Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы... - Василий Звягинцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следствие из указанного выше вывода – существуй применительно к «реальности, данной нам в ощущениях», исходи из собственного понимания добра и зла, пытайся жить, стараясь, чтобы твои поступки соответствовали твоим личным убеждениям. А это уже чистой воды экзистенциализм [31].
Сколько лет мы, понимая это и неоднократно проговаривая друг другу вслух, а еще чаще «про себя», все же силились доискаться некоего «высшего смысла» происходящего.
И к чему пришли? К исходной точке. К тому же месту и той же теме разговора между основными фигурантами. Как говорил один хороший знакомый, выливая кружку пива в унитаз: «К чему этот долгий и утомительный процесс?»
А я ему ответил: «Жизненный опыт плюс сопутствующее удовольствие тоже ведь чего-то стоит?»
Крепко выпивший приятель сфокусировал глаза на пустой кружке, покачал ее в руке и с некоторым сомнением сказал: «Об этом тоже можно подумать…»
Подобно ему, и Антон охотно согласился обсудить диспозицию и вытекающие из нее действия.
– Только в отсутствие главного действующего лица – стоит ли?
– Главное лицо – Замок, нужно понимать? – приподнял бровь Шульгин.
– Сейчас – пожалуй, да.
– Чего же он молчит?
– А мы его спросим…
Антон вновь поднялся, обогнул стол и вошел в неприметную дверь, за которой помещалась комната отдыха.
Мы с Сашкой успели приложиться к рюмочкам настоящего, прямо из подвалов Фекамского монастыря, «Бенедиктина», позволяя нектару всасываться через слизистые щек и языка… Только что Шульгин блаженно улыбался, наслаждаясь вкусом и ароматом, – и вдруг изменился в лице, дернулся, как бы пытаясь встать, в горле у него, мне показалось, раздался короткий хрип. Выронил из пальцев сигару и начал заваливаться на подлокотник.
Будто глотнул вместо ликера смертельную дозу цианида.
Не успев понять, что происходит, слишком уж несовместимо было это с нашим мирным кейфом, я чисто машинально, проявив хорошую реакцию, сначала подхватил у самого пола падающую огнем вниз сигару. Чтобы ковер не загорелся. Наверное, подумал – выскользнула, бывает. И только потом вскочил, чтобы помочь явно теряющему сознание другу. Обморок? С чего бы вдруг у здоровяка Сашки?
Да, воспринял я происходящее, точнее – уже происшедшее, именно так. О том, что так выглядит то самое, подумать не успел, сам почувствовал мгновенную дурноту, головокружение, уходящий из-под ног пол и звон в ушах. Что за черт?! Замок, что ли, внезапно изменил свое положение в пространстве-времени? Будто самолет, делающий бочку…
Еще через секунду все прошло. Завершая движение, я попытался удержать Шульгина за плечо, не дать ему упасть, но рука провалилась в пустоту. В кресле никого не было. Рюмки и чашки на столе, дымящаяся сигара у меня в пальцах – и все.
Выругавшись обычным в подобном случае образом, испытывая одновременно ярость, растерянность, непривычную пустоту в душе, я резко выпрямился, поворачиваясь к приоткрытой двери.
Еще не зная, что делать дальше, я стоял и смотрел секунд пять, наверное, пока она не распахнулась и через порог не шагнул Сашка. Лицо его выражало такое же недоумение, как, наверное, и мое. Потом на нем появилась обычная кривоватая усмешка.
– Таким, значит, образом… И больше ни у кого никаких проблем…
Не здороваясь подошел, взял у меня свою недокуренную сигару. Против всех правил, назло им, сделал из горлышка большой черной бутылки несколько крупных и шумных глотков. Глубоко затянулся, словно махорочным бычком напоследок, когда он уже начал жечь пальцы, после чего сел на свое прежнее место.
– Одно могу сказать. – Он медленно-медленно выпустил дым. – Ушел я красиво. Дай бог каждому. Изысканный вкус «последнего глотка», приятная беседа, обостренный интерес к процессу бытия… И больше ничего. Вернее, все то же самое. Крутнулся мир перед глазами, мгновенная смена ракурса, и только. Смотрел на дверь отсюда, и тут же из нее – сюда.
– Это… Это понятно. И никаких… – Я затруднился подобрать подходящее слово.
– Эмоций? Сожалений? Ответить пока не готов. Раз надо, значит, надо. И я ведь вправду ничего не потерял. Не первый раз такое, привычка есть. Он, пожалуй, тоже при своих. Я уже вспомнил все, что с нами было. Просто теперь нужно по полочкам растасовать, что не к спеху. Жизнь продолжается. Эй, страдалец, вали сюда, составь компанию!
Из комнаты отдыха появился Антон.
Хрен его знает, может, ему сейчас на душе паскуднее, чем мне.
Сколько лет живу и работаю, а к некоторым вещам все равно привыкнуть трудно. Наверное, потому, что в свободное время стараюсь забывать обо всем потустороннем, воображаю себя обычным человеком в особых обстоятельствах. Как очутившись в тридцатилетнем возрасте в дебрях и джунглях «свободного мира», причем, не в переносном, а в самом прямом смысле, то есть в центральноамериканской сельве, в охваченных революционной войной странах «Перешейка». По сравнению с Москвой начала восьмидесятых это было что-то… Словно окунулся в мир романов Грэма Грина или Юрия Слепухина [32], которыми тогда очень увлекался. Проблем и опасностей было ничуть не меньше, чем в нынешнем положении, а вот ответственности и, не боюсь этого слова, страха – больше. По многим причинам.
У форзейля я спросил, довольно грубо: «Ну и как, доволен, нет?»
– Думал, будет хуже. Только не нужно воображать меня… Тем, кем ты собрался вообразить. – В голосе Антона звучали печальные ноты. Очень печальные.
Он сел напротив нас, помолчал немного.
– Не так давно ты заявлял, что не стоит воображать тебя туземцем с Кокосовых островов, а сейчас вдруг ему уподобляешься, – сказал, обращаясь к Сашке. – Это они верят, что отражение в зеркале забирает с собой душу. Кто-то из вас двоих был таким вот отражением. Зеркало унесли, и только. Чувствуешь от этого в себе какую-то разницу?
– Как прошлый раз в Нерубаевских катакомбах, – добавил я. – Кажется, тогда ты отнесся к случившемуся совмещению куда спокойнее…
– Нет, пожалуй. А все же… Там и обстоятельства и настроение были несколько другими… – ответил Шульгин, пожав плечами, и снова задумался.
Антон взял из шкафчика хрустальный графин с виски, кем-то когда-то наполовину опустошенный, разлил по стаканам на два пальца, подвинул к краю стола в нашу сторону.
– Как принято говорить – с возвращением. И за встречу. Два или три тела одному человеку – многовато. Мы с тобой, прошу заметить, сейчас в одинаковом положении, я ведь тоже понятия не имею, что за оболочку сейчас ношу. Наверняка ведь при переходах из Москвы к себе в созвездие Лиры, оттуда в лагерь просветляемых, потом в личину Юрия, в твою и снова в собственную меня (и тебя тоже) несколько раз разбирали на атомы, перекомпоновывали и снова собирали. Из тех же самых атомов или других, раньше содержащихся в веществе Тунгусского метеорита. Андрея, кстати, тоже. Любая телепортация, как следует из рассуждений Станислава Лема, является полной и окончательной гибелью исходного организма, хотя между распылением и воскресением – доли секунды…
Шульгин в очередной раз усмехнулся.
– Тогда – за воскресение! – Залпом выпил, ни с кем не чокнувшись. Значит, в уме наверняка добавил: «И за помин души – тоже».
Хорошо, если на этом он поставил точку. Жирную.
Вообще Антон совершенно прав – пережив несколько рекомбинаций и реинкарнаций, все мы структурно совсем не те, что были вначале. Так ведь и о любом вообще человеке можно сказать то же самое. Организм полностью обновляется за семь лет, принято считать…
– Вот и слава богу, – умиротворенно произнес Антон, медленно выцеживая свою порцию. Я присоединился, почмокал губами, будто дегустатор, желающий убедиться в подлинности исследуемого образца.
– Теперь, может быть, перейдем к делу? Все предыдущее, как я понимаю, было лишь преамбулой к чему-то? Мы свои роли сыграли, как могли, теперь, по замыслу, должен появиться режиссер и вынести свою оценку?
Режиссер немедленно и появился, будто до этого стоял за кулисами и, не вмешиваясь, наблюдал за ходом прогона.
Тяжелая, украшенная барельефами на морские темы дверь бесшумно раскрылась, в кабинет вошел человек чрезвычайно примечательной наружности. Высокий и широкоплечий, с заметной сединой в темных волосах. Мужественное, будто вырезанное из твердого дерева лицо, украшенное густыми, но соразмерными усами, выражало не только силу характера, но и спокойную доброжелательность. Глаза цвета ружейной стали смотрели внимательно, с едва уловимой хитрецой. Фигуру, стройную, как у кадрового кавалерийского офицера, облекал темно-синий, великолепно сшитый и подогнанный костюм, в стиле ранних шестидесятых, но с ощутимым намеком на тридцатые, а где-то и десятые годы двадцатого века. В целом при взгляде на гостя становилось ясно, что персона это явно неординарная, из старых фамилий, нечто среднее между наследственным пэром Англии, одним из русских великих князей в изгнании или знаменитым Шоном О'Коннори, явившимся для получения «Оскара» или ордена Подвязки.
