Боксер - Юрек Бекер

— Ты не волнуйся, — заверял его Арон, — я его так отделаю, что у него навек пропадет охота приставать к тебе.

Аргумент был не из удачных. Да, Марк, конечно, верил, что такая карательная акция в какой-то мере защитит его впредь от побоев, но ценой этого стало бы всеобщее презрение, а такую цену он платить не желал. Арон спросил Марка, готов ли он, чтобы его снова избил тот же самый хулиган или кто-либо другой, ибо если они заметят, что сопротивления нет и не будет, то едва ли прекратят избиения.

— Месть, она не только для других, — сказал Арон, — разве ты не хочешь, чтобы его избили точно так же, как и тебя?

— Хочу, — отвечал Марк, — я и пробовал, но он слишком уж сильный.

— А теперь ты мне скажешь, как его зовут?

Марк отрицательно помотал головой, удивленный тем, что отец начинает свои расспросы по второму кругу. В результате Арон пообещал ему не ходить ни в школу, ни на квартиру к тому мальчишке, он вообще не собирается ничего делать, он хочет только услышать имя, чтобы тотчас забыть его.

— Когда мы оба будем его знать, — сказал он, — тебе сразу станет легче.

Марк потребовал с него честное слово. И у Арона не осталось другого выхода, если он хотел узнать имя. Итак, мальчишку звали Винфрид Шмидт.

Когда Арон вышел из комнаты, Марк вслед ему сердито спросил, куда это он идет. Арон ответил, что хочет немного прогуляться, а куда он и сам не знает, уж во всяком случае, не в школу. Этого мальчишку, этого Винфрида Шмидта, продолжает Арон, он так никогда и не увидел, и в его разговорах с Марком это имя больше не упоминалось, но он и по сей день не забыл его, смешно, не правда ли? Сперва он гулял безо всякой цели, свежий воздух и хорошая погода помогали совладать с гневом, он даже ни на секунду не допускал возможности нарушить данное Марку слово. Потом он, вовсе к тому не стремясь, увидел школу, пустой двор, вокруг которого росли деревья. Расписания он не помнил и потому не знал, кончились уже занятия или еще нет. Кстати, если бы он хотел нарушить слово, то неясно, стоит ли ему здесь стоять и дожидаться. Однако же он с четверть часа простоял на одном месте. По инерции, как он говорит. Какой-то человек вышел из школьного здания и недоверчиво воззрился на него, может, просто учитель, который собирался идти домой. Арон ушел.

Чем больше проходило времени, рассказывает он, тем более расплывчатыми становились его мысли, теперь он не смог бы даже сказать, чего ищет. Легко сказать — выход. Он знал только одно: Марка избили и надо сделать так, чтобы это не повторилось. Лучше всего было бы поговорить с этим мальчишкой. Объяснить бы, как это бесчеловечно — избивать людей, как это плохо не только для того, кого бьют, но и для собственной души. И уговаривать надо до тех пор, пока он не станет другим. Но какую это даст гарантию? Человек должен вести себя так, как хотел бы, чтобы себя вели другие. И есть ли уверенность, что их удастся убедить раньше, чем они забьют кого-нибудь до смерти? И где взять терпение? И как защититься от еще одной драки? И от несогласия?

Он твердо решил не возвращаться домой, пока не придумает, как оградить Марка. Первой его мыслью было забрать сына из этой школы и перевести в другую. Но это не было выходом. То, что случилось здесь, могло повториться в любом другом месте. Мысль постоянно сопровождать Марка представлялась и вовсе не выполнимой. Марк должен научиться сам защищать себя, вот оно, лишь активная самозащита сделает его независимым от посторонней помощи, итак, я должен вооружить его.

Тут Арон вспомнил о своем решении, которое принял несколько месяцев назад и постепенно забыл, — стать для Марка образцом. Образцом во всех жизненных ситуациях, но, кроме вялых попыток, покамест ничего сделано не было. Надо переломить ситуацию. В том, что случилось, Арон увидел повод выполнить свое решение и одновременно помочь Марку выпутаться из затруднительного положения. А как он сам, Арон, в школьные годы отвечал на побои? Он уже не помнил отдельных эпизодов, но конечно же случались драки, о которых он успел позабыть, а впрочем, воспоминания не играли особой роли. Можно сказать наверняка, что в то время он отнюдь не был таким героем, какого хотел сделать из Марка рассказами о якобы собственном детстве.

Итак, он сел возле кровати и сказал:

— Кстати, я тебе когда-нибудь рассказывал, что много лет назад был боксером? Нет? Странно. Я был уверен, что ты это знаешь. Ну ладно, раз нет, тогда слушай. Началось это, когда я был примерно в том же возрасте, как ты сейчас, ну разве что на несколько месяцев старше. В школе я со всеми очень хорошо ладил, но вот на улице у нас жил один такой тип, который портил жизнь всем. Звали его Вернер. Он всегда решал, во что нам играть, он решал, кому можно играть, а кому нельзя, а если кто хотел по-другому, тот получал несколько хороших затрещин: он был сильней всех. А еще ему надо было прислуживать, он говорил: сегодня будешь ты, и тот, на кого он показывал, весь день был при нем слугой. Можешь себе представить, как мы хотели от него избавиться, но никто из нас ничего не мог сделать: он и в самом деле был ужасно сильный. Единственное, что можно было сделать, — это перед тем, как выйти на улицу, поглядеть в окно, там он или нет. И если он был там, то приходилось оставаться дома и умирать от скуки, что было ничуть не лучше. Он и меня избивал, много раз избивал, а когда мать спрашивала, почему я плачу, я чего-нибудь врал, потому что боялся, как бы на другой день мне не досталось еще больше, если я его выдам.

Марк даже зажмурился от жалости, он был очень талантливый слушатель. И хотя мальчик привык к тому, что все истории отца всегда хорошо кончаются, это отнюдь не ослабляло напряжения. Он с великим нетерпением ждал ключевого слова, которое обозначит поворот к счастливому концу, но Арон решил, что его рассказ еще недостаточно страшный. Злодейство Вернера, как он полагал, вполне могло вытерпеть еще несколько дополнительных штрихов.

— Как-то раз он разбил камнем стекло, большое стекло в витрине, и сразу убежал. А раз я случайно стоял неподалеку, то, конечно, тоже убежал. Его не опознали, а меня — да. Когда я пришел домой, у моего отца уже сидел хозяин лавки и рассказывал, что я разбил камнем его витрину. А теперь подумай: я до того боялся Вернера, что просто не мог его выдать и взял вину на себя. Наказание, которое заслужил он, сполна получил я, а когда я рассказал Вернеру, как все было, чтоб он похвалил меня за мое молчание, знаешь, что он сделал? Он высмеял меня и сказал: раз ты такой дурак, так тебе и надо.

— А дальше все шло по-старому? — нетерпеливо спросил Марк.

— Не всегда, — отвечал Арон, — так шло ровно столько, сколько я надеялся на чудо и ждал, что мучения кончатся сами по себе. Слушай же, что произошло дальше. Как-то раз я прочитал в газете про боксерский турнир, точнее сказать, прочитал, как один знаменитый боксер, имени я уже теперь не помню, готовится к участию в мировом первенстве. Как он тренируется недели подряд, совершает пробежки по лесу, поднимает гири, часами бьет по мешку с песком, и все это лишь ради того, чтобы выиграть одну-единственную встречу. Это произвело на меня такое впечатление, что я решил тоже стать боксером и тоже тренироваться, чтобы поколотить Вернера. Я пошел к отцу и попросил его записать меня в боксерскую школу, ведь бывают же настоящие боксерские школы. Сперва он не соглашался, ведь это стоит денег; он сказал, что уж лучше мне играть в футбол. Но чем бы помог мне футбол против Вернера? Я не отставал от отца, я канючил и канючил, и наконец он согласился.

Далее последовало подробное перечисление усилий, которых требовали занятия боксом, описание успехов при освоении данного ремесла, ибо, по словам Арона, бокс в конце концов — это ремесло, а потому, конечно до известной степени, не зависит от способностей. На самом же деле он, когда был молодым, проявлял к боксу более чем умеренный интерес, ходил лишь смотреть особые матчи. Но атмосфера в спортзале вносила своего рода разнообразие в его довольно однообразную жизнь.

Арон без труда украшал рассказ о своем спортивном становлении боксерскими терминами. Марк лежал, удивлялся и слушал такие слова, как «апперкот», «клинч», «прямой правой» или «сайд-степ». Но наряду со множеством деталей Арон не забыл упомянуть и о том, что окрыляло его во время тренировок, что придавало ему новые силы, когда надо было освоить очередной, весьма сложный прием: это была мысль о Вернере, это была надежда победить чудовище. Но, продолжал он, пусть Марк не думает, что это его утомляло. Учиться боксу — если отвлечься от затраченных усилий — это вдобавок увлекательная игра, игра, которую трудно описать, в нее просто надо включиться.

— И вот наконец настал этот день. Все это время я старался, чтобы по мне было ничего не заметно, я вел себя как обычно, чтобы Вернер ни о чем не догадался. Кстати, я не собирался сразу бросаться в драку, я просто решил больше ничего безропотно не сносить. Но если честно, я с нетерпением ждал подходящего случая. И такой случай скоро представился. Вернер показал на меня пальцем и сказал: сегодня ты. Ты ведь помнишь, так он выбирал себе слуг. И тут я ему ответил: ищи себе кого поглупее, а у меня охоты нет, и сегодня нет, и вообще больше не будет.