться на свои места. Пруэтт полностью овладел собой.

После того как Пруэтт унял этого скрежещущего зверя, он ожидал внезапного возобновления нистагма. Вителло предупреждал его, что отрицательное ускорение при торможении ротора может вызвать такие же осложнения. Но он, благоразумно следуя совету Вителло, действовал осторожно и стабилизировал ротор неторопливо, этап за этапом. Рябь перед глазами постепенно пропадала, как волна, отбегающая от морского берега. Теперь ротор надежно выдерживал нужное положение, а кисть руки Пруэтта, с ювелирной точностью управлявшая системой стабилизации, двигалась, словно существо, не зависимое от его тела и мозга.

Он улыбнулся своему успеху и испытал еще большую радость, когда в наушниках неожиданно раздался голос Вителло:

— Так держать, ковбой, и ты объездишь эту лошадку!

На последующих тренировках Пруэтт забирался в кабину ротора, облаченный в полную космическую амуницию — скафандр весом в одиннадцать килограммов, перчатки, башмаки, шлем и все прочее. Его приучали управлять ротором в одежде, которая будет на нем во время космического полета.

— Главное — поближе к реальности, — отвечал Вителло на жалобы Пруэтта.

Ускорение росло непрерывно и неумолимо — так набирает скорость гигантский паровоз, катящий под гору. Пруэтта все глубже и глубже вдавливало в кресло. Точно чья-то могучая лапища стискивала его тело. Счетчик показывал восемь, десять, одиннадцать g, а перегрузки продолжали расти. Пруэтту казалось, что его вот-вот раздавит, превратит в бесформенное месиво эта страшная сила. Он не мог поднять головы, не мог шевельнуть рукой. Очень мучил эффект «туннельного зрения» — невероятно сузился угол зрения. Где-то слышался гром ускорителя; звук этот бил по телу Пруэтта, причинял ему острую боль, но он не закрывал глаз и держал руку на рычаге управления. Он напрягал тело, натягивал мышцы как струны и, превозмогая физические страдания, бормотал сквозь серую пелену: «Давай, давай, еще ползет вверх… о'кей! о'кей!» — и стрелка бежала по цифрам — четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать — в шестнадцать раз больше земного притяжения! Откуда-то появилось черное облако, с пронзительным ревом оно кружилось все быстрее, быстрее… А стрелка уже показывала семнадцать… недостижимые восемнадцать… и вот уже на него навалились девятнадцать земных тяжестей!

И тут облако объяло его, и все потонуло в страшном шуме…

— Готов — потерял сознание. Выключай, живо!

Шипение воздуха стало замедляться и стихать; огромная центрифуга резко сбавила обороты и со скрежетом остановилась. Из двери высоко над полом камеры торопливо выпрыгнул врач, подбежал к большой гондоле, напоминавшей по форме морскую раковину, распахнул люк и встревоженно заглянул внутрь. Пруэтт уже начал приходить в себя, лицо его и одежда были влажны от пота. Глаза, безжизненно стеклянные, вновь обрели ясность взгляда, и Пруэтт осмысленно посмотрел на доктора Джеймса Майклза, наблюдавшего за здоровьем космонавтов. Майклз опустился на колени, просунулся в люк и полотенцем отер пот с лица Пруэтта. Затем, скрестив ноги, уселся на металлическую ферму.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

Пруэтт выдавил из себя бледную улыбку: